— Боже мой, я высохну от голода! — простонала королевна. — Что ж это, неужели всю жизнь у меня будет в животе дырка? Когда ж я, наконец, от избавлюсь?

— Я расскажу тебе сказку о своём прадедушке, «Коте в сапогах».

— Отстань ты со своей сказкой! — фыркнула Виолинка. Девочка увидела, как поблёскивает вверху скрытая среди листвы маленькая груша. До чего же она была аппетитна!

— Может быть, ты сорвёшь для меня эту грушу?

Мышибрат послушно снял сапоги и босиком стал карабкаться по стволу. Когда он добрался до ветвей, дело пошло быстрее. Запрокинув голову, королевна следила за котом.

— Ну, пошевеливайся, быстрее!

Когда груша упала, Виолинка с жадностью набросилась на неё, но от кислого сока у девочки свело рот. Королевна плевалась и топала ногами.

— Ах, какое свинство!..

Вдруг ей бросился в глаза дорожный мешок капрала Пыпеца.

— Может быть, тут есть что-нибудь съестное, — воскликнула она, силясь развязать узел.

— Не трогай там ничего, — крикнул сверху Мышибрат, — подожди, пока я слезу.

— А может быть, там что-нибудь есть, — верещала любопытная девчонка.

И, прежде чем кот слез с дерева, она уже начала рыться в сокровищах петуха. Медали, катушки с нитками, пуговицы от мундира, помада, — ею капрал подкрашивал седеющий гребень… Виолинка уже растрепала пучок моха и с победоносным видом вытащила оттуда куриное яйцо.

— А это что? — крикнула она, поднимая яйцо над головой.

И вот королевна начала распоряжаться пристыжённым Мышибратом. Он должен был разжечь костёр и в золе испечь яйцо.

— Я чувствовала, что он объедается за нашей спиной. Когда ему кажется, что мы спим, он всегда возится со своим узелком; подумать только, что за скверный капралишко, нет того, чтобы с нами поделиться!..

— Это невозможно, я его знаю.

— Не спорь, я его лучше знаю, — отвечала королевна, старательно зарывая яйцо в золу. — Вот, весь он тут, гордец и эгоист!

— Но я никогда этому не поверю, — защищал приятеля Мышибрат.

— Ну и не верь! Как ты любишь, — вкрутую или всмятку?

— Всмятку, — стыдливо прошептал кот.

Язычок пламени поедал охапку сухих трав и веток и цедил горьковатый дым в облачное небо.

— Не оборачивайтесь, — услышали они за своей спиной умоляющий голос, потом раздались какие-то шорохи и тихий плач.

— Кто там? — вздрогнула Виолинка.

— Это ты, Хитраска? — удивился ощетинившийся Мышибрат.

— Меня ограбили, — простонала лисица. Она была почти голой, тело прикрывало только несколько лопухов. Розовый, безволосый, тонкий, как у ящерицы, хвост Хитраска прятала за спину.

— Фу, какая она противная..

— В меня выстрелили, когда я собирала грибы..

— Не плачь, Хитраска, мы купим тебе мех у первого встречного барана.

— Разве бывают лисы в бараньей шкуре? — содрогнулась Хитраска.

Но она знала, что это только утешение: хотя бараны и легко расстаются со своими шкурами, у друзей не было ни гроша. Им не на что было купить даже еды.

А яйцо?..

Оно лежало в тёплой золе и пеклось, несмотря на то, что огонь уже погасал.

— Хоть бы петух был здесь, — простонала лисица, заламывая в отчаянии лапы, — как же я покажусь на глаза людям?

— Говорят о петухе, а он лёгок на помине, — приветствовал друзей Пыпец, показавшись из-за деревьев. Вслед за ним появился бородач с пионовым носом; слетевшиеся бабочки кружились над ним белым роем.

— Это он, — закричала Хитраска и ринулась в сторону заросшей лопухами канавы.

— Стой, Хитраска, Хитруня, — кричал ей петух, размахивая рыжим мехом.

Королевна стояла, разинув рот. Никто не знал, как это произошло: что-то мелькнуло, и уже Хитраска сидела в своей косматой шкуре. А грозный охотник схватил лапку лисы и погрузил несколько раз в пушистые волны своей бороды, откуда слышалось громкое чмоканье.

— Целую ручки высокочтимой Хитраске и покорнейше прошу простить меня, — говорил он, вытирая со лба пот.

Меж тем из леса выехала карета, к крыше было привязано несколько чемоданов.

Лошадей под уздцы плешивый блондин, шея его была повязана дамским чулком, а у пояса висели два пистолета.

Дверцы открылись, и из кареты выскочил маленький человечек. Его усы, закинутые за плечи, гордо поднялись, они торчали влево и вправо на девять локтей, и он шевелил ими, как сверчок, который собирается затрещать.

— Это мои друзья: Юлий Пробка и Макарий Гуляйнога.

— Кто же вы, господа?

— Любезные пчеловоды!

— Значит, у вас есть мёд, — облизнулась королевна.

— И какой, — похлопал Пробка по набитому золотом кошельку. — Посмотрите, вот наша пасека и прилежные пчёлки, — ехидно засмеялся он, показывая на лежавшие в долине лачуги скупцов.

А дело было так…

Все трое жили раньше в Скупицах. Юлий Пробка был там учителем, но дети скупцов в школу не ходили; на такие глупость, как поэтика, никто не хотел тратить ни времени, ни денег. Нужно вам сказать, что Юлий Пробка напечатал даже несколько стихотворений в столичных газетах. Опубликовав, своё очередное творение, он выходил из деревни на перекрёсток и мечтал о лавровом венке.

Но, несмотря на временные успехи, Пробка постоянно голодал и был тощ, как щепка. Если бы не словари и не издание по королевскому указу труда графа Майонеза «Как я избежал ошибок Ганнибала в войне с Блаблацией», которыми поэт нагружал свои карманы, его легко мог бы унести слабый ветерок.

В Скупицах он сблизился с другим артистом, виртуозом бритьенных дел — парикмахером Франтишеком Хилым. Но поскольку в Скупицах никто не был столь расточителен, чтобы бриться и делать прическу, а излишек волос жители выдирали друг у друга в непрестанных спорах и драках, то и ему угрожала в скором времени голодная смерть.

Последний из друзей, Илларий Уголёк, жил точно так же, как и три поколения его предков, надеждой, что в Скупицах надумают что-нибудь построить. На этом последнем из Угольков и надежде и роду суждено было угаснуть.

Пробка, Уголёк и Хилый сошлись однажды вечером и решили, очистив сапоги от грязи, незамедлительно пойти по свету.

Так они и сделали.

После восьмидневных скитаний они встретили возвращающиеся из Тулебы фургоны бродячего театра. Хозяин труппы так любил ужасы, что посоветовал им — он утверждал, что этого требует справедливость — стать разбойниками (разумеется, после того, как они немного подкормятся и окрепнут) и насильственным образом присваивать себе принадлежащую им часть общественного дохода. Он подарил им множество реквизита из своего театра — шляпы, пистолеты, алебарды и верёвки.

Так был образован «Союз Любезных Пчеловодов». Франтишек Хилый принял имя сурового Гуляйноги. Уголёк отпустил огромные усы; навощённые, они торчали в стороны, точно две рапиры. Маленькие птички, думая, что это ветки, садились на усы атамана и нарушали грозное впечатление невинным щебетанием.

— В тот момент, когда я встретился с ними, они готовились к сбору мёда, — воскликнул петух.

— О, у нас традиция, мы делаем это два раза в год, — объяснил Пробка.

— И вам это удаётся?

— Всегда… Это делается так: сзади к карете мы привязываем дырявый мешок с медяками и едем галопом через Скупицы; следом за нами бегут скряги, ссорясь из-за каждого гроша. Так мчатся они за каретой день или два, а в это время мы опустошаем хаты и вытаскиваем из укрытий спрятанное золото.

— Но как же это можно?

— Во-первых, мы делаем это с воспитательной целью, чтобы излечить скряг от скверного порока — от скупости; во-вторых, половину добычи мы всегда отдаем беднякам, которым сами они и не подумают помочь. Впрочем, вы учёная лисица, — обратился он к Хитраске, — вы знаете, что в каждом королевстве найдутся среди финансистов такие чародеи, которые сумеют несколькими заклятиями заставить раскошелиться зажиточных граждан.

— Господа, уже второй час, нам пора в путь…

— А вот мы как раз бедные, — пролепетал Мышибрат.

— Я помогу вам; подождите, пока мы кончим собирать мёд, — вы получите свою долю. Или, может быть, вы спешите?

— Нет, нет, мы не хотим денег, дайте нам чего-нибудь перекусить, — кукурекнул петух, вытягивая клюв в сторону увесистого чемодана.

Юлий Пробка ловко вскочил на крышу кареты, расстегнул ремни, достал буханку хлеба, три локтя колбасы, полпирога с черносливом и оплетённую тростником бутыль, в которой весело булькало вино.

— Выпьем на дорогу, — воскликнул он, наполняя огромные кубки.

— А кому в путь… — вздохнул Гуляйнога.

— Тот должен чем-нибудь подкрепиться, — закончила Хитраска, ловко нарезая колбасу.

Все ели с аппетитом, выпили по нескольку кубков. Пустую бутыль Уголёк забросил в кусты.

Карета, громыхая, въехала в тёмный проулок между лачугами.

Звякали падающие медяки, багровые в лучах заходящего солнца. Два разбойника крались вдоль плетней, ожидая, когда деревня опустеет, и только слегка развеселённый вином Пробка, развалившись на козлах, щёлкал бичом и пел во горло: