Так утверждал мистер Вулф, потому что богачи, как известно, только и думают, как бы приумножить свои богатства и выгодно вложить прибыль. В свободное время он заходил в незанятые помещения, бродил из комнаты в комнату, заложив руки за сипну, потом задумчиво останавливался, вынимал из кармана складной метр и измерял стены. И над его головой, покрытой рыжеватым пухом, словно пузыри в комиксах, возникали образы нового оборудования. Оборудование требовалось для расширения отдела рекламы и кулинарных экспериментов, а также для отдела рецептов. Нужны были машины для цехов по замесу теста, мебель для кабинетов служащих и экспортного отдела, приборы для отдела химических экспериментов. Оставалось еще три этажа, занятых кухнями и пекарнями… Никто не мог убедить мистера Вулфа, что его голова занята ненужными проектами, потому что стоило ему что-то вообразить, как это что-то немедленно превращалось в предмет первой необходимости. И ему не терпелось вызвать самых знаменитых архитекторов и дизайнеров, чтобы начать строительные работы. В этом заключался смысл его жизни.

Его приносящая миллионы корпорация, которая с каждым годом становилась все более знаменитой и процветающей, начала свое существование много лет назад в скромной кондитерской на Четырнадцатой улице, которая сначала принадлежала деду Эдгара Вулфа, а затем его отцу. Единственным, что роднило нынешний международный концерн с крошечной убогой лавочкой, было название: именно так назвал свой магазин первый хозяин, и из уважения к семейной традиции над заведением по-прежнему красовалась вывеска «The Sweet Woolf», что означает «Сладкий Волк». Несмотря на скепсис некоторых специалистов по рекламе, которые уговаривали Эдгара Вулфа сменить прежнее название, которое якобы звучит старомодно и не будет привлекать покупателя, тот остался тверд в своем решении и не согласился ни на одно из предложенных названий.

А несколько лет спустя, когда уже весь Манхэттен знал, что отведать десерты «Сладкого Волка» можно только за предварительно заказанным столиком в одном из двух огромных чайных залов в мансарде или отстояв длиннющую очередь перед прилавком роскошной кондитерской, занимавшей тысячу квадратных метров первого этажа, Эдгар Вулф вызвал незадачливых специалистов по рекламе к себе в кабинет и безжалостно уволил, выплатив, правда, щедрую компенсацию: жадным он не был.

— В моем деле не место нерасторопным сотрудникам, — заявил он.

— Что вы имеете в виду, мистер Вулф? — спросил его один из них, самый дотошный из всех.

— Я имею в виду ваш совет поменять название.

На входной двери чайных салонов, равно как и в кондитерской, был изображен сытый волк. Та же самая эмблема красовалась на салфетках и на оберточной бумаге.

Дети, проходившие по улице мимо «Сладкого Волка», за стеклами которого на убранных бархатом блюдах красовалось невообразимое количество сладостей и десертов, выполненных с изысканным вкусом, достойным скорее витрины ювелирного магазина, нежели кондитерской, затаив дыхание взирали на сладости, помеченные вензелем «E.W», и жадно втягивали ноздрями аромат, доносящийся через дверь. Возле кондитерской часто слышался безутешный обиженный плач, потому что дети не желали проходить по улице мимо витрин и матерям приходилось уводить их силой.

Струящийся по улицам запах булочек, тортов и пирожных, только-только извлеченных из печи, был таким аппетитным и соблазнительным, что некий безвестный автор даже запечатлел его в куплете, которым утешали себя те, кто почему-либо не сумел отведать десерта:

Здание, отгороженное справа и слева особыми переулками для предотвращения ограблений или пожаров, имело форму восьмиугольника. Нижняя его часть, где располагался главный магазин, а над ним чайные салоны «Сладкий Волк 1» и «Сладкий Волк 2», была самой широкой и основательной; ее украшали шестнадцать мраморных колонн шоколадного цвета. На этом прочном основании возвышалась другая часть, не такая массивная, и далее каждые пять этажей представляли собой все более узкий фрагмент восьмиугольника, который, таким образом, доходил до последнего, сорокового этажа, благодаря этому приему архитектор, который разработал план, достиг желаемого эффекта: здание, как и было задумано, походило на торт. Было и множество других деталей, с помощью которых достигалось желаемое сходство с огромным тортом.

Валики крема над окнами, разноцветные фронтоны — бисквит, лесной орех, крем-брюле, фисташка, клубника, карамель, халва и шоколад — уменьшавшиеся по мере того, как взгляд скользил от массивного основания до небольшой восьмиугольной террасы на самой верхушке.

Эту террасу, самый нарядный элемент небоскреба, венчали украшения из разноцветного толстого стекла, изображавшие фрукты, каждый из которых для большего правдоподобия имел свой настоящий цвет: бананы, гранаты, лимоны, яблоки, вишни, груши, апельсины, сливы, виноградины, инжир и клубника. Фрукты были таким огромными, что ими можно было любоваться, стоя на улице и глядя вверх.

Когда опускалась ночь, внутри фруктов вспыхивала подсветка. Она была устроена с помощью специальных проводов, которые соединяли сороковой этаж с внутренней частью фруктов. Подсветка была устроена так мастерски, что внизу на противоположном тротуаре часто можно было встретить кучку туристов и зевак, которые глазели на чудесное зрелище, разинув от изумления рты, или пытались фотографировать. Потому что туристы, как известно, не смотрят, а фотографируют. Фрукты на крыше здания по очереди вспыхивали и гасли, словно по их поверхности пробегала судорога, пока не погружались во тьму. Затем вспыхивал ослепительный свет, озарявший всю террасу, и из глубины каждого фрукта вырывался фонтан золотых семечек, который взлетал в темные небеса, а затем неспешно опускался бесшумным сияющим водопадом.

Зрелище действительно было незабываемое. Для окончательного сходства с тортом между стеклянными фруктами возвышались белые колонны, изображавшие свечи, которые обычно зажигают в день рождения. Был создан и необычный оптический эффект: огонек каждой свечи то вырастал, то опадал, а порой даже трепетал на ветру.

Подсветка крыши управлялась с помощью машин, установленных в большом помещении на последнем, сороковом этаже. Там же находились кондиционеры, очистные сооружения для воды, отопительная система, трубы, через которые выходил дым, целое царство рычагов, ключей, кнопок и кранов, скрытые телевизионные антенны и прочие приспособления, которые обеспечивали существование всему огромному предприятию. Иными словами, там, в помещениях сорокового этажа, находились «кишки и мозг всего дела», как обычно шутил Грег Монро, старый сотрудник мистера Вулфа, в чьи обязанности входил уход за всем этим оборудованием, настолько сложным, что нельзя было расслабиться ни на минуту.

— По правде сказать, все машины вместе взятые не сравнятся с теми проблемами, которые создаешь мне ты, Эдгар, когда тебе приспичит изобретать дополнительные сложности и ты всю ответственность перевешиваешь на меня, — теряя терпение, говорил мистер Монро своему хозяину. Честно говоря, я уже не справляюсь. Так что предупреждаю: в один прекрасный день мне все это надоест.

— Сколько лет я слышу от тебя, Грег, одни и те же угрозы.

— Просто ты пользуешься тем, что я терпеливее самого Иова. Но мое терпение тоже может лопнуть.

Из всех служащих, находившихся в распоряжении Короля тортов, Грег Монро был единственным, кто обращался к нему на «ты», да еще таким тоном.

Когда Грегу было десять лет, он устроился работать посыльным в кондитерскую на Четырнадцатой улице ровно за неделю до того, как у невестки старого хозяина начались роды и на свет появился Эдгар Вулф. Мальчик был единственным ребенком в семье и рос избалованным, болезненным и капризным. Грег полюбил его еще младенцем и знал лучше, чем кто-либо другой.

Это был первый друг Эдгара, единственный и самый верный. Он научил его рисовать, кататься на велосипеде, собирать конструктор, ловить мышей, мастерить из дерева и чинить сломанные механизмы. Позже он заступался за него во время уличных потасовок, брал на себя его вину и защищал от отцовского гнева и даже рассказывал ему о своих любовных приключениях. Он стал его самым близким, самым задушевным другом, которому Эдгар доверял полностью и чей совет всегда слушал.

Конечно, рано или поздно у Грега, этого расторопного, смышленого и живого юноши, появились новые интересы. Однако он никогда не терял Эдгара из виду, писал ему письма, звонил, но дела, которыми он занимался, вынудили его на длительный срок уехать из Нью-Йорка и покинуть друга. Кем только не был Грег Монро: модельером, машинистом сцены, кинооператором, изобретателем разных устройств, на которые он получал патент, и в завершение — инженером по звуку и свету, самым востребованным на Манхэттене.