После этих слов хваленые шторы опустились, и там, за ними, желтые глаза Илоны зажглись холодным насмешливым огнем. На полминутки, впрочем, – она боялась перерасхода энергии.

Наш герой карабкался по склону холма. В душе его разговаривал сам с собой печальный-печальный внутренний голос. Если бы можно было поднести микрофон прямо к душе, мы услышали бы:

– Куда идти-то? Некуда... Белка Агнесса наверняка запретила своим детям играть со мной... К этим Горностаям и сам не постучусь, раз они такими сплетниками оказались... Во интересно-то: свои хотят «прибить мои уши к дверям за подмогу чужим, посторонним зверям»... а эти чужие – они с удовольствием притащили бы гвозди для такого дела! А Сова Илона за своими шторами услыхала бы – и ничего... зевнула бы только и подумала: «Дятел, небось, стучит»...

И никто бы не заступился? Никто-никто?

Тогда уйду куда глаза глядят! И пускай найдут мои кости, обглоданные шакалами!

Да... трудно по правде жить, это они точно говорили – и папа с мамой, и фру Алиса, и все.... А плутовать? А объегоривать всех - легко? Не знаю, как им, а мне это еще труднее! А главное - противно!

Это он выкрикнул (такой стишок уже несколько дней назад сложился у него в голове, он только не знал: начало это или концовка большого стихотворения... А может, песенки? Но сейчас важно не это, а то, что Кто-то Громогласный и Стоголосый повторил и усилил последние слова! Людвиг вспомнил: называется этот Кто-то – «Эхо»).

– ТУМАКОВ – МАКОВ – КОВ! – подтвердил невидимый этот товарищ.

– Эхо, ты со мной согласно? – задрав голову, переспросил Людвиг погромче: до такого союзника, который затаился неведомо где, но все же не под боком и наверняка высоко, надо было еще докричаться...

– СОГЛАСНО...ГЛАСНО...АСНО...

– Я насчет этой идеи спрашиваю, – уточнил Людвиг (а вдруг Эхо потом скажет, что оно ослышалось, перепутало что-то?). – Чтобы мне из дома удрать?

– УДРАТЬ... ДРАТЬ... РАТЬ...

– Прямо сейчас? – настаивал он, и Эхо опять подтвердило, что – прямо сейчас. Людвиг повеселел немножко: ответственность за такой серьезный поступок как бы делилась теперь уже на двоих!

– Ну смотри, – я удираю, – предупредил он уже не в полный голос. – Только не бросай меня в таком разе...

Совсем замечательно стало, когда в ответ раздалось:

–НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!

Теперь тоска была в душе не одна: в другой, более доверчивой и светлой ее половине возникла надежда и стала отвоевывать место у тоски.. Чтобы помочь надежде победить, нужна была песня. Иначе странствовать по абсолютно незнакомым тропинкам и даже без них, – жутковато все-таки... Да и связь с Эхом порваться могла... И песенка родилась!

Мировая, ни с чем не сравнимая все-таки поддержка – когда можешь сочинить подходящие строчки и мелодию к ним! Не в два, а в двадцать два раза становишься сильнее и независимее, и всякие Шакалы с Гиенами тебе вроде бы уже не страшны...

...Но песенка, спетая два раза, кончилась, и лес тоже. Вокруг уже был не он, даже не его малознакомые заросли, а совсем что-то новое – то, что видел он только через бинокль Лабана: поле. Бескрайнее какое-то. Конца ему не видно. Здесь он открыт со всех сторон... продут всеми ветрами... Спасибо, что выглядит оно пустым... но эта пустота и безжизненность могли на самом деле обернуться каким-нибудь сюрпризом, подвохом... И, кроме того, пройдет же это поле когда-нибудь! И что потом? Двигался Людвиг короткими перебежками, падал, замирал, прислушивался... в общем, вел себя, как разведчик. А думал и чувствовал, как... как Людвиг – младшенький в своей семье:

А наши сели ужинать, наверное... Интересно, говорят они обо мне? Нет, Мама-то ни про что другое не сможет думать... и есть не сможет... Вообще-то я не давал клятву, что ухожу навсегда! Но если и поворачивать, то не сейчас же все-таки! Сейчас – (была-не была!) – держим курс на людскую нору!

Он понюхал воздух и пополз.

Вдруг что-то прозвенело в полумраке и стихло опять. Он поднял голову и зажмурился от страха: перед ним что-то ужасное выросло...похожее на Человека, как рисовали его в книжках, которые показывали ему когда-то Туффа-Ту и Юкке-Ю... «Оно» было в большой драной шляпе, но без лица! В долгополом пальто. С раскинутыми в стороны руками. Как будто затем раскинутыми, чтобы поймать непрошенного гостя!

– Привидение! Спасите! Мамочки! – вырвался из Людвига такой вопль. Он и сам не мог бы сказать, откуда известно ему такое слово – привидение. В ужасе кинулся он в разворошенный, потерявший свою форму стог сена. Но оттуда выскочил кто-то, перемахнул через него и тонким голосом завопил тоже самое, только слова выкрикивались в другом порядке:

– Мамочки! Спасите! Привидение!..

Людвиг замер, вгляделся... Голосок принадлежал кому-то желтенькому и пушистому. Скажем сразу, чтобы не томить читателя: это была Тутта Карлсон, существо безобиднейшее и перепуганное сейчас похуже, чем Людвиг... но откуда ему-то было все это знать?

– Кто это? – спросил он. – Кто это налетел на меня ни с того, ни с сего? И по какому праву?

– Пин-пин-пинтересно! Я вовсе не налетала, – прозвучал странный ответ. – Хотя бы потому, что почти не умею летать... Сам налетел – и еще ругается!

Людвиг понял или, вернее, почувствовал: этот неизвестно кто – слабее его и меньше, и надо говорить с ним так, чтобы не запугать окончательно.

– Что ты делаешь здесь, – спросил он, – совсем один и в такую темень?

– Я не один, – был ответ. – Я одна. Я девочка.

– Девочка?!

– Представь себе! И я боюсь идти домой... Только что я почувствовала запах Лисицы... А никого хуже Лисицы не бывает, по-моему...

– Три «ха-ха»! – отвечал Людвиг, мрачнея от обиды. – А ты видала хоть одну Лису в жизни?

– Я? Я лично? Нет... А ты?

– Ну, я-то... неоднократно... – пробубнил он как-то не очень разборчиво. – Да, среди них немало плутов... Но нельзя же всех под одну гребенку! Вот я знаком, например, с одной Гиеной – вот про кого можно сказать, что хуже дряни я не знаю... А Лисы... нет, Лисы они – как грибы: есть плохие, а есть хорошие...

– А что это ты так заступаешься за них? – спросила новая знакомая, и тут Людвиг раздражился:

– Моя бабушка была Лисой!

Он увидел побледневшую физиономию и на ней – вымученную улыбку:

– Это ... шутка, да? Не очень, знаете, удачная... А как вас зовут?

– Ну вот, сразу на «вы»... Нет, давай-ка попросту: я – Людвиг Четырнадцатый Ларсон.

– А я – Тутта Карлсон.

Последовало опасливое коротенькое рукопожатие.

– Очень приятно. Какое у вас... то есть у тебя такое имя... загадочное. Почему-то с номером. Разве, кроме тебя, в семье еще тринадцать Людвигов?

– Да не Людвигов, а Ларсонов. Начиная с прадедушки, нас всего 14. Но вообще-то они посчитали меня зря. У них что-то кончилось на мне. Или с меня началось...

Озадаченный взгляд новой знакомой говорил, что она старается понять, но пока не может.

– Ну, в общем, потом они, может быть, станут называть меня Первым, – сказал Людвиг задумчиво. – Поживем – увидим... Слушай, вот я гляжу на тебя и сомневаюсь: знакомиться поближе или не стоит? Цвет шубки твоей – он мне что-то напоминает...

Тутта сказала, что никакая это не шубка, это пушинки. А цвет - ну что он может напоминать? Солнышко, наверное... а что еще?

– Но ведь ты... птица?

Тутта кивнула.

– И сказала, что не умеешь хорошо летать... И у тебя желтый пух... – Он соображал вслух и что-то в нем цепенело. – Кажется, я влип... Ну говори прямо: курица, что ли?

– Да нет, я еще не курица, – отвечала она дружелюбно и запросто.. Его затруднения казались ей всего-навсего забавными!

– «Еще не...»- повторил он. – Успокоила! А где ты живешь? У людей?

– Да, а что?

Пока Людвиг делал вокруг Тутты ознакомительные круги, мысль его работала так: «Определенно влип в историю! Но, с другой стороны, я ведь хотел к людям...вот и случай подвернулся...»