Вот прожили они уже вместе два года в радости и довольстве, и начала тогда мать короля, – а была она женщина злая, – клеветать на молодую королеву; и сказала она однажды королю:

– Да ведь это простая нищенка, которую ты привёз с собой, и почём знать, какими злыми делами она занимается втайне от тебя. Если она немая, то могла бы хоть раз засмеяться; а кто никогда не смеётся, совесть у того нечиста.

Король верить этому сначала не хотел, но старуха всё настаивала на своём, обвиняла королеву в разных недобрых делах и, наконец, короля убедила; и вот он приговорил её к смерти.

Уже развели во дворе большой костёр, на котором должны были её сжечь. И стоял король на башне у окна и смотрел со слезами на глазах: он по-прежнему крепко любил королеву. Вот привязали её к столбу, и стал огонь уже лизать красными языками её одежду, – и случилось это как раз в тот миг, когда минуло семь лет. И вдруг послышался в воздухе шум крыльев, – прилетели двенадцать воронов и опустились на землю; и только коснулись они земли, как снова обернулись двенадцатью братьями, которых она спасла. Они разбросали огонь, потушили пламя, освободили свою любимую сестру и стали её целовать и прижимать к сердцу.

И теперь, когда она могла уже заговорить, она рассказала королю, почему она всё время молчала и никогда не смеялась. Узнав, что она ни в чём не повинна, король обрадовался, и стали они жить да поживать в согласии до самой смерти. А злую свекровь привели на суд и посадили её в бочку с кипящим маслом и ядовитыми змеями, и погибла она лютою смертью.

Сказал петушок курочке:

– Сейчас самая пора, когда поспевают орехи. Давай-ка отправимся с тобой на гору и хоть разок да наедимся досыта, пока их не утащила белка.

– Хорошо, – говорит курочка, – пойдём, давай вместе с тобой полакомимся.

И пошли они вместе на гору, – а было ещё совсем светло, – и остались там до самого вечера. Ну, я уже не знаю, то ли наелись они до отвала, то ли так возгордились, но, коротко говоря, не захотели домой пешком возвращаться. И вот сделал петушок из ореховой скорлупы возок. Когда возок был готов, курочка села в него и говорит петушку:

– А ты впрягайся и вези меня.

– Да что ты придумала? – сказал петушок. – Нет, уж лучше я пешком домой пойду, а впрягаться не стану, такого уговора у нас не было. Я, пожалуй, согласен сидеть за кучера на козлах, но тащить возок на себе – это дело никак не пойдёт.

Спорят они между собой, а в это время закрякала на них утка:

– Эй вы, воры, кто это вам дозволил на моей горе по орешнику лазить? Погодите, плохо вам придётся! – и с разинутым клювом она стала подступать к петушку.

Но и петушок, не будь ленив, клюнул крепко утку и ударил её своими шпорами, да так сильно, что стала она просить пощады; и вот в наказанье пришлось ей впрячься в возок.

Сел петушок вместо кучера на козлы и стал её погонять:

– Но-о, утка, беги поживей!

Проехали они немного и повстречали по пути двух пешеходов: булавку и иголку. И кричат они: «Стой, стой!», и говорят, что скоро, мол, стемнеет и станет так темно, что хоть глаз выколи, и тогда уж им не двинуться дальше; что дорога-де очень грязна, так нельзя ли им будет подсесть на возок; говорят, что были они у ворот портновской харчевни, да задержались: пиво распивали.

Видит петушок, что людишки они худые, много места не займут, вот и позволил им влезть на возок, но взял с них зарок, что они не будут наступать на ноги ни ему, ни курочке.

Поздно вечером прибыли они в гостиницу, а так как ночью ехать они не пожелали, да и утка к тому же все ноги себе пообтоптала – еле с ноги на ногу переваливалась, то заехали они туда на ночлег. Хозяин сначала не хотел было их пускать: дом-де весь полон гостей и места свободного нету, но потом подумал, что люди они, мол, незнатные, речи ведут приятные, а яйца ему были нужны – их снесла по дороге курочка, да и утку можно будет у себя придержать – она тоже неслась каждый день, – вот и согласился он, наконец, пустить их на ночлег. Велели они подать себе ужин и зажили припеваючи.

А наутро, чуть свет, когда все ещё спали, разбудил петух курочку, взял яйцо, надклевал его, и съели они его вдвоём, а скорлупу бросили в горящую печь. Потом подошли к иголке, – та ещё спала, – взяли её за ушко и воткнули в подушку хозяйского кресла, а булавку – в полотенце, а сами взяли и улетели в поле, ни слова никому не сказавши.

Утка, та любила спать на свежем воздухе и осталась потому во дворе; вдруг слышит – летят они, шумят крыльями, и тоже спохватилась, нашла какой-то ручеёк и поплыла вниз по течению, – да куда быстрей, чем когда тащила возок.

А часа через два вылез хозяин из-под своей пуховой перины, умылся и хотел было вытереть себе лицо полотенцем, но булавка как царапнет его по лицу, так и оставила красную полосу от уха до уха. Пошёл он тогда на кухню, хотел было раскурить трубку, подходит к печи, а тут как прыгнут ему в глаза яичные скорлупки.

– Не везёт мне нынче с утра, – сказал он, раздосадованный, и сел в дедовское кресло, но как подскочит вверх, как завопит:

– Ой-ой-ой!

Но иголка, та была похитрей, – уколола его не в голову. Тут он и совсем рассердился, стал подозревать во всём своих гостей, прибывших вчера так поздно вечером; он пошёл посмотреть, где они, а их уж и след простыл.

И поклялся он тогда больше не пускать к себе в дом всякий сброд: ест он много, да мало платит, да ещё вместо благодарности всякими проделками занимается.

Взял братец сестрицу за руку и говорит:

– С той поры, как мать у нас умерла, нету нам на свете радости: каждый день нас мачеха бьёт, а когда мы к ней подходим, толкает нас ногами. И едим мы одни лишь сухие корки, что от стола остаются; собачонке и то под столом лучше живётся, – ей бросит она иной раз хороший кусок. Боже мой, если б узнала о том наша мать! Давай уйдём вместе с тобой куда глаза глядят, будем бродить по свету.

И они ушли из дому. Целый день брели они по лугам, по полям, по горам; а когда пошёл дождь, сестрица сказала:

– Это плачут заодно и господь и наши сердца!

Под вечер зашли они в дремучий лес и так устали от голода, горя и долгого пути, что забрались в дупло дерева и уснули.

Они проснулись на другое утро, когда солнце стояло уже высоко на небе и своими лучами горячо прогревало дупло. И сказал тогда братец:

– Сестрица, мне хочется пить, – если б знать, где тут ручеёк, я бы пошёл напиться. Мне кажется, где-то вблизи журчит вода.

Братец поднялся, взял свою сестрицу за руку, и они стали искать ручеёк. Но злая мачеха была ведьмой. Она видела, что дети ушли, и прокралась за ними тайком, как умеют это делать ведьмы, и заколдовала все родники лесные. И вот, когда они нашли родничок, что прыгал, сверкая, по камням, и захотел братец из него напиться, услыхала сестрица, как родничок, журча, говорил:

– Кто из меня напьётся, тот тигром обернётся!

И крикнула сестрица:

– Братец, не пей, пожалуйста, из него воды, а не то диким зверем обернёшься и меня разорвёшь.

Братец не стал пить из этого родничка, хотя ему очень хотелось, и сказал:

– Я потерплю, пока найдём другой родничок.

Пришли они к другому роднику, и услыхала сестрица, что и этот тоже говорил:

– Кто из меня напьётся, тот волком обернётся!

И крикнула сестрица:

– Братец, не пей, пожалуйста, из этого родника, а не то обернёшься волком и меня съешь.

Братец не стал пить и сказал:

– Я подожду, пока мы придём к другому роднику, – вот уж тогда я напьюсь, что бы ты мне ни говорила; мне очень хочется пить.

Пришли они к третьему роднику. Услыхала сестрица, как он, журча, говорил:

– Кто из меня напьётся, диким козлом обернётся! Кто из меня напьётся, диким козлом обернётся!

Сестрица сказала тогда:

– Ах, братец, не пей ты, пожалуйста, воды из этого родника, а не то диким козлом обернёшься и в лес от меня убежишь.

Но братец стал у ручья на колени, нагнулся и напился воды. И только коснулись первые капли его губ, как сделался он вмиг диким козлёнком.

Заплакала сестрица над своим бедным заколдованным братцем, и козлик тоже заплакал; и сидел он рядышком с нею и был такой грустный-грустный. И сказала девочка:

– Успокойся, мой миленький козлик, я тебя никогда не оставлю.

И она сняла свою золотую подвязку, надела её на шею козлику, нарвала осоки и сплела из неё мягкую верёвку. Она привязала козлика за верёвку и повела его вместе с собой дальше и шла всё глубже и глубже, в самую чащу лесную.

Шли они долго-долго и подошли, наконец, к маленькой избушке. Заглянула девочка в избушку – видит: она пустая. И подумала девочка: «Вот здесь можно будет и поселиться». Она собрала для козлика листья и мох, сделала ему мягкую подстилку и каждое утро выходила собирать разные коренья, ягоды и орехи; и приносила козлику мягкой травы и кормила его с рук, и был козлик доволен и весело прыгал около неё. К вечеру, когда сестрица уставала, она читала молитву, клала свою голову на спину козлику – была она ей вместо подушки – и засыпала. И если бы можно было вернуть братцу его человеческий образ, то что за чудесная жизнь была бы у них!