Рассказанное юношей звучало всю ночь в ушах у старухи, и когда господь на заре отправился в путь-дорогу, хорошо отблагодарив перед тем кузнеца, то последний подумал: не сможет ли он омолодить также и свою старуху-тёщу, так как он всё в точности видел, а тут дело к тому же его ремесла касается. И вот он кликнул старуху и спросил, не хочется ли ей, мол, тоже прыгать, как восемнадцатилетней девушке. Она ответила: «От всего сердца хотела бы, – ведь дело с юношей вышло так удачно». – Вот раздул кузнец пламя пожарче и сунул в него старуху; начала та извиваться да корчиться и подняла страшный предсмертный вопль. «Сиди смирно, чего ты кричишь и прыгаешь? Сейчас я раздую как следует». Он принялся раздувать мех снова, пока не сгорело на старухе всё тряпьё. Старуха вопила от боли, а кузнец думал: «Кузнечное дело на этом не кончилось», – он вынул старуху и бросил её в чан с водой. Начала она кричать изо всех сил; услыхали то наверху в доме жена кузнеца и её невестка, кинулись они по лестнице вниз и видят – лежит старуха в чану и воет, вся вздулась, скорчилась, лицо у ней всё сморщенное, изуродованное. И так они перепугались, – а были они обе уже на сносях, – что в ту же самую ночь родили по мальчику, но были младенцы совсем на людей не похожи, а на обезьян, и убежали они в лес; от них-то вот и пошёл род обезьяний.

Сотворил господь бог разных зверей и выбрал себе вместо сторожевых собак волков; а про козла и позабыл. Приготовился тут и чёрт, собрался тоже что-нибудь сотворить, – и создал козлов с тонкими, длинными хвостами. Когда козлы ходили на пастбище, они всегда цеплялись хвостами за терновник и с трудом их вытаскивали. Надоело это чёрту, явился он и откусил хвосты у всех козлов, – вот потому и сейчас ещё у них такие хвосты-обрубки.

Стал чёрт пускать козлов одних пастись. Но случилось так, что увидел господь, как они плодовые деревья гложут, портят виноградные лозы и другие нежные растения. Это господа огорчило, и он решил, по доброте своей и милости, натравить на них своих волков; и разорвали волки козлов, что паслись там.

Как узнал о том чёрт, явился к богу и говорит:

– Твои твари моих разорвали.

Ответил господь:

– А зачем ты их для вреда создал?

А чёрт говорит:

– Я должен был так поступить: ведь помыслы мои направлены ко вреду, и создания мои тоже должны обладать такой же природой; вы должны мне дорого за них заплатить.

– Я уплачу тебе, когда с дубов листья облетят; тогда и приходи, деньги для тебя уже отсчитаны.

Облетела с дубов листва, и явился чёрт, и потребовал у бога, чтоб тот отдал ему свой долг.

Но сказал господь:

– В храме, что находится в Константинополе, растёт высокий дуб, а на дубе том все листья ещё зелены.

В негодованье и с проклятьями скрылся чёрт и собрался на поиски того дуба, и блуждал он в пустыне целых шесть месяцев, пока, наконец, его отыскал; а когда, он вернулся назад, за это время все остальные дубы снова покрылись зелёной листвой. Так и не пришлось ему получить свой долг, и в ярости выколол тогда чёрт всем остальным козлам и козам глаза и вставил им свои.

Вот оттого у всех козлов глаза чёрта и короткие хвосты, и часто чёрт принимает козлиное обличье.

Жил-был колдун. Вот стоял он раз посреди большой толпы народу и показывал свои чудеса. Он кликнул к себе петуха, и поднял тот петух тяжёлое бревно и нёс его, будто оно было лёгкое, как пёрышко. А находилась в толпе девушка, посчастливилось ей найти недавно трилистник, на котором было четыре листика, и сделалась она оттого умной, её невозможно было обмануть никаким колдовством, и она заметила, что бревно на самом-то деле всего лишь соломинка. И крикнула девушка:

– Люди, да разве вы не видите, что петух держит всего лишь соломинку, а вовсе не бревно!

И вмиг всё наважденье исчезло, и люди увидели, что было на самом деле, и прогнали колдуна с бранью и позором прочь.

А он разгневался и говорит:

– Уж я за это отомщу.

Спустя некоторое время праздновала девушка свадьбу. Вот нарядилась она и отправилась вместе с поезжанами через поле к тому месту, где находилась кирха. Вдруг подъезжают они к большому разлившемуся ручью, и не было там ни кладок, ни моста, чтоб переправиться. А невеста была бойкая, приподняла она юбку и собралась переходить вброд. Вошла она в воду, а стоял с ней рядом человек, был то колдун, и как закричит он, да так насмешливо:

– Эй, да где же твои глаза, откуда ты взяла, что тут вода?

И открылись у ней глаза, глядь – стоит она с поднятой юбкой среди поля, где растёт, зацветая голубыми цветами, лён. Как увидели это всё, стали её бранить, над ней насмехаться, – и пришлось невесте бежать.

Жила-была однажды старушка-нищенка. Ты видел, пожалуй, как ходила одна старуха да милостыню просила?

Так вот эта женщина тоже милостыню собирала, и когда ей что-нибудь подавали, она говорила: «Да вознаградит вас господь за это». Подошла раз нищенка к дверям одного дома, а стоял там парень, был он на вид ласковый, но большой плут, он грелся в то время у камелька. Вот и говорит парень ласково бедной старушке-нищенке, что стояла у дверей, дрожа от холода: «Вы, бабушка, подойдите да погрейтесь».

Подошла старуха к камельку, да слишком близко, и вот загорелись на ней старые лохмотья, но она того не заметила. А парень рядом стоял и видел это. Должен же он был их потушить? Не правда ли, он должен был их потушить? Даже если бы не было в доме воды, ему следовало бы все свои слёзы повыплакать, чтоб потекли они двумя чистыми ручьями и потушили огонь.

Было у одного короля три сына, и все они были ему одинаково любы, и он не знал, кого после своей смерти королём оставить. Подошло время старому королю помирать, подозвал он их к своему ложу и говорит:

– Милые дети, вот что я надумал и порешил: кто из вас самый ленивый, пускай тот королём и будет.

И сказал старший:

– Стало быть, батюшка, королевство принадлежит мне: уж я такой ленивый, что когда лежу и мне спать хочется, а упадёт мне на глаза капля, то мне их и закрывать не хочется, чтоб уснуть.

Средний сказал:

– Королевство принадлежит мне, батюшка, – ведь я так ленив, что если сяду у костра погреться, то скорей я себе пятки сожгу, чем ноги отодвину.

Третий сказал:

– Королевство моё, батюшка, – я ведь такой лентяй, что если меня станут вешать, и будет уже верёвка у меня на шее, и даст мне кто-нибудь острый нож в руки, чтоб перерезать верёвку, то я скорей позволю себя повесить, чем протяну руку к верёвке.

Услыхал это король и сказал:

– Ты, пожалуй, будешь самый ленивый и потому должен стать королём.

Двенадцать работников день-деньской ничего не делали и вечером тоже себя утруждать не хотели. Вот легли они раз на травку и стали своей ленью похваляться.

Первый сказал:

– Да какое мне дело до вашей лени, – мне и своей-то хватит. Забота о себе – это главная моя работа; ем я немало, а пью и того больше. Съем я этак четыре обеда, затем попощусь маленько, пока голода не почувствую, – так-то оно для меня, пожалуй, лучше всего. Рано вставать – это не в моём обычае; если дело подходит к полудню, то найду я себе местечко где-нибудь поспокойнее. Позовёт хозяин, а я будто и не слышу; позовёт ещё раз, а я подожду немного, пока он меня подымет, ну, и иду уж, конечно, медленно. Этак жить ещё можно.

Второй сказал:

– А мне вот за лошадью ухаживать приходится, но уздечку я с неё не снимаю; если мне неохота, то и корму ей не даю и говорю, что, дескать, она уже поела. Завалюсь я в ясли с овсом и посплю этак часика четыре. Затем протяну ногу и поглажу разок-другой лошадь по спине, вот она уж и почищена, да кто ж спрашивать-то да проверять будет? Но служба у меня всё же слишком тяжёлая.

Третий сказал:

– И зачем себя мучить работой? Да и что в том толку? Лягу это я себе на солнышко да посплю. Начнёт дождь накрапывать, а мне зачем вставать? Ну и пусть себе, слава богу, идёт. И полил, наконец, ливень, да такой сильный, что аж волосы с головы срывал и с водой уносил, вот и дыру мне в черепе продолбил; ну, наложил я себе пластырь, и ничего – обошлось. Таких бед да несчастий у меня было достаточно.

Четвёртый сказал:

– А я, прежде чем за работу приняться, промешкаю сначала с часок, чтоб силы набраться, а затем и начинаю помалу, и спрашиваю, нет ли случайно кого, кто бы мне помог. Ну, и уступаю ему бо́льшую часть работы, а сам только присматриваю; но для меня и этого слишком много.

Пятый сказал:

– Да это что! А вот вы представьте себе – должен я навоз убирать из конюшни и накладывать его на телегу. Дело это я делаю медленно, наберу немного на вилы, подыму вверх, – ну, так с четверть часа и отдыхаю, пока на телегу не кину. Довольно и того, если за день одну телегу вывезу. Нет у меня охоты работать до изнурения.