Муравьи сновали взад и вперёд. Одни из тех, что были поменьше ростом, несли на себе комочки земли, палочки, листики, хвойные иголки. Другие муравьи, широкоплечие, с большими головами и огромными челюстями, волокли гусениц, мёртвых мух и жуков…

— Что это они, Малинин? — спросил я Малинина, насторожившись. — Работают, что ли?

— Да что ты, Баранкин, — ответил Малинин, — это они гуляют по своей главной улице.

— Как — гуляют? — спросил я недоверчиво.

— Так, гуляют. Сегодня же воскресенье!

— А зачем же они тащат на себе всякие бревна и камни, если сегодня воскресенье?.. Малинин промолчал.

— А по-моему, они не гуляют, а работают…

— Ну что ты, Баранкин, — возмутился Малинин, — какая же работа может быть в выходной день?

— А бревна на плечах? — спросил я Малинина.

— А бревна… — ответил Малинин. — А бревна… это у них так принято гулять с брёвнами на плечах!

— Принято? — переспросил я, потом протёр глаза лапами, уставился повнимательней на муравьёв, и сердце у меня заныло от какого-то очень нехорошего предчувствия.

Это ощущение возникло у меня и от того, что я увидел, и ещё от фразы Малинина, которую он произнёс, глядя на муравейник.

— Знаешь что, Баранкин, — сказал Костя, — давай лучше не пойдём в муравейник, давай лучше гулять одни, где-нибудь там… — И Костя махнул лапой в сторону, совершенно противоположную от муравейника.

Собственно говоря, я это и сам хотел предложить Косте, просто он немного опередил меня с этим предложением, поэтому я, не колеблясь ни секунды, сказал:

— Давай, Малинин, давай! Включай, Малинин, задний ход.

«Пока не поздно», — хотел добавить я, но промолчал.

Мы хотели попятиться прочь от муравейника, но здесь с нами обоими случилась непонятная вещь: вместо того чтобы пятиться назад, мы стали пятиться вперёд, прямо по направлению к муравейнику. Я ясно чувствовал, что я делаю это вопреки своему желанию, чувствовал и понимал, но ничего не мог с собой сделать, потому что какая-то неведомая сила медленно, шаг за шагом, стала приближать нас с Костей к муравейнику.

Медленно, нехотя, вопреки своему желанию мы продолжали с Костей приближаться к снующим взад-вперёд муравьям, и с каждым шагом мне становилось всё ясней и ясней, что все муравьи, все до одного, заняты делом, несмотря на то что для всех людей этот день был выходным днём.

Муравьи работали, работали, трудились, и отрицать это было просто бессмысленно. Незаметно мы очутились в самой муравьиной гуще, так близко, что даже было слышно, как они громко пыхтят под своими ношами. Рядом с нами, например, целая бригада тащила домой огромную стрекозу. И, хотя муравьи из этой бригады суетились, как девчонки, мешали друг другу, а главное, тащили стрекозу в противоположные стороны, несмотря на это, стрекоза каким-то чудом двигалась всё же по направлению к муравейнику.

— Работают муравьи! — сказал я Косте Малинину.

Муравьи работали! Работали все, без исключения. Никто из них не отлынивал, никто не занимался посторонними делами, или разговорами, или играми, никто не лежал под кустом и не загорал, а главное, никто никем не командовал и никто ни на кого не орал вроде нашей Зинки Фокиной. Вы бы послушали, какой она шум поднимает на каждом субботнике!

— Работают! — сказал я Косте Малинину.

— Ну и что, что работают! — огрызнулся Костя. — Тёмные, вот и работают. Необразованные личности! Наверное, даже не знают, что такое воскресенье. А мы с тобой образованные! Мы с тобой работать не будем!

— И инстинкт, значит, существует, — сказал я очень серьёзным голосом. — Раз они ему подчиняются, значит, ОН существует!

— Ну и пусть себе подчиняются! А мы не будем никому подчиняться! — сказал упрямым голосом Костя Малинин.

Я вообще-то тоже, как и Костя Малинин, был абсолютно уверен, что инстинкту и в самом деле можно было не подчиняться, даже если он и существует на самом деле… Каково же было моё удивление, когда, очутившись на муравьиной дорожке, мне вдруг ни с того ни с сего совершенно неожиданно ужасно захотелось приступить к работе вместе с тёмными и необразованными муравьями. Это желание было сильным и непреодолимым. Мне казалось, что если я сию же минуту не взвалю себе на плечо какой-нибудь груз и не начну трудиться, как все муравьи, то я просто умру на месте.

Подобрав с земли сухую ветку, я молча взвалил её на плечо и поволок к муравейнику. И тут мне сразу стало легче, как будто гора с плеч свалилась! Стало даже как-то весело и приятно. В это время то же самое случилось и с Костей Малининым, то есть сначала, когда я взвалил на плечо сучок, он посмотрел на меня, как на ненормального, а потом тоже вдруг с необычайной энергией и желанием подхватил ветку с другого конца и стал молча помогать мне, падая и спотыкаясь на каждом шагу. Сучок был тяжёлый, как настоящее бревно, он то и дело цеплялся за траву, за камни, скатывался с плеч, но мы продолжали над ним пыхтеть и тащить его с большим удовольствием, пока не дотащили по подземному ходу до самого муравейника. Возле входа в муравейник два муравья перехватили у нас бревно и утащили в темноту, а мы с Костей послушно повернулись в обратную сторону и побежали за новым стройматериалом.

Вот так! Таким, как говорится, образом присоединились мы с Костей к «гуляющим» муравьям и стали вместе с ними «гулять» со всяким мусором на плечах, то удаляясь от муравейника, то возвращаясь к нему обратно. Взад-вперёд! Взад-вперёд! С ветками, с хвойными иголками на плечах, с сухими листиками, с комочками земли бегали мы, как заведённые, и даже перестали разговаривать друг с другом, так занялись мы этой работой. Честно говоря, работать под управлением инстинкта — дело малоинтересное и, я бы сказал, глупое. Голову твою всё время как бы сверлит одна фраза: «Давай, Ба-ранкин! Давай! Тащи! Волочи! Перетаскивай, Ба-ранкин! Ворочай, Баранкин!..» А ЗАЧЕМ «тащи»? ДЛЯ ЧЕГО «тащи»? Ты ничего не соображаешь, а соображать тебе всё время что-то не даёт и мешает, и от этого ты себя чувствуешь просто каким-то дураком и даже кретином… Один раз только на меня нашло просветление, это когда мне надоело таскать бревна на плече, и я быстренько соорудил для нас с Костей носилки, но дурацкие ощущения в голове всё равно не проходили, и фраза: «Давай, Баранкин! Давай! Тащи! Волочи! Перетаскивай!..» — продолжала тупо сверлить мой мозг.

Второй раз на меня нашло просветление, когда я хотел спросить у Малинина (раз уж он втравил меня в эту муравьиную историю), долго ли ещё будет нас гонять этот проклятый инстинкт, но затем я с большим трудом сам вспомнил, что я совсем недавно прочитал книгу «Пароль скрещённых антенн», где чёрным по белому было написано, что муравьёв инстинкт заставляет работать до самого-самого захода солнца…

Не знаю, может быть, мы с Костей в этот день привыкли бы к этому муравьиному конвейеру и действительно проработали до самого захода солнца, если бы не одно происшествие, которое случилось, когда мы в двадцатый или тридцатый раз возвращались с носилками к муравейнику. Именно в это время мимо нашего (нашего!) муравейника проходил Венька Смирнов. Ничего хорошего от этого произойти, конечно, не могло. Не успел я об этом подумать, как Венька, насвистывая, ткнул два раза черенком лопаты в муравейник и, так же насвистывая, ушёл прочь.

Что здесь с нами случилось! С «нами»… Это я имею в виду не только нас с Костей, а всех муравьёв. Что здесь с нами со всеми случилось! Мы сразу все, как один, как по команде, к-а-к запсиховали, как занервничали, как заметались и к-а-к бросились все перевыполнять всякие нормы по ремонту нашего общего муравейника. Было такое впечатление, что инстинкт из-за этого Веньки Смирнова взял нас всех и «переключил» с первой скорости на третью и поэтому мы все стали работать с удесятерённой силой.

Когда я всё это ощутил, мне так и захотелось огреть Малинина носилками по спине, но при всём желании я этого не мог сделать, потому что носилки с другой стороны держал Костя Малинин и ещё потому, что мою голову с удесятерённой силой продолжала сверлить фраза: «Давай, Баранкин! Давай! Тащи! Волочи! Ворочай! Давай, Баранкин! Давай! Давай! Давай!..» И ещё потому, что, как бы я ни сердился на Костю, я бы никогда не смог не только ударить его, но даже тронуть пальцем.

Ведь он вместе со мной несётся сейчас на третьей скорости, и его несчастную голову в эту минуту тоже, вероятно, сверлит эта проклятая фраза: «Давай, Малинин! Давай! Тащи! Волочи! Ворочай! Давай, Малинин! Давай! Давай! Давай!..»

Все!

Всё рухнуло!!! Все мои надежды, все мои мечты и фантазии — всё рухнуло! Я понял, я окончательно уверился в том, что такой жизни, о которой я мечтал, сидя на лавочке, в ожидании Мишки Яковлева, такой жизни нет и не может быть нигде — ни на земле и ни под землёй… Ни у воробьёв, и ни у бабочек, и ни у муравьёв!… И у трутней тоже наверняка нет такой жизни. И такого состояния, в котором можно ничего не делать, тоже, вероятно, не существует, потому что если бы мы сейчас с Костей даже были трутнями, а не муравьями, то мы бы с ним старались ничего не делать, а для того чтобы ничего не делать, как я убедился, нужно обычно столько сделать, что уж лучше что-нибудь делать, чем пытаться ничего не делать… Нет такой жизни! И незачем её искать! И нечего терять время! О-н-а не существует! А если всё это так, то зачем же тогда я и мой лучший друг Костя Малинин все ещё продолжаем быть муравьями? Почему мы на третьей скорости ремонтируем муравейник, в котором даже не собираемся жить? Зачем мы обливаемся потом и падаем на каждом шагу от усталости? Пора! Пора возвращаться, пока не случилось какой-нибудь ужасной неожиданности. У этих птиц и насекомых каждую минуту может случиться такое, что потом и костей не соберёшь. Я оглянулся на Костю Малинина. Малинин молчал, он ни о чём меня не спрашивал, он не ворчал на меня за то, что в третий раз попал в такую передрягу, он не ругал и не проклинал меня, и это было невыносимо. Уж лучше бы он меня разнёс за все в пух и прах. Но Костя молчал, словно воды в рот набрал. Он копошился, нагружался, разгружался, снова нагружался и опять разгружался, носил, таскал, перетаскивал, не отставая от меня ни на шаг. Костя работал, как самый заправский муравей.