Захотелось птицам о своем общем деле посоветоваться, и вот в одно прекрасное майское утро слетелись они с полей и лесов на совещание: орлы и зяблики, совы и вороны, жаворонки и воробьи — да разве их всех перечислить? Даже и сама кукушка изволила пожаловать, и даже предвестник ее, удод, который всегда бывает слышен дня за два раньше кукушки; между прочим, к общей стае примешалась и еще маленькая птичка, у которой имени не было.
Курица, которая случайно ничего об этом общем деле не слыхала, подивилась такому большому собранию. «Как, как, как, — закудахтала она, — что-то не так!» Но петух успокоил свою милую подругу и рассказал ей, для чего они собрались.
И вот решено было на собрании, что королем должна быть та из птиц, которой всех выше может взлететь.
Древесная лягушка, засевшая где-то в кустах, услышав это, как бы в предупреждение, заквакала: «Нет, нет, нет, нет!» А ворон выразил одобрение важным и звонким карканьем.
И вот было решено, что все в это же самое прекрасное майское утро должны взлететь ввысь, чтобы никто потом не смел сказать: «Я бы еще выше мог подняться, да тут вечер наступил — и я не успел».
Итак, по одному знаку вся стая взвилась вверх. Пыль столбом поднялась вслед за нею в поле; раздался сильнейший шум и шелест, и свист крыльев, и издали казалось, что с поля поднялась черная туча. Но маленькие птички вскоре поотстали, не могли лететь далее и пали на землю. Те, кто побольше, дольше могли выдержать, но никто не мог сравниться с орлом, который поднялся так высоко, что самому солнцу глаза мог повыклевать. И когда он увидел, что никто из птиц не мог подняться до него, то и подумал: «Зачем мне лететь еще выше, я и так буду королем», — и стал спускаться.
Все птицы, ниже его летевшие, крикнули ему: «Ты должен быть нашим королем — ведь никто не взлетел выше тебя!» — «Кроме меня!» — крикнула маленькая безымянная птичка, которая забилась в грудные перья орла; и так как она нисколько не была утомлена, то стала подниматься так высоко, что, пожалуй, на седьмое небо могла бы заглянуть.
Залетев на такую высоту, она сложила крылья, стремглав спустилась вниз и тоненьким звонким голосом своим крикнула: «Я королек! Я королек!» — «Ты — наш король? — закричали все птицы в гневе. — Ты только хитростью и лукавством добилась того, что взлетела так высоко!»
И вот поставили другое условие: тот будет королем, кто глубже всех сумеет опуститься в недра земли. Как все засуетились! Широкогрудый гусь поспешно выбрался на берег; петух торопливо стал рыть в земле ямочку; даже утка, и та попыталась сползти в какой-то ров, да ноги себе повредила и заковыляла поскорее к соседнему пруду.
А безымянная птичка выискала себе маленькую норку, забралась в нее и опять своим тоненьким голоском стала кричать оттуда: «Я королек! Я королек!»
«Ты наш король? — вскричали птицы еще более гневно. — Неужели же ты думаешь, что добьешься этого своими хитростями!» И вот они решили задержать ее в той норе и, не выпуская, заморить голодом.
Сова была посажена у норы сторожем, она должна была не выпускать оттуда плутоватую птицу под страхом смерти.
Когда же завечерело, то птицы, много летавшие, очень устали и отправились семьями на покой. Одна только сова осталась у норки и все смотрела внутрь ее своими большими круглыми глазами.
Вот наконец и она утомилась и подумала: «Один-то глаз уж, конечно, мне можно закрыть; довольно и другого, чтобы уследить за маленьким злодеем!» И закрыла сова один глаз, и упорно смотрела другим в ту же нору.
Птичка хотела было выйти оттуда и уж голову высунула, но сова ей тотчас же загородила дорогу, и головка опять спряталась. А сова опять один глаз открыла, а другой закрыла и думала так провести всю ночь.
Но как-то раз, закрывая другой глаз, она позабыла открыть тот, что был закрыт, а как закрылись оба глаза, она и заснула. Маленькая птичка заметила это и тотчас выскользнула из норы. С той поры сова не смеет птицам и на глаза показаться среди бела дня, а не то все птицы сейчас налетают на нее и начинают ее клевать. Летает она только по ночам и ненавидит мышей, которые роют в земле такие гадкие норы.
И та маленькая птичка тоже не особенно охотно показывается, опасаясь того, что птицы ее изловят и что ей от них достанется. Она больше держится по изгородям, и когда видит себя в полной безопасности, тогда решается крикнуть: «Я королек!» Так ее в шутку корольком и прозвали.
Но никто так не был доволен, что не подчинился корольку, как жаворонок. Чуть только солнышко покажется, он уже начинает кругами взлетать вверх и все поет, все поет: «Какая радость! Какая сладость!» — пока серебристый голосок его не замрет в вышине.
172. Камбала
Давно уж рыбы были недовольны, что в царстве их порядка нет. Никто не обращался к другому за советом, плыл, куда вздумается, пересекал путь тем, которые желали не разлучаться, либо загораживал им дорогу, и сильный нередко наносил слабому такой удар хвостом, что того далеко откидывало в сторону, а то и проглатывал его без всяких околичностей.
«Как бы хорошо это было, — говорили между собою рыбы, — кабы у нас был король, который бы у нас судил суды правые», — и порешили выбрать себе в повелители того, кто быстрее всех рассекает волны и потому может всегда оказать слабому помощь.
И вот они вытянулись в ряд у берега, и щука хвостом подала всем знак, по которому все пустились плыть. Стрелою мчалась вперед всех щука, а с нею селедка, пескарь, окунь, карп и другие многие. Плыла и камбала, тоже думала, что достигнет цели.
Вдруг раздался общий крик: «Селедка всех обогнала!» — «Кто обогнал? — с досадою воскликнула плоская и тяжеловесная камбала, далеко отставшая от всех. — Кто, кто обогнал?» — «Селедка», — отвечали ей. «Ничтожная, голая селедка!? — воскликнула завистливая камбала. — Голая селедка?!»
С той пор в наказание у завистливой камбалы и рот на сторону.
173. Выпь и удод
Где вы наших коров пасете?« — спросил ктото старого пастуха. »А вот здесь, сударь, где травы не очень обильны и не очень тощи; потому что и те и другие не полезны для коров«. — »Почему же так?« — »А вот извольте прислушаться, — отвечал пастух, — это ведь на лугу выпь кричит таким густым басом… Тоже ведь в пастухах была, и удод тоже. Я вот сейчас расскажу, как они пасли.
Выпь для своих стад выбирала всегда самые тучные зеленые луга, где цветов изобилие; вот ее коровы от той травы всегда были бодры и в теле, да уж очень дики.
А удод пас свое стадо по высоким, сухим горным откосам, где ветер песок крутит, а коровенки его бывали худы и никак не могли сил набраться.
Бывало, вечером выпь своих коров собрать не может, все так врозь и разбегаются. Бывало, кричит до хрипоты: «В путь пойдем! В путь пойдем!» — а они все ее голоса не слушают!
А удод, напротив, коров своих еле на ноги поднять может: так они истощены и бессильны. «Подь, подь, подь!» — кричит бедняга, из сил выбивается, а коровы его все лежат на песочке.
Вот так-то и всегда бывает с теми, кто меры не знает!
Ведь вот и теперь — ни удод, ни выпь стад не пасут, а все еще выпь кричит по-прежнему хриплым басом: «В путь пойдем!» — а удод все надсаживается, выкрикивая: «Подь, подь, подь!»
174. Сова
Назад тому лет двести, а может быть, и побольше, когда люди еще далеко не были настолько умны и плутоваты, как теперь, случилось в небольшом городке диковинное происшествие.
Одна из очень больших сов залетела ночью из соседнего леса в житницу одного из горожан и на рассвете не решалась выйти из своего укромного уголка из опасения, что при вылете ее, как и всегда, птицы поднимут страшный крик.
Когда поутру слуга заглянул в житницу, чтобы достать из нее соломы, он так перепугался, увидев в углу сову, что тотчас выбежал, бросился к хозяину и возвестил ему: «В житнице сидит чудовище, какого я в жизнь свою не видал, — глазами ворочает и каждого живьем проглотить готово». — «Знаю я тебя, — сказал ему хозяин, — за черным дроздом в поле гоняться — на это ты мастер; а к дохлой собаке без палки не подойдешь. Сам пойду посмотрю, что ты там за чудовище открыл», — и храбро пошел в житницу и стал кругом озираться.
Но, увидев диковинную и некрасивую птицу своими собственными глазами, и он тоже перепугался не меньше, чем его слуга.
В два прыжка очутился он у соседей и стал их умильно просить, чтобы они оказали ему, помощь против невиданного и опасного зверя; а не то оно, мол, как вырвется из его житницы да накинется на город, так городу грозит великая опасность.
Поднялся шум и крик по всем улицам; горожане собрались с вилами, косами и топорами, словно навстречу врагу; явились и ратманы с бургомистром во главе. Построившись на площади рядами, они двинулись к житнице и окружили ее со всех сторон.