Другой Профессор мигом вскочил на ноги и понес фолиант в другой конец комнаты, где и водрузил его на законное место в книжном шкафу.
— Я читал восемнадцать часов сорок пять минут, — проговорил он. — А теперь я хотел бы отдохнуть минут сорок с небольшим. Ну как, лекция готова?
— Почти, — поспешно отвечал Профессор. — Я хотел бы задать вам несколько вопросов… у меня возникли затруднения…
— Но банкет, я надеюсь, состоится?
— О да, разумеется! Банкет будет в самом начале. Вы же знаете, на пустой желудок люди обычно не выносят Отвлеченных Наук. А потом состоится бал-маскарад. Короче, нам предстоит целая уйма развлечений!
— А когда начнется бал? — спросил Другой Профессор.
— Я думаю, лучше всего приходить к началу банкета. Знаете, совместное застолье так сближает…
— Да, правильно придумано. Сперва — Приглашение, потом — Угощение, а там и Развлечение. Надеюсь, ваша лекция немало развлечет нас! — проговорил Другой Профессор, во время всего разговора стоявший к нам спиной. Он был занят тем, что вытаскивал одну за другой книги из шкафа и ставил их обратно кверху ногами. Возле него стоял пюпитр с грифельной доской, и ученый муж, перевернув очередную книгу, делал на доске мелом пометку.
— А что касается «Баллады о поросенке», которую вы обещали рассказать, — продолжал Профессор, — я полагаю, ее лучше исполнить ближе к концу банкета: тогда ее будут слушать более спокойно.
— А может, мне спеть ее, а? — с усмешкой спросил Другой Профессор.
— Если сумеете — пожалуйста, — осторожно отвечал Профессор.
— А ну-ка, давайте попробую, — заявил светило науки, направляясь к пианино. — Предположим, я начну в ля-бемоль. — С этими словами он взял ноту. — Ля-ля-ля! Нет, пожалуй лучше в другой октаве… — Он опять взял ноту и обратился к Бруно, стоявшему неподалеку он него. — Ну, как тебе мое пение, дитя мое?
— Лучше не надо, — решительно заявил Бруно. — Очень похоже на кряканье уток.
— Ну, милый мой, первые ноты еще ничего не значат, — со вздохом решил Профессор. — Послушай лучше всю песенку:
Жил-был Кабанчик. День и ночь
Над сломанной трубой
Он плакал и — ни шагу прочь:
Никто не мог ему помочь,
Он прыгать не умел — точь-в-точь
Обижен был судьбой.
— Ну, что вы скажете об этой мелодии, Профессор? — доиграв куплет, спросил он.
Профессор ненадолго задумался.
— Знаете, — наконец отвечал он, — некоторые ноты сочетались с соседними, другие — нет, но назвать это мелодией я бы не решился.
— Ну что ж, попробую еще, — заявил Другой Профессор. — С этими словами его пальцы забегали по клавишам, словно лапки навозной мухи.
— Как вам нравится его пение? — понизив голос, обратился к детям Профессор.
— Его не назовешь красивым, — отвечала Сильвия.
— Это просто ужасно! — не задумываясь ответил Бруно.
— Крайности всегда вредны, — примирительно заметил Профессор. Например, трезвость — вещь сама по себе хорошая, если придерживаться ее умеренно. Но если ее довести до крайности, то не избежать недостатков.
— И каковы же ее недостатки? — хотел было спросить я, но Бруно, как обычно, опередил меня:
— И что же это за недостатки?
— Ну, взять хотя бы такой пример, — проговорил Профессор. — Когда человек навеселе (что, сами понимаете, крайность), вместо одного предмета он видит два. Когда же он крайне трезв (а это другая крайность), он воспринимает два явления как одно. И то и другое причиняет беспокойство и неудобство.
— А что такое «неудобство»? — шепотом обратился Бруно к Сильвии.
— Различие между «удобством» и «неудобством» лучше всего можно объяснить на примере, — отвечал Другой Профессор, подслушавший разговор детей. — Давайте вспомним какую-нибудь подходящую Поэму, в которой говорится, ну, например…
Профессор с досадой зажал ладонями уши.
— Если только позволить ему начать Поэму, — обратился он к Сильвии, — он уже не остановится! И ничто не заставит его замолчать!
— И что же, случалось, что он начинал Поэму и никак не мог остановиться? — спросила Сильвия.
— Раза три, не меньше, — отвечал Профессор.
Бруно даже поднялся на цыпочки, чтобы достать губами до уха Сильвии.
— И что же стало с теми тремя поэмами? — прошептал он. — Неужели он до сих пор все еще рассказывает их?
— Тсс! — прошипела Сильвия. — Слышишь? Он говорит!
— Я расскажу их очень быстро, — пробормотал Другой Профессор меланхолическим тоном, потупив глаза, что составляло странный контраст с его лицом, с которого он по рассеянности забыл убрать улыбку. («Впрочем, это была не совсем улыбка, — вспоминала впоследствии Сильвия. — Просто его рот сохранял очертания улыбки, вот и все».)
— Ну что ж, начинайте, — согласился Профессор. — Чему быть, того не миновать.
— Слышал? Надо запомнить! — прошептала Сильвия на ухо Бруно. — Это просто замечательное правило, особенно когда попадешь в беду.
— И хорошо подходит к тем случаям, когда я поднимаю шум, — лукавым тоном проговорил мальчик. — Так что его не помешает запомнить и вам, мисс!
— Что ты имеешь в виду? — спросила Сильвия, стараясь нахмуриться, что, впрочем, ей никогда толком не удавалось.
— А сколько раз, — отвечал Бруно, — ты говорила мне: «Не стоит устраивать такой шум, Бруно!», а я отвечал тебе: «Нет, стоит!» Почему нет правил, запрещающих твердить: «Не стоит»? Впрочем, ты никогда мне не верила!
— А разве тебе можно верить, противный мальчишка! — отвечала Сильвия. — Ее слова были достаточно строгими, но я придерживаюсь мнения, что если вы хотите помочь преступнику осознать весь ужас его вины, то, произнося свои обвинения, вам лучше держать губы подальше от его щеки, не то поцелуй, пусть даже случайный, может просто-напросто испортить все впечатление от ваших слов.
Глава одиннадцатая
ПИТ И ПОЛ
— Как я уже говорил, — напомнил Другой Профессор, — я хотел бы прочесть Поэму, в которой говорится… ну, словом:
ПИТ И ПОЛ
«Ах, бедный Пит! Он мне как брат:
Ведь с ним давно уж дружим мы.
И хоть и сам я небогат,
Я все же дам ему взаймы.
Так редки в скаредный наш век
Добро и преданность друзьям.
Но я, как добрый человек,
ЕМУ ПОЛСОТНИ ФУНТОВ ДАМ!»
Как рад был Пит, когда узнал,
Что добрый Пол душой широк!
Как аккуратно написал
Расписку, что вернет все в срок!
— Давай с тобой без суеты
Мы договор составим наш.
Не надо мелочиться! Ты
Шестого мая долг отдашь.
— Но на дворе уже апрель! —
Вздохнул печально бедный Пит. —
Всего каких-то пять недель,
А время быстро пролетит!
Дай мне хоть годик, чтоб я мог
Разжиться, не считая дни!..
— Нет, я менять не стану срок:
Шестого мая долг верни.
— Ну что же! — Пит вздохнул опять. —
Давай мне деньги, да и в путь:
Хочу компанию создать,
Чтоб капитал тебе вернуть.
— Ты, старина, меня прости, —
Пол отвечает. — Мой совет:
Недельку-две уж подожди:
Пока свободных денег нет!
Так день за днем бедняга Пит
Ходил к нему, кляня беду,
Но Пол все так же говорит:
— Я сам их со дня на день жду.
Ну вот и кончился апрель,
Но все таким же был ответ,
Хоть пролетело пять недель:
«Пока свободных денег нет!»
Пришло шестое… Строгий Пол
С юристом к Питу постучал…
Расписку положив на стол,
Проговорил он: — Срок настал.
Пит вздрогнул, бросившись в тоске
Рвать волосы на голове,
И скоро на гнилой доске
Уже лежало пряди две.
Юрист, храня почтенный вид,
Стоит, незыблем, как закон.
И хоть слеза в глазах блестит,
В руке расписку держит он.
Но скоро он набрался сил:
— Закон не шутит! Посему, —
Решительно он заявил, —
Плати, не то пойдем в тюрьму!
— Как жаль мне, — Пол проговорил, —
Что этот горький день настал!
— Ах, Пит, ну что ты натворил!
Ведь Крезом все равно не стал!
Хоть кудри все ты вырвешь прочь —
Что проку в этом? Ну-ка, глянь!
Слезами горю не помочь:
Одумайся и перестань!
— А что могу поделать я:
Душа скорбит! — сказал бедняк. —
За что ты обобрал меня?
Друзья не поступают так!
Платить долги — не спорю я —
Мы все обязаны сполна:
Но все ж коммерция твоя
Бесчеловечна и грешна.
Мне чужд тот благородства пыл,
Что в некоторых я нашел!
(Пол скромно глазки опустил,
Задумчиво уставясь в пол.)
Коль заплачу полста монет —
Мне с голоду лежать в гробу.
— Ну, Пит, мужайся! — Пол в ответ. —
Держись, не сетуй на судьбу!
— Ты сыт, доволен и богат,
И всюду ждет тебя почет.
И твой цирюльник, говорят,
Тебе почасту кудри вьет.
Но благородства, как ушей,
Тебе, приятель, не видать:
Путь Чести прост и прям, ей-ей,
Но трудно по нему шагать!
— Да, жив пока, — ответил Пит, —
И всяким прочим не под стать,
Но парикмахер не спешит
Мне бакенбарды завивать.
Нет, я, приятель, небогат:
Уходит все по пустякам…
А раздобыть теперь деньжат
Ужасно трудно, знаешь сам!
— Плати же, только и всего!
Верни мне долг, бедняга Пит!
Что мне за дело до того,
Что вдрызг тебя он разорит?
Я тоже разорюсь, терпя
Из благородства! Посему,
За опоздание С ТЕБЯ
Я, ДРУГ, ПРОЦЕНТОВ НЕ ВОЗЬМУ!
— Какая милость! — Пит вскричал. —
Продам булавку я свою,
Рояль, на коем я играл,
Парик воскресный и — свинью!
Вещей он продал без числа
И из одежды кой-чего,
Со вздохом видя, что дела
Идут все хуже у него…
Недели мчались, год прошел;
Пит исхудал, как от чумы,
И вот однажды крикнул: — Пол!
Ты обещал мне дать взаймы!
— Дам как смогу я! — тот в ответ. —
Деньгами поделюсь с тобой.
Ах, Пит, тебя счастливей нет!
О, как завиден жребий твой!
А я, как видишь, толст и сыт,
Но это все — напрасный труд!
Ах, где мой прежний аппетит
И радость, что к столу зовут!
А ты как мальчик строен, брат,
И у тебя изящный вид!
Звонят к обеду — ты и рад,
Не жалуясь на аппетит!
Пит отвечал: — Да, знаю сам,
Что счастлива судьба моя:
Но я готов отдать друзьям
Все, чем богат безмерно я!
То, что зовешь ты «аппетит»,
На самом деле голод злой,
Когда ж еды и вкус забыт,
Звонок к столу звучит тоской!
В моих лохмотьях грач и тот
Не согласится щеголять:
А пятифунтовый банкнот
Вдохнул бы жизнь в меня опять!
Пол отвечал: — Ну ты даешь!
Меня аж оторопь берет!
Боюсь, ты сам не сознаешь
Тебе дарованных щедрот!
Тебе обжорство не грозит,
И живописен твой наряд,
А твой затылок не болит,
Что воры украдут твой клад.
Блюсти Довольство бытием
Непросто нам между людьми —
А в положении твоем
Удобней это, черт возьми!
А Пит в ответ: — Моей судьбе
С твоей равняться не дано,
Но все ж я нахожу в тебе
Несоответствие одно.
Уж сколько лет мне денег дать
Ты обещаешь, лишь дразня:
А сам с распиской подождать
На мне не хочешь ты и дня!
— Хоть от бумаг одна беда,
Без них не обойтись, ей-ей!
И с документами всегда
Я пунктуален, хоть убей!
Платить долги иль получать —
Я, право, это не пойму,
Но каждый вправе сам решать,
Когда удобнее ему!
Однажды бедный Пит сидел
И корку, как всегда, глодал.
Приятель Пол к нему влетел
И руку дружески пожал.
— Да, плохи у тебя дела, —
Заметил он. — Теперь опять
Могу сказать, пора пришла
На дверь юристу указать!
Ты, верно, помнишь, как в твой дом
Пришла беда, вошла нужда.
Смеялся люд над бедняком,
А я, о Пит мой, никогда.
Когда ж ты руки опустил,
Отчаявшись в земной борьбе,
Поверь, что я, по мере сил,
Питал симпатию к тебе!
Прими ж совет из первых рук,
Что дышит мудростью веков:
За все будь благодарен, друг,
И не страдай от пустяков.
Я следовал ему во всех
Своих делах, но — промолчу,
Поскольку похвальба есть грех,
А я хвалиться не хочу.
Смотри, как много наросло
Процентов мне за доброту!
Апреля первое число…
Я с детства заповеди чту!
Полсотни фунтов! Погоди!
И хоть мошна почти пуста,
Но сердце есть в моей груди:
Я ДАМ ТЕБЕ ЕЩЕ ПОЛСТА!
— Нет! — молвил Пит. — Из глаз его
Катились слезы в три ручья. —
Никто бы дара твоего
Не оценил бы так, как я.
Но я уже к дарам твоим
Давно привык за столько лет
И мне воспользоваться им
Ужасно неудобно. Нет!
— Ну вот, теперь вы поняли разницу между «удобно» и «неудобно»? Вам все ясно, не так ли? — добавил он, взглянув на Бруно, сидевшего на полу возле ног Сильвии.