— Думаю, лучше места все равно не найти, — сказала Беатрис.

— Неплохое местечко, — согласился Фабио.

Он вытащил из кармана бинокль и оглядел пустоши. С тех пор как друзья отправились в путь, заметно похолодало. Мэй подышала на пальцы и крепче обняла бедного котика.

— А если Хозяйка согласится, ты просто… р-раз и окажешься дома? — спросил Тыквер.

— Не знаю. — Но Мэй примерно так и думала. Надеялась. Ведь сил, чтобы снова проделать весь этот путь, у нее не было.

Они устроили привал, и Беатрис начала писать письмо. Она хотела послать его в передачу «По секрету тому свету». В ней исполняли мечты. Иногда ведущие помогали духам найти родных и близких.

— А моя мама говорила, когда что-то теряешь, нужно просто успокоиться, — сказала Мэй. — И тогда оно само отыщется.

Беатрис обиженно посмотрела на нее:

— Ты не веришь, что мы с мамой встретимся.

Мэй вздрогнула. Сердце у нее застучало чаще.

— Нет, верю! Я просто… — Она считала, что Беатрис нужно чуточку расслабиться, и тогда…

Беа сунула письмо под мышку и, задрав носик, полетела прочь. Мэй ошеломленно смотрела ей вслед. Что она такого сказала?

В ту ночь поспать им не удалось. Выл холодный северный ветер. Мэй и Пессимист — единственные, кто чувствовал холод, — теснее жались друг к дружке в спальном мешке и стучали зубами. Горы так ни капельки и не приблизились. По склонам посверкивали странные огни, будто светлячки. Даже Беатрис, которая легла спать подальше от Мэй, не знала, что это такое.

Когда Мэй наконец заснула, ей приснилось, что ледяной ветер с гор — это дыхание самой Хозяйки.

— Миоу.

Командирша Берсерко стояла перед отрядом гоблинов и зомби. Они встретились всего несколько минут назад — на кладбище к северу от Мертвого моря.

В левой лапе командирша держала фломастер, а правой указывала на картинку, которую только что нарисовала на складной доске.

Командирша набрала полную лапу кошачьей мяты, понюхала ее и оглядела толпу.

— Миоу?

Сборище гоблинов и зомби недоуменно глазело на нее. Ни один из них не умел говорить по-кошачьи. Правда, утром, когда командирша их завербовала, никто не осмелился об этом сообщить. До сих пор они просто кивали, а Берсерко тем временем разворачивала перед ними карты, рисовала схемы и даже набросала портрет.

— Миоу? — спросила командирша.

Зомби смущенно переминались с ноги на ногу. Несколько гоблинов закивали. Ни те, ни другие не смотрели друг на друга. Командирша ничего об этом не знала, но зомби и гоблины были заклятыми врагами с 1912 года. (Именно тогда гоблины пришли к выводу, что у зомби страдают отсутствием вкуса и совсем не умеют одеваться.)

— Миу миоу? — Командирша Берсерко устремила взгляд на гоблина, который стоял в первом ряду, рассматривая свои ногти. Гоблин вздрогнул и в ужасе поднял глаза. Он понял, что ему задали какой-то вопрос, и притворился, будто усиленно думает. Бедняга задрожал, вспотел и беспомощно оглядел товарищей.

— Уффф миоу? — отважился спросить он.

— Миоу? — задумалась командирша Берсерко с невозмутимым видом.

Ее глаза превратились в щелочки. И тут произошло нечто ужасное. Ее шерсть встала дыбом, тело затряслось, а зеленые глаза стали круглыми и сошлись на переносице. Командирша взлетела в воздух, точно воздушный шар, а ее мех превратился в сверкающие черные шипы. Она выпустила когти. Из ушей повалил дым. Но самое страшное происходило с ее хвостом.

— Миииииииииииииооооооооооу!

Хвост, будто лассо, обвился вокруг шеи гоблина и рванул беднягу вверх. Тот завизжал, дрыгая ногами в воздухе перед носом у остальных.

Визг прекратился. Командирша Берсерко уменьшилась до нормальных размеров, опустилась на землю и распрямила закрученный спиралью хвост. От гоблина не осталось и следа. И тут из последнего завитка хвоста что-то выпало и звякнуло, ударившись о землю.

Это был сверкающий черный бриллиант.

Командирша подхватила его лапой и сунула куда-то в ошейник. Духи тьмы в ужасе глазели на нее.

Командирша спокойно вернулась к доске и снова показала на изображение кота с большими ушами.

— Миоу, — сказала она, и хотя никто ее не понял, это значило: «Его оставьте мне».

Мэй проснулась из-за того, что кто-то нежно потрогал ее по щеке. На нее гордо смотрел Пессимист, одетый во что-то серое и прозрачное. Это было кошачье пальтишко.

Рядом с котом сидел Фабио с крошечной серебряной иглой и мешочком для ниток.

— А теперь сиди спокойно, я все закончить. — Заметив, что Мэй смотрит на него, капитан фыркнул. — Думай, не мужское дело? — Он кивнул на горы, укрытые снежным одеялом. — Кот не для холодной погоды сделан. — И тихо добавил: — Беатрис меня учила.

Мэй улыбнулась. Уголки синих губ Фабио поползли вверх, кончики усов поднялись. Он стрельнул глазами на горы:

— Все равно я не спящий.

Мэй подумала, что его тоже тревожат огоньки, а потом в голову ей пришла другая мысль.

— Это место похоже на то, где вы погибли? — спросила она, выдернув из земли окаменевший побег и задумчиво вертя его в пальцах.

Фабио умер, когда высадился в Альпах. Там он и потерял всех своих солдат.

Капитан перестал шить, кивнул, и его лицо окаменело, словно коленная чашечка великана, у которой они устроились.

— Да… Но моя вина нет! — резко добавил он, и его нос покраснел.

— Конечно же, вы не виноваты. — Мэй продолжала вертеть росток.

— С добрым утром. — Из-за коленной чашечки вышла Беатрис. — Пойдем. Я развела костер.

Мэй робко улыбнулась подруге и с облегчением увидела, что Беатрис ответила ей улыбкой. Они помирились.

Кот взглянул на горы и молнией скрылся за коленной чашечкой.

— Вот и я себя также чувствую, — шепнула Мэй.

На третий день пошел снежок. А к утру четвертого, когда друзья взобрались высоко по склону одной из самых неприступных гор, началась метель, да такая, что на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Мэй, Беатрис и Фабио держались друг за друга, чтобы не потеряться. Пессимист разрешил Тыкверу взять себя на руки, хоть и притворился, что ему это не по душе. Теперь он выглядывал из-за пазухи призрака, который летел, весело напевая о «гробнице в Сарасоте, там, где милая живет».

— Вершина где-то близко, — сказала Мэй, с трудом взбираясь на окаменевшую ногу. Девочка тряслась от холода.

— Что это? — Беатрис приставила ко лбу ладонь и прищурилась.

Впереди, за снежной пеленой, зиял черный проход. Вверху светился неоновый указатель: «К СЕВЕРНОЙ ФЕРМЕ».

Друзья переглянулись. Из тоннеля шел теплый свет.

— Что думаете? — спросила Беатрис.

— Идем! — решил Фабио. — Это явно короткий путь.

Мэй посмотрела на пещеру. Странно, что зловещий перевал оказывает им такой радушный прием. Но Мэй замерзала, а во взглядах друзей было столько надежды. Даже Пессимист выглянул из-за пазухи Тыквера и с любопытством развернул уши в сторону тоннеля. Внутренний голос подсказывал, что нужно идти дальше, вверх по склону, но девочке не хотелось его слушать.

— Давайте посмотрим, — неуверенно сказала она, и путешественники заторопились к пещере.

Позади мигнули и погасли неоновые огоньки.

Зомби и гоблины остановились, дрожа. Вдалеке, над горизонтом, вздымались кривые, острые, неприветливые вершины гор. Даже у командирши Берсерко шерсть встала дыбом. Кошка прошлась вдоль границы, отделявшей Окаменелый перевал от Мерзкого нагорья, вынюхивая, где живая девочка и кот повернули в сторону гор.

Командирша убедилась, что путешественники начали путь именно отсюда. Острый нюх подсказывал ей, что след тянется до самой горной гряды. Берсерко усмехнулась, показав острые клыки.

Она махнула гоблинам лапой, и те рассыпались вдоль границы, прячась кто за чем. Зомби командирша отправила дальше, на восток, где они должны были спрятаться своим привычным способом. Все выходы на Мерзкое нагорье оказались перекрыты.

Правда, в таких мерах, возможно, и не было нужды. Смельчаки, которые уходили на Окаменелый перевал, никогда не возвращались.

Командирша устроилась поудобнее и стала ждать.

В тишине тоннеля дыхание Мэй и Пессимиста клубилось облачками и улетало вперед, словно бы приглашало их за собой. Вокруг эхом звенели ручейки талой воды. С обеих сторон поднимались какие-то глыбы.

Кругом было по-прежнему холодно, но ветер больше не хлестал друзей ледяной плетью, и Мэй ослабила завязки савана. Ткань местами порвалась, и в дыру проглядывало живое тело.

— Ау? — окликнул Тыквер, с удовольствием слушая, как эхо повторяет голос. — Тыквер самый-самый! — прокричал он и приложил длиннопалые руки кушам.