Он не мог забыть настоящей хозяйки замка. Ее лицо вставало перед ним и словно просило о помощи. С другой стороны, он не мог подойти и заговорить с волшебником, ибо это означало для пего смерть. Весь этот блеск и торжество были ложью, и порой пажу казалось, что сам волшебник чувствует это: временами он растерянно оглядывался, словно что-то искал и не находил.

Паж всем своим поведением старался помешать Зеленой Леди. Он постоянно попадался на глаза волшебнику и молча глядел на него, вкладывая в свой взгляд всю силу укора. В иное время он нарочито громко взывал к леди, называя ее по имени, и та вздрагивала, словно понимая тайный намек. Наконец, паж стал искать возможности спасти настоящую королеву. Увы, это было невозможно: ключи от всех помещений хранились в покоях Зеленой Леди, а вход в ее опочивальню охранялся рыцарями. Оставался последний путь. Волшебник должен увидеть настоящую королеву, прежде чем обвенчаться с Зеленой Леди.

Накануне венчания среди пира Волшебник поднял свой кубок в честь королевы Сельмы. Но не успел еще грянуть ответный хор послушных гостей, как раздался тоненький голос пажа:

— Королевы Сельмы здесь нет!

Он не успел ничего сказать, как был схвачен слугами.

— Измена! — вопили они, размахивая над ним кинжалами.

— Измена! — возгласила Зеленая Леди, и приказала бросить его в темница. — Завтра ты будешь казнен, маленький предатель!

К утру во дворе замка был воздвигнут эшафот. Волшебник и Зеленая Леди сидели в креслах, и палач ожидал их знака.

— Твое последнее желание, раб! — произнесла Леди. Волшебник смотрел на пажа с тайным состраданием.

— Да, да, мы постараемся выполнить твое последнее желание. Это закон… — пробормотал он.

— Я прошу только одного, чтобы вывели сюда узницу, томящуюся в темнице замка, и я мог проститься с ней!

— Нет! — крикнула Зеленая Леди в ярости, — палач, выполняй свою работу!

— Стой! — внезапно произнес волшебник, встав с места. — Это желание обреченного и нельзя не выполнить его.

Смущенные слуги еще стояли, не решаясь перечить ни своей хозяйке, ни будущему королю, когда внезапно раздался тихий звон. Придерживая цепи, во дворе появилась королева Сельма и подошла к эшафоту:

— Спасибо тебе, маленький паж! Ты спас не только меня, но и этого несчастного волшебника, который испугался страданий.

— Я? — воскликнул волшебник, подбегая к ним. — Нет! Я ничего не испугался и готов принять смерть вместо пажа.

— Зачем? — возразила ему королева Сельма, — Ты же властелин всего! Никто здесь не осмелится и шага сделать без твоей воли.

— А эта…. леди? — спросил он, опасливо взглянув на трон.

— Она лишь твоя фантазия и должна была утешить тебя в твоей печали.

Сильный ветер налетел на замок и словно чародей, развеял всю толпу. Осталось только трое — Илмис, Сельма и Мелон.

— Значит, лишь мы настоящие в этом мире? — задумчиво спросил композитор.

— Да, — ответила Сельма.

— Моя соната ничего не изменила? — снова спросил Илмис.

— Она должна была помочь тебе понять самого себя. Ты хотел счастливой взаимной любви, но судьба не давала тебе ее. Ты получил дар безответного чувства и решил отвергнуть его. Желание счастья во что бы то ни стало заставило тебя сфальшивить, и на свет явился мой двойник. Однако твой талант зажег сердце Мелона, и он вплел свою жизнь в твою сонату. Его честность не позволила исказить твое произведение, и теперь оно будет иметь другой конец. Не правда ли?

— Да! — ответил Илмис, опуская голову. — Прими мою благодарность, дорогой Мелон. Я получил урок, приобрел друга и нашел соавтора своей сонаты.

«Отшельник, льющий поздний аромат», — так называют хризантему в Стране восходящего солнца, Японии. И когда в парках и садах, на осенних выставках появляются эти последние перед зимней порой цветы, мало кто может без восхищенного вздоха отвести взор от великолепных красок, изысканных форм, причудливого воплощения фантазии.

Не зря с древних времен поэты становились художниками, художники — музыкантами, а музыканты— садовниками! Вершину пирамиды служителей красоты всегда венчал садовник, ибо он владел всеми искусствами, которые сплетал в свое творчество. И немыслимые грезы являлись зрителю. То это был цветок с длинными белыми лепестками, и название их рисовало целую картину— «снегом покрытый камень террасы». То багряный пылающий факел с бордовыми и желтыми всполохами, и звался он «тонкое пламя, мягкое золото». То желтый шар, мечущий иглы света во все стороны— «гнездо золотых ос». То лепестки, завивающиеся на концах, словно сплетают сиреневую сеть, и имя их — «тонкие ивы, летят ласточки»… И каждый цветок несет в себе не только нежность и прелесть, но порой силу и мужество. И на клинках самурайских мечей встречаются изображения хризантемы.

Прошла эпоха романтики, возразите вы. Вряд ли даже в странах Востока осталось место для цветочной магии. По не пользуемся ли мы тем достоянием, что создали наши предки? Сокровища ума, сердца, воли рассыпаны повсюду, а мы гонимся за новизной… Ну, хватит рассуждений! Не лучше ли рассказать историю, которую одни примут за досужий вымысел, другие — как назидание, а третьи обретут утешение и надежду?

Как в океане, в тихую погоду, при ясном голубом небе и приветливом солнце вдруг встает от самого дна гигантская волна цунами, тянущаяся от горизонта к горизонту, и неотвратимо летит на беззащитное крохотное суденышко, так случилось с доктором Тимоном Орни. В благополучную жизнь его, где не было слова «неудача», где достаток и слава рука об руку строили и укрепляли его дом, вдруг вторглась тяжелая смертельная болезнь. Он сам поставил себе диагноз и измерил свои силы. Чутье, выработанное многими годами практики и никогда не подводившее Тимона, шепнуло ему: конец. Сопротивление, борьба бесполезны. Он обречен! Тем не менее он снова и снова проверял свое тело, свою волю к жизни, самые темные уголки своей души, из которых могло произрасти это страшное движение к смерти.

Увы, доктор не ошибался. Он даже нашел причину своего крушения. Опыт медика привел его к осознанию того, что, каковы бы ни были его назначения пациенту, самым важным в лечении был он сам. Универсальное лекарство, в которое превратился сам доктор, вторгалось в судьбы людей и преодолевало законы природы. Не стало ли это незаметно азартной игрой, в которой он платил за исцеление больного самим собой? И вот успех вскружил ему голову. Он вмешивался в ситуации, где кончались границы его возможностей и перечить Року было смертельно опасно… А может, любопытство заставило его заглянуть слишком глубоко в воронку смерти, когда он терпел поражение и неожиданно терял своих пациентов. В самом деле, они как будто выздоравливали от своей болезни, но трагический случай — случай ли? — подставлял их смерти. Тогда, досадуя, Тимон пытался восстановить все события, чтобы понять, предопределена ли была смерть его подопечного от нелепого падения камня или перевернувшегося экипажа в то время, когда он болел и должен был умереть в своей постели?

В своих мыслях он обращался к смерти, задавал вопросы и ждал ответа. Она всегда молчала, но от этого их беседа не прекращалась. Порой внезапный холод пронизывал доктора, и ее вечно скользящий взгляд останавливался на нем. Тогда трепет охватывал Тимопа, и перед ним словно приоткрывалась дверь, ведущая к познанию жизни. За ступенькой смерти начиналась иная жизнь. И трудно было сказать, поднимались или спускались ступени неведомой лестницы, шла ли душа человека обратно вдоль прожитой жизни или удостаивалась нового мира. Одно было ясно: все живущее и умирающее следует великим законам Вселенной, и среди них исчезали понятия рождения и смерти. Можно ли сказать, что погасшее пламя умерло, а высохшее озеро означает смерть воды? И тогда ореол страха небытия рассеивался как туман под лучами солнца. Смерть влекла к себе великой загадкой, обещанием открыть нечто большее, чем открывает жизнь!

Наверное, в одну из таких минут магия смерти овладела доктором, и он протянул руку невидимому миру. И вот результат. Он должен был расплатиться своей жизнью по счетам тех, за кого боролся и побеждал. Что ж, возможно, он сумеет встретить смерть достойно. Вот только обидно, что он не успел так многого, что жизнь его текла в постоянной спешке и не дала насытиться этим миром…

Но самое ужасное, что великая перемена является ему не в одеждах философа, а в омерзении гнили и боли. Особенно боли, которая не прерывается ни на минуту и грызет его, как изголодавшаяся собака пустую старую кость. Он не может спать, есть, думать, ходить, лежать… Полное отчаяние охватило Тимона. Оказавшись на месте своих пациентов, он остро ощутил их бессилие, невозможность что-либо изменить. Да, они еще жили надеждой, могли вызвать доктора, подчиниться его рекомендациям, — а он? К кому идти ему? Кто подарит ему иллюзию, будет сопровождать до последней черты? Его знания и опыт превратились для него в тягчайшее из проклятий!