— А музыка? — спросил Мило взволнованно.

— Мы делаем ее здесь же на ткацких станках. Симфонии — большие прекрасные ковры с узорами ритмов и мелодий. Концерты — это гобелены. Зато серенады, вальсы, увертюры и рапсодии ткутся целыми рулонами. А вот вам и песни, которые вы так любите распевать! — воскликнула она, протянув ему стопку цветных платков — тех самых, которыми утирают нос.

Она вдруг примолкла и печально вздохнула:

— Был у нас даже такой отдел, где занимались одним-единственным делом — упаковывали шум моря в морские раковины. Ах, какое это было счастье!

— Почему же вы теперь не производите все эти звуки? — вскричал Мило с таким напором, что госпожа Звукозапись отпрянула от неожиданности.

— Не надо так кричать, молодой человек! Самое сложное в нашем деле — это отрегулировать громкость. Давайте вернемся ко мне в приемную, там я все вам объясню… А вот этого попрошу не делать!

Последнее замечание касалось попыток Мило затолкать в задний карман брюк один из БУМов турецкого барабана.

Они вернулись в приемную, и пока Звукозапись, усевшись перед приемником, настраивала его точно на волну тихого часа, Мило настойчиво повторял свой вопрос, правда, не так громко.

— Держать звуки под замком мне и самой не по душе, — наконец тихо ответила она. — Звуки и созвучья порою могут сказать куда больше, чем слова, только к ним надо прислушаться.

— Но если так, — заметил Мило, который в этом ничуть не сомневался, — почему бы вам не освободить их?

— НИ ЗА ЧТО! — вскричала госпожа Звукозапись. — Зачем народу звуки? Только затем, чтобы исказить их до неузнаваемости, чтобы стали они безобразны на вид, а на слух и того хуже? Нет уж, пусть этим теперь занимается доктор Какофонии и его чудовищный Чудовищный ТАРАРАМ.

— Не всякий шум — плохой, — не отступал Мило.

— Может быть, оно и так, — упорствовала она. — Но! Либо они будут использовать звуки так, как мне нравится, либо — никак.

— Но… — уже почти начал Мило, но продолжения не последовало, поскольку, во-первых, хотел он сказать о том, что это несправедливо, а это само по себе могло не понравиться упрямой Звукозаписи, но самое главное, он вдруг понял, как можно вынести из замка один-единственный крошечный звук. В тот момент, когда «но» уже соскочило у него с языка, но еще не вылетело изо рта, он успел схватить его зубами за хвост и сжал губы — и маленькое «но» попало в мышеловку, уже произведенное, но еще не произнесенное.

— Что ж, не смею вас больше задерживать, — проговорила недовольная госпожа Звукозапись. — Только попрошу вывернуть карманы — я хочу удостовериться, что вы ничего не украли. И — счастливого пути.

Звукозапись удостоверилась, Мило молча кивнул ей на прощание — ведь сказать «спасибо» или «до свидания» в данном случае было бы непростительной ошибкой — и со всех ног пустился к выходу.

Крепко стиснув зубы и перебирая ногами так, что даже мысли не могли угнаться за ними, Мило летел назад, к автомобильчику. Увидев его, толпа заволновалась; Тактик радостно бросился навстречу, а Ляпсус тем временем лично принимал поздравления со всех сторон.

«Где звук?» — торопливо начертал на доске кто-то, и все застыли, с тревогой ожидая ответа.

Мило отдышался, взял мел и написал просто:

«Я держу его за зубами».

Одни стали бросать в воздух чепчики, другие во всю мочь кричали неслышное «ура!», а третьи занялись тяжелой артиллерией, выдвинув пушку на линию огня. Они навели ее на самый толстый участок замковой стены и натолкали в дуло пороха.

Мило привстал на цыпочки, дотянулся до жерла и разжал губы: крохотный звук плавно опустился и лег на порох — все было готово. Тут же задымился подожженный фитиль.

«Лишь бы никого не убило», — только и успел подумать Мило.

Пушка, подпрыгнув, изрыгнула огромный клуб серо-белого дыма и вместе с ним — едва слышное: «Но-о-о-о-о…» Звук этот по пологой дуге взлетел вверх, потом вниз и через несколько мгновений легонько коснулся стены, чуть правее входной двери. Еще несколько мгновений стояла зловещая тишина, такая тишина, какой и прежде не было, такая, будто сам воздух затаил дыхание.

А потом вдруг — рев, грохот, крушение! Замок раскололся, развалился по камушку, рухнул наземь, а из подземного хранилища вырвались все звуки мира и полетели по ветру.

Всякий звук, когда-либо родившийся, произнесенный или произведенный — от начала истории, где их почти не было, и до времен, когда их стало слишком много, — ринулся из развалин вдаль, и это было подобно тому, как если бы каждый житель земли засмеялся, засвистел, закричал, запел, зашептал, забормотал, заплакал, зачихал и закашлял, и все это одновременно. Летели обрывки старых речей, неизвестно о чем, и ответов перед классной доской, обломки грома древних сражений, лоскуты плача младенцев, осколки автомобильных гудков, клочки гула водопадов, воплей болельщиков, топота копыт и много-много чего еще.

Некоторое время царил всеобъемлющий и оглушительный хаос, а потом старые звуки как мгновенно появились, так и пропали за холмами, устремившись на поиски новой свободы, и все стало на свое место.

Люди тут же стали трепать языками, а дым и пыль развеялись. Только тогда Мило, Тактик и Ляпсус заметили госпожу Звукозапись — она понуро сидела на груде щебня, — и все трое подошли к ней, чтобы как-то утешить.

— Простите нас, — сказал Мило.

— Но мы были вынуждены это сделать, — добавил Тактик, принюхиваясь к руинам.

— С позволения сказать: ломать — не строить! — по своему обыкновению, ляпнул Ляпсус.

Звукозапись огляделась вокруг, и на ее и без того печальном лице отразилось отчаяние.

— Потребуются годы и годы работы, чтобы снова собрать эти звуки, — зарыдала она, — а еще больше времени на то, чтобы расставить их по местам. Но это я сама виновата. Ведь обеззвучив мир, сами звуки этим не исправишь. А на самом деле задача в том и состоит, чтобы всякому звуку найти свое дело, место и время.

Между тем за холмами послышались до боли знакомые тяжелые шаги — скрып-скрып, хрум-хрум, — и наконец появился сам Чудовищный ТАРАРАМ, волоча за собой преогромный мешок.

— Эй, — сказал он, отдуваясь и утирая пот со лба, — тут полный мешок всякой дряни — может, вам сгодятся? Они как рванут по-над холмами всем скопом! Да только на что они мне — нет среди них ни единого мало-мальски чудовищного.

Звукозапись заглянула в мешок — в нем были все звуки, сбежавшие из хранилищ.

— Как это мило с вашей стороны, что вы вернули их! — радостно восклицала она. — Надеюсь, когда замок будет отстроен, вы с доктором устроите в нем концерт, к примеру, камерной музыки.

Подобная перспектива показалась ТАРАРАМУ столь чудовищной, что он немедленно откланялся и в панике убрался восвояси.

— Надеюсь я его не обидела, — забеспокоилась Звукозапись.

— Он поклонник противной музыки, — заметил Тактик.

— Ах да, — вздохнула она, — я все время забываю, что многие поклоняются ей. Но наверное, и такая нужна, потому что не будь противного, не было бы и приятного. И как узнаешь, насколько звук приятен, если не знаешь, насколько он не противен. — Она помолчала, а потом закончила, вздохнув: — Вот если бы Поэзия и Мудрость вернулись, я уверена, все сразу бы наладилось.

— А мы на что? — вскинулся Мило. — Мы их вызволим!

— Да, конечно! — воскликнула она. — Но дорога туда долгая и трудная, и вам нужно будет чем-то подкрепиться. — Она подала Мило маленький коричневый сверток, перевязанный веревочкой. — Только помни: их надо не принимать, а воспринимать, потому что порою послушать хочется не меньше, чем покушать. Здесь — звуки ночного города и гудок далекого поезда, потрескивание костра, звуки сутолоки большого магазина и хруст поджаренных хлебцев, скрип дивана и, разумеется, всякого рода смехи. Здесь — всего понемножку, и думаю, там, в пустоте, в безлюдье, это вам будет кстати.

— Спасибо, — поклонился Мило.

— Поезжайте этой дорогой прямо к морю, потом налево, а там рукой подать до Числовенции…

Звукозапись еще что-то говорила, но они уже не слышали — они мчались прочь из долины, не забыв, правда, попрощаться перед отбытием.

Вот и море — тихонько набегают волны на ровный и плоский песчаный берег. А вдалеке — прекрасный остров: пальмы и цветы сбегают к искрящейся воде.

— Ну, теперь-то у нас все пойдет как по маслу! — радостно воскликнул Ляпсус.

И едва он произнес эти слова, как вдруг подскочил, будто в него воткнули булавку, вылетел из автомобильчика и отправился неведомо куда.

— Да и времени у нас полным-полно, — ответил Тактик, не заметив, что жучилы на заднем сиденье как не бывало, и тут же сам взмыл в воздух и исчез.