— Какая жалость, — вздохнул господин директор, мусоля одиннадцатую сушку, — что в жизни мне не посчастливилось встретить свою мечту.

Мечта господина директора являлась ему во сне. Снилась ему музыка, и нежные колокольчики, и золотые искорки, и светлый проем двери, в котором стоит, протянув к нему, директору, руки, неземная, воздушная, нежная, такая особенная — нимфа.

Однако жизнь проходила, а нимфа не появлялась. И господин директор с грустью думал, что никогда ему не услышать этих колокольчиков…

Неожиданно кто-то загородил от него солнце, и господин директор оказался резко вырван из мира своих грез.

— Вы начальник этого балагана?

Перед господином директором стоял мрачный человек в красном мундире генерала столичной полиции. У него были холодные голубые глаза и рыжие жесткие усы, которые топорщились, как щетка.

— Да, я. К вашим услугам. С кем имею честь? Желаете приобрести контрамарку? — Директор старался говорить как можно любезнее.

— Ни в коем случае. Я — помощник начальника полиции, нахмурился человек в генеральском мундире. — У меня для вас строжайшее предписание.

И он протянул господину директору плотный лист бумаги, густо облепленный сизыми печатями.

Пробежав его глазами, директор побледнел.

— В бумаге говорилось, что представление цирка запрещается.

— Но… позвольте… как же так… по какой причине… и билеты… билеты же раскуплены…

— О причинах сообщать не уполномочен. Однако полагаю, вы обязаны знать: все развлекательные мероприятия в городе дозволяются только с особого разрешения министра культуры, а неразрешенные мероприятия строжайше запрещаются. Что касается билетов, то не позднее завтрашнего дня вам необходимо уплатить в городскую казну налог со всей суммы, полученной вами за билеты. Не вздумайте обмануть: я наблюдал за очередью и зафиксировал, какое количество билетов было вами продано. Кроме того, необходимо заплатить налог на воздушные шары, на музыку и на следы на песке, которые вы изволили оставить, расположившись на этой поляне.

— Но простите… если представление не состоится и мы вернем деньги публике, то как мы заплатим налог?

— Не могу знать, — сухо ответил помощник начальника полиции. — Всего наилучшего.

И он отправился прочь.

Марик слышал весь этот разговор, и он был просто потрясен неожиданно свалившимся на цирк несчастьем. В отчаянии он побежал вслед за полицейским:

— Погодите, господин помощник начальника, погодите!

Полицейский развернулся, остановился и отдал Марику честь, глядя мимо него холодными голубыми глазами и топорща усы.

Марик слегка оробел, но собрался с духом:

— Дяденька… господин начальник помощника… то есть… А если попросить министра культуры, он разрешит нам выступать?

— Министр культуры принимает население два раза в неделю, и сегодня у него неприемный день. У тебя все вопросы, мальчик?

— Нет, не все. А скажите, зачем надо платить налог на воздушные шарики?

— Потому что, надувая их, вы используете в целях духовного обогащения королевский воздух столицы. Это облагается налогом. И если твои вопросы закончились, то мне пора идти.

— Представление должно было начаться через сорок минут. Если мы вернем билеты, то мы разорены. Заплатить налог будет совершенно не из чего, а кроме того, если мы начнем с такого скандала, кто же потом захочет ходить в наш цирк! — Господин директор огорченно махнул рукой с зажатым в ней налоговым уведомлением.

— Да, — подала голос Казимира, — когда этот полицейский начальник протянул мне этот налоговый документ вместо того, чтоб купить билет, я просто обомлела. Вы видели, какая там непомерная сумма? Ведь это же две трети нашей выручки!

— Не забывайте, мадемуазель Казимира, что мы вообще не получим никакой выручки, если представление запрещено! Мы разорены. Мы погибли.

— Чепуха! — Рио-Рита топнула ногой и еще раз громко повторила: — Че-пу-ха! Нам никак нельзя отменять представление. Ну что случится от того, что мы выступим один-единственный раз? А завтра мы пойдем к министру культуры и получим разрешение. Ведь это же министр куль-ту-ры — не может же он не понять нас, артистов. Я уверена, что завтра все уладится! Давайте готовить арену!

— Что вы скажете, друзья мои? — Директор обвел глазами притихшую труппу. — Как нам поступить? Эва, вы у нас человек новый, что вы думаете по этому поводу?

Шкатулка невесело улыбнулась:

— С таким же успехом вы можете спросить Миску, она тоже новичок в нашем цирке. Я думаю, что поскольку рискуют все, то и решать надо всем вместе. Голосованием.

— Голосуем. Отличная мысль, — вздохнул господин директор. — Итак, Флик, Фляк, Хоп, Иогансон, Рио-Рита, Эва, Мелодиус, Казимира — сколько получается человек?…

— Постойте, — прервала его Шкатулка. — Вы кое-кого забыли. Марик, Китценька, Аделаида, Филипп, Миска, лошади…

— Марик? Но он еще ребенок, и потом, он все же не член нашей труппы, — возразил было господин директор.

— Вы так думаете? — подняла брови Шкатулка. — Мне кажется, вы сказали это сгоряча. Рискуем мы все одинаково, заметьте.

— Хорошо, — сдался господин директор. — Зовите всех.

Через сорок минут цирк был полон.

Представление началось.

Горе очень часто уживается с радостью. И тот, кто радуется сквозь горе, очень стесняется, что радость сильнее его. Потому что кажется, что горевать надо всей душой, — иначе это нечестно.

Китценька впервые в своей жизни испытывала это странное чувство — горе пополам с радостью.

Горя было предостаточно.

Сегодня вечером их с мадемуазель Казимирой номер был последним по счету. Но не успела Китценька сделать на арене первый пируэт, как неожиданно музыка смолкла, а по залу пронесся шум.

Звеня зеркально отполированными саблями, на манеж шагнули полтора десятка полицейских. Возглавлял их уже знакомый усач.

— Неразрешенное представление запрещается! Прошу всех немедленно покинуть зал! — громко объявил он.

В публике начался ропот, заплакали дети, однако блеск полицейских сабель оказался очень убедительным. Публика потянулась к выходу, и через пять минут в цирке остались только циркачи и пятнадцать людей в форме.

— Попрошу всех нарушителей явиться сюда. Не пытайтесь скрыться, это бесполезно, — сказал помощник начальника. — Я имею портреты всех участников представления, и завтра каждый сбежавший будет объявлен во всекоролевский розыск как враг королевских подданных и личный враг короля!

Никто и не думал убегать. Цирк «Каруселли» стоял перед полицейскими как маленький сплоченный отряд. Даже маленькая Китценька прижалась к ноге Казимиры, но никуда не убегала, хотя ей и было ужасно страшно и язык у нее пересох.

Господин директор вышел вперед.

— Я полагаю, вы несете ответственность за все происходящее? — осведомился усатый.

— Да, — тихо ответил директор. — Я один несу за все ответственность. Мои люди тут ни при чем. Я… я приказал им начинать представление. И я готов ответить за все.

— Это неправда, неправда, — зашумели все, — мы все решили, что…

— Молчите! — возвысил голос директор. — Молчите! Распустились вы у меня, вот что! Я говорю: я один принял такое решение, и не сметь, не сметь мне возражать!

— Но, господин директор, ведь голосование… — начал было Иогансон.

— Вы бредите, господин фокусник! Какое еще голосование? Идите занимайтесь своими кроликами и не лезьте, куда вас не звали!

Конец спору положил помощник начальника.

— Вы арестованы, господин директор! Прошу следовать за мной!

И господина директора увели в городскую тюрьму.

Китценька не стала слушать, что было дальше. Она могла предположить, что после ухода полицейских труппа не стала расходиться — ведь надо же было решать, как поступить.

Но маленькой Китценьке было уже все равно. Она знала, что ее маленькая кудрявая головка не может придумать, как справиться со свалившейся бедой. Пусть думают люди.

А Китценька пойдет, сядет на бережок и будет тихо плакать и тоненьким голосом выть на луну. Потому что собаки всегда воют на луну, когда им тоскливо.

И Китценька зажмурилась горестно, выла и плакала и думала, что им опять не везет, и что очень хочется куриной котлетки, а ее кормят только овсянкой на воде, и что очень жаль господина директора, и что все пропало, и что она так одинока, а луна такая большая и круглая — и-и-и-и-у-у-у-у-у!

Вдруг в ее тонкий вой вплелась какая-то новая, более низкая нота.

Китценька открыла глаза и увидела, что рядом с ней сидит Миска. Большая и черная, она казалась частью этой ночи.