Колька в задумчивости расковыривал дырку на тапочке.

— У Альмы второе ухо встало, — сказал Игорь.

— Нам-то что! — досадливо отмахнулся Колька. — За так он её всё равно не отдаст.

— Знаешь, сколько он дерёт за неё?

— Ну?

— Четыре рубля.

Колька свистнул.

— Не свисти, пожалуйста, если ни фига не понимаешь в собаках! — обиделся Игорь. — Это же овчарка.

Он обхватил колени руками. На левой химическим карандашом нарисован якорь. Прерывисто вздохнул и упёрся подбородком в колени.

— Знаешь, Колька, как мне хочется, чтоб она у меня жила!.. Я даже спать не могу из-за неё.

Голос у Игоря дрожит, а лицо печальное-печальное. Кольке становится не по себе. Колька любит красивых людей. По его мнению, Игорь очень красив. И форма на нём сидит ловко, и галстук всегда хорошо разглажен. У Кольки он постоянно съезжает куда-то набок, концы неизвестно почему закручиваются и становятся похожими на сосульки. Глаза у Игоря тёмные и глубокие. Они что-то напоминают Кольке, а что — он никак не вспомнит. И ещё Игорь здорово поёт. Особенно «Вдали за рекой». Закроет глаза и поёт. А дойдёт до слов: «…Он упал на траву возле ног у коня и закрыл свои карие очи…», у Кольки начинает першить в носоглотке. Он крутит головой, шмыгает носом и сердито говорит: «Хватит уж»… И в пинг-понг Игорь играет лучше всех.

Танцует он тоже здорово. На Новый год их класс 4 «В» выступал у шефов на корабле. Игорь сплясал «Яблочко». Моряки потом долго и весело хлопали и даже кричали «браво».

Колька любит красивых людей… Сам он головастый, ноги на старые корни похожи: колени толстые, ступня широкая. Мать говорит: после рахита такой корявый остался.

Колька коси́т серым глазом на друга:

— У тебя сколько-нибудь есть?

— Тридцать копеек, — вздыхает Игорь.

— Да у меня пятьдесят. — Колька с минуту думает. — Если мороженое не есть, можно накопить.

— Когда же копить, если мы завтра уезжаем!

— Летом тоже можно копить, — возражает Колька.

Игорь оживляется:

— Точно. Давай за лето соберём на Альму.

— Ты куда едешь? — интересуется Колька.

— К Чёрному морю, к солнышку, — веселеет Игорь. — Разве это солнце? — И, нацеливаясь, швыряет камушком в небо.

— А я в деревню. К бабушке. — Колька смотрит в мрачноватую глубину Игоревых глаз и вспоминает: — Там омут. Тёмный и глубокий. За бабушкиным огородом. Голавли в нём. Дяденьки даже обходят его, не купаются, а я — с кручи вниз головой…

И вдруг Колька представил море. Синее-синее, а если зачерпнуть его в ладони, то в ладонях станет оно прозрачно-голубым, как вода в мамином корыте, когда она бельё подсинивает. И ещё он представил настоящую вышку. С неё в чёрных трусиках, перехваченных белым пояском, распластавшись ласточкой, летит Игорь. И сразу неинтересной стала рыбная ловля под мостом, вишнёвые закаты за тревожными камышами и уж, прижавшийся под хлевом.

Колька помолчал, настраиваясь на деловой лад:

— За лето Альма подрастёт, и Терентьич запросит больше.

— Жмот он, — нахмурился Игорь.

Помолчали.

— Можно ещё бутылки сдавать, — предложил Колька.

— У детей не принимают.

— У нас, в деревне, принимают.

— Ну вот, — подытожил Игорь: — восемьдесят копеек у нас есть. Бутылки сдавать, мороженое не есть, в кино не ходить. К осени Альма наша.

— Я не могу без кино, — потупился Колька.

— Ну, знаешь, Колька, только безвольный человек может сказать «не могу»! Волевой человек знает два слова: «хочу» и «не хочу».

Колька с уважением посмотрел на друга. Не пятьдесят копеек, а пятьсот рублей отдал бы Колька за Игорёшкин весёлый смех. Да не было у него столько.

В деревне Кольку сразу захлестнули неотложные дела. Нужно было ладить удочки, копать червей, нужно было семь раз, не меньше, выкупаться самому, а вечером купать колхозных лошадей. Необходимо было выяснить, куда переселился из-под хлева прошлогодний уж. Колька подозревал, что живёт он теперь в овраге, в непролазной заросли ежевики. Колька скучал без кино. Гривенники, получаемые от бабушки два раза в неделю, он складывал в самодельный кошелёк, а кошелёк прятал на сеновале. Однажды ему посчастливилось подобрать на речке сразу три бутылки, а четвёртую он откопал у бабушки в чулане. Полдня отмывал её песком и травой. Колька понимал, что старый Терентьич не отдаст осенью Альму за старую цену. Вдвойне заломит. И он, пересчитывая свой капитал, сокрушённо вздыхал: в кошельке одиноко лежала рублёвая бумажка.

Каждый вечер, когда за чёрные вётлы стекал густой малиновый закат, с лугов возвращались ленивые, объевшиеся коровы. Яркий вечер мрачнел от густой пылищи. Впереди стада солидно вышагивал подпасок Витька Гуреев. На нём яловые стоптанные сапоги, тёмный картуз и отцовский пиджак. Рукава подсучены. «И как ему не жарко?» — всякий раз удивлялся Колька. Через плечо у Витьки перекинут кнут. Настоящий кнут.

Метра три длиной, плетённый в шесть сыромятных ремешков, и на конце — хвостец из конского волоса. У кнутовища для красы — четыре ремённые кисточки. Мальчишки подлизывались к Витьке, упрашивали:

— Вить, дай разок щёлкнуть!

Витька по-взрослому усмехался. Задавался:

— Брысь, мелкота!

Однажды Колька перешёл брод и направился к отдыхающему стаду:

— Виктор, сколько зарабатываешь?

Витька, закинув руки за голову, лежал на траве и щурился на выгоревшее, почти белое небо.

— Что, или в подпаски надумал?

— Ага, — сознался Колька.

— Трудодни мне начисляют и за каждый день по двадцать копеек.

— Мне не нужны трудодни, — сказал Колька. — Мне деньги нужны.

— Айда тогда к дяде Семёну. Он главнокомандующий.

И стал Колька подпаском. Работа не тяжёлая, но уж очень рано приходилось вставать. За неделю он похудел, жёсткий вихор стал совсем белым, а ресницы будто кто спичкой подпалил. За ужином, не допив стакана молока, ронял голову на стол. Бабушка осторожно мыла чёрные, потрескавшиеся ноги, на руках уносила Кольку в постель. Ворчала:

— Придумал тоже! Махонький такой, а день-деньской на жаре. Не пущу завтра!

— Не трожь, — говорил дед. — Не порть мальчишку. Шалыганить-то легче лёгкого. Пущай к труду привыкает.

Дядя Семён отдал Кольке свой кнут. Он был тяжёлый и непослушный. На правой ладони не заживала мозоль. Колька не сознавался. А через неделю он стоял перед дядей Семёном, широко расставив ноги. Рывок руки — и над головой чёрное, свистящее кольцо, потом неуловимое движение кисти — и кнут издаёт короткий, звонкий, как выстрел, звук.

Теперь Колька был спокоен. Альма от них не уйдёт. Денег хватит, ещё и останется. Надо бы написать Игорю, а то он, чудак такой, небось и мороженого не попробует. В кино, наверное, тоже не ходит. Чудак он, этот Игорёшка.

Каникулы подходили к концу.

«Завтра приедет мама», — вспомнил однажды утром Колька. Вечером он пожал Витьке руку. Зашёл в избу к дяде Семёну за расчётом. Домой шёл лугом, не разбирая дороги. Шёл по колючкам, приминал белые звёзды ромашек. Шёл и пел, весь облепленный серыми цепучими репьями. В кармане лежало шесть рублей и сорок восемь копеек.

В вагоне он расспрашивал мать, кто из ребят вернулся и что делали мальчишки, которые не уезжали?

— А Игорь приехал?

— Приехал, — ответила мать. — С неделю, как приехал.

У Кольки колотилось сердце, когда он представлял, как войдёт он к Игорю, выложит деньги и скажет: «Пойдём».

Игорь будет отнекиваться и совать в руки свои накопленные, а он, Колька, скажет: «Не надо. Я тебе сам куплю Альму».

Дома он швырнул саквояж на диван и помчался в соседний подъезд. Игорь вырос и показался Кольке ещё красивей, Колька смеялся, тормошил друга.

— Погоди!.. Ну, Колька, погоди! — отбивался Игорь и, схватив наконец Колькину руку, скомандовал: — Пойдём.

Тугой, пружинистый ветер хлестнул по лицам ребят. Колькин берет понёсся по асфальту, а за ним с гоготом мчались все мальчишки, играющие во дворе.

Колька раздул ноздри, вобрал в себя запах рыбы, водорослей и машинного масла и сказал:

— Дома тоже здорово.

Игорь подвёл Кольку к дровяному сараю и раскрыл дверь. Колька замер.

Большая серая овчарка, рыча, поднялась навстречу.

— Альма? — одними губами спросил Колька.

— Ага, — заулыбался Игорь.

— Ты сам накопил? — упавшим голосом спросил Колька.

— Ну да, как же! На юге невозможно копить. Жара знаешь какая! По три порции мороженого съедал да лимонада сколько выпивал. А то хоть помирай.

— А кто же купил её? — указал Колька глазами на собаку.

— А я, знаешь, приставал, приставал к мамке… Два раза даже плакал. Ну, она и купила.

У Кольки дрожали губы. Он судорожно мял в кармане скрученные в трубочку деньги.