— А представь, как тебя порадует машина? — утешал его Гнус. — Ну же. Только подумай.

— Угу, — согласился Красавчик, повеселев. Закатав рукава, он подошел к огромной горе мусора, маячившей во мгле, и плюнул на ладони. — Ты пдав, Гнус. Машина меня подадует. Чего ж мы ждем? Пдиступаем, падни! Давайте соберем машину!

Вернемся в банкетный зал «У черта на куличиках». Пачкуля и Шельма вот-вот представят шабашу свою чудную новую песню.

— Я немного нервничаю, а ты? — прошептала Шельма, дрожащей рукой подкрашивая губы фиолетовой помадой. — Как я выгляжу?

— Прекрасно, — буркнула Пачкуля, не глядя. По правде сказать, ее немного мутило. Они опаздывали, потому что Шельма никак не могла решить, что надеть, — и кроме того, у них с собой было много вещей. Ну и Пачкуля применила одно из своих недоработанных заклинаний перемещения. Переместились они в два счета, только вот их животы на три минуты задерживались.

Все уже были в сборе. Воздух был пропитан предвкушением. Ничто не доставляет ведьмам такой радости, как повод покритиковать других.

— Сгораю от нетерпения, — сказала Вертихвостка Крысоловке, когда композиторши заняли свои места и суетливо разместили вокруг себя пюпитры, гитару, губную гармошку, стаканы с водой, термос, бутерброды (на всякий случай), леденцы от кашля и листы с текстом, записанным аккуратным Шельминым почерком. — Интересно, что у них вышло. Если какой-нибудь ужас, мы их зашикаем.

— Надеюсь, это приятная баллада, — сказала Мымра. — Обожаю приятные романтические баллады.

— Баллада! — фыркнула Макабра, подслушав их разговор. — Не нужны нам эти сопли. Нам нужно что-нибудь мрачное и драматичное, чтобы слова отражали истинное ведьминское бытие. Промозглые пещеры, и вересковые пустоши, и котлы с бурлящей темной жижей.

— Но такое понравится только ведьмам. Нам нужна песня, которая очарует всех, не так ли? — размышляла Чесотка. — Как называется, Пачкуля? — крикнула она.

— «Шуры-муры гоп-ца-ца», — хором сказали Пачкуля с Шельмой. Зал отреагировал вздернутыми бровями и бубнежем.

— А почему? — вежливо спросила Грымза.

— А почему нет? — сказала Пачкуля, для вида дергая струну и подкручивая колок.

— Давайте все вопросы потом, ладно? — бодро сказала Шельма. — Поверь, Грымза, мы свое дело знаем. Мы уже сто лет вместе пишем песни, правда, Пачкуля?

— О да, — сказала Пачкуля. — У нас гигантский опыт. — И ударила по струнам. Бреннннннннннннньк. — Так. Я настроила гитару.

— Тогда чего мы ждем? — сказала Чепухинда. Она сидела за роялем, скрестив руки на груди. — Прошу. Надеюсь, песня хороша. Мы хотим победить на конкурсе.

— На счет три, Шельмок, — сказала Пачкуля. — Раз, два, три!

И они запели под ужасающее Пачкулино бренькание:

Пачкуля сбацала финальный бреньк, Шельма энергично втянула воздуху через гармошку, и повисла тишина. Долгая, долгая тишина.

— Ну, что скажете? — с надеждой спросила Пачкуля. Снова тишина.

— Хотите еще раз послушать? — предложила Пачкуля. Все смотрели на Чепухинду, которая сидела, прикрыв глаза и склонив голову набок. Она предводительница. Никто не отваживался высказать свое мнение, прежде чем она заговорит. Внезапно она открыла глаза, коротко кивнула и сказала:

— Сгодится.

— Ей понравилось! — завизжала Пачкуля.

— Ей понравилось! — пропела Шельма. Обе вскочили, взялись под руку и на радостях сплясали джигу[5].

— Это, конечно, не шедевр, — добавила Чепухинда. — Точнее, если использовать музыкальную терминологию, это хлам. Но это такой хлам, который всем нравится. Такие мелодии обычно напеваешь в ванной. Разве я не права?

Спорить с Чепухиндой бесполезно. И все единодушно решили, что песня им понравилась.

— Приставучая, ничего не скажешь, — согласилась Чесотка.

— Не совсем то, что ожидала, но должна сказать, я пр-р-р-риятно удивлена, — кивнула Макабра.

— Спойте еще раз, — велела Чепухинда. — Без соло на губной гармошке на этот раз. Пачкуля, не бренькай так.

— Мне нравится бренькать, — обиженно сказала Пачкуля. — Это мой стиль.

— Тогда сделай свой стиль потише, — велела Чепухинда.

И Пачкуля с Шельмой спели еще раз. И еще раз. К третьему разу все выучили слова и подпевали. Даже Тетеря проснулась и хлопала в ладоши, а Туту принялась танцевать на рояле, пока Чепухинда не приказала ей слезть. После чего начался шум и какофония — музыканты соображали, что им играть, вокалистки пытались попасть в тон. Они пробовали и пробовали.

И пробовали.

Пока наконец не начало получаться.

Ну не наделены гоблины практическим умом. Они шнурки-то с трудом завязывают, что ж тут удивляться, что сборка автомобиля оказалась для них сложноватой задачей.

Сейчас почти все они, озабоченно столпившись вокруг огромной кучи мусора, чесали в затылках и обсуждали колеса. Проблема была не в том, сколько нужно колес. Это они уже решили. По одному на каждый угол и запаска сзади. Семь. Проще простого. Нет, проблема была в том, что колеса, которые они притащили со свалки, не подходили друг к другу. У них имелось: одно колесо от телеги (сломанное), три колеса от детской коляски (два гнутых, одно кривое) и четыре дурацких маленьких колесика от старой тележки из супермаркета.

— У машины все колеса вроде как одинаковые должны быть, не? — сказал Обормот. — Нельзя, чтоб все были разного размера. Так она не поедет.

— Это вообще неправильные колеса, — сказал Косоглаз. — Они странные какие-то. — И вот еще что. К чему мы их приделываем? — взволнованно спросил Косоглаз. — Надо присобачить их к штуке, в которой мы будем сидеть. А мы еще не решили, что это будет, так?

— Ванна, — сказал Свинтус. — А что еще? Все остальное слишком маленькое.

— Ой! — вдруг сказал Пузан и хлопнул ладонью по лбу. — Где моя шапка?

— Да кому какое дело. Мне скучно. Надоело разговаривать, — прохныкал юный Цуцик.

— А что с сиденьями? — сказал Гнус, не обращая на них внимания. — Должны ж быть сиденья, так? Мы вроде решили.

— Это да, — поддержал его Свинтус. — Где вы видели машину без сидений.

— Пропала! — в панике кричал Пузан. — Потерялась! Я потерял шапку!

— Давайте начинать, — ныл Цуцик. — Сколько можно болтать. Хочу собирать машину.

— Эти все не подойдут, да? — сказал Косоглаз Гнусу, Обормоту и Свинтусу. — Не влезут в ванну.

Гоблины с тоской покосились на разномастные сиденья. Два каркаса от шезлонгов, просевшая садовая скамейка, четыре сломанных табуретки и большое кресло. Пузан потерял интерес к автомобилестроению и принялся бегать кругами в поисках шапки.

— Влезут, если мы их порубим на куски, — предложил Гнус.

— Но тогда ж это будут не сиденья, — заметил Свинтус. — А просто ванна с дровами.

— Сядешь туда — потом вся попа в занозах будет, — с ухмылкой сказал Цуцик.

Чем вызвал громкий гогот. При любом упоминании этой части тела гоблинов одолевает неудержимый смех.

— Ха-ха! — ревели они. — Попа! Слыхали? О-о, ха-ха-ха!

Пузан не смеялся — очень расстроился из-за шапки. И Красавчик тоже, он сидел чуть в стороне. Он поручил себе всю канительную работу. В данный момент он размышлял о том, как сделать гудок для машины из садового шланга, куска бечевки и терки для цедры.

— Эй, Кдасавчик? — хихикнул Цуцик. — Я сказал «попа». Слыхал? Умора.

У гоблинов случился новый приступ веселья.

— Слыхал, — вздохнул Красавчик. Он так надеялся, что по ходу дела его посетит вдохновение и чудесным образом он вдруг поймет, что делать. Но увы.

— А что ж ты не смеешься?

— Потому что, — сказал Красавчик, — потому что дело седьёзное. Это не игда. Собидать машину — седьёзная дабота. Мы так стадались, искали всякое и смотдели, как устдоены машины, а тепедь надо сделать самое тложное, и если мы не педестанем валять дудака — не собедемся и не сообдазим, что надо делать, получится, мы попусту тдатили вдемя. У меня одного не получится. Мы должны даботать вместе. Согласны?

Это была, пожалуй, самая длинная и проникновенная речь в его жизни. Остальные слушали его с почтительным непониманием.

Красавчик посмотрел на мающихся товарищей. Потом на огромную гору мусора. На секунду закрыл глаза — и увидел картину. Картину, которая преследовала его во снах. Он катит по дороге за рулем сверкающего лимузина, в точности такого же, как у Шеридана Немоча, только чуть побольше, солнце светит в открытые окна. Он держит путь на побережье, в багажнике у него все для шикарного пикника. Прохожие, завидев его, показывают пальцами и изумленно восклицают…