— Бес, слышь, мне надоело. Иду с тобой сам не знаю куда. Да и ты, видно, тоже не знаешь, куда тебя ноги несут.

Лис на такие речи не отвечал, лишь однажды, тихо, как сквозь сон, обронил:

— Что?..

Коростель долго еще бубнил себе под нос, но не отстал.

Меж тем, преследуемая была уже где-то близко. Лис это чувствовал. Его влекло все сильнее и сильнее туда, вперед, куда уходила цепочка синеющих на ночном снегу следов, теряясь в лесной чащобе. Он шел и читал их, как древнюю и вечную книгу, с каждым шагом ему открывалось что-то новое о себе, о мире вокруг, о жизни и смерти. Порой он впадал от узнанного в неожиданную радость, порой сердце его щемило от одиночества в этой бескрайней Вселенной, начинающейся прямо там, где кончается он, проходящей сквозь него и его омывающей, иногда его словно сковывало льдом вечности, иногда он приходил в трепет от обломанного луча какой-нибудь мельчайшей снежинки. Тысячи разных, самых противоречивых чувств охватывали его, когда он смотрел туда, где прошла Тайна. Он покорно принимал их и шел дальше, не в силах ни оторваться от следов, ни остановиться. Да и кто бы смог остановиться, идя по следу Тайны? Занятие поглотило его целиком, он уже почти не помнил кто он и зачем он идет. Он просто шел и не мог остановиться.

Меж тем отпечатки босых ножек становились все мельче и мельче, как будто оставившая их с каждым шагом становилась все более и более невесомой. Лису приходилось мучительно напрягать зрение, чтобы разглядеть что-то на снегу. Постепенно от них остались только легкие штрихи, да и те вскоре исчезли.

Бес остановился, завертел головой. Глядя на него было похоже, как будто ему приснилось что-то очень хорошее, а теперь его разбудили и он рассматривает спросонья все вокруг, желая найти остатки своих снов.

— Уху, — ухнул над ухом Коростель, — смотри, Лис, следы чьи-то.

Он наклонился, всматриваясь. Лис пригляделся следом.

— Да ведь это наши следы! — захохотала птица. — Выходит мы с тобой круга дали. Будто люди. Эти тоже, когда заблудятся по своим следам ходят.

Верно перед ними были отпечатки босых ног беса и четырехпалые с большими когтями — Коростеля. Птица воззрилась на спутника.

— Слушай, бесеночек, зачем это мы кругами по лесу ходили? А?

Лис протер глаза, будто прогоняя последние капли видения. Утер лицо снегом, тряхнул головой, полетели холодные брызги.

— Я ж говорил тебе, мы просто гуляли.

— И все?

— А что же ты, по-твоему, делал?

— Эх, Лис, пустоголовый, если б я знал. Наверное, за тобой таскался.

— Вот видишь, ты и сам все знаешь.

Потом они еще побродили, а когда небо за кромкой леса стало красным от нарождающегося солнца, Коростель еще раз спросил:

— Так что ж ты, все-таки, искал?

Лис вздохнул, и еще раз подумал, что никто на свете, никогда, не смог бы объяснить другому, что такое Тайна.

Прошло много лет. Изменился лес. Поляны поменялись местами с болотами, пожарища заросли густым молодняком, появились новые пепелища. Поп превратился в мощного старика с густыми нависающими бровями, тяжелой поступью и крепостью старого дерева в теле. Руки стали узловатыми, словно ветви дуба. Глаза поменяли цвет: из младенчески голубых они превратились в ярко-зеленые, как у большинства жителей леса. Видом он был суров, но когда чему-то радовался, его лицо озарялось светлой улыбкой, а в глазах пробегали золотистые искры. Теперь он уже не ощупывал при ходьбе каждое дерево, проверяя реальность мира, сейчас он ходил твердо, опираясь на тяжелый посох, доходящий ему до плеча. Он выломал его из векового дуба, на который сам стал похож в зрелости. На плече у него сидел ворон, когда-то чуть не лишивший его зрения. Он сидел нахохлившийся и спокойный, слишком старый, чтобы чему-то удивляться. У священника отросла длинная борода по грудь и волосы до середины спины. И волосы его, и борода, и усы — все было с проседью, под цвет его выгоревшей от долгой носки рясы, которую он снимал только когда купался в ручьях или выходил из избенки под летние дожди, хлопая себя при этом по плечам и приговаривая:

— Слава тебе, Господи, вода. Жизнь течет.

На шее его висел тяжелый священнический крест. Когда он появился в лесу, то поначалу спрятал его в ветвях березы, не считая себя вправе носить. Он понимал, что тяжко согрешил, попытавшись повеситься, а значит недостоин носить крест богослужителя. Поп сделал себе простой крестик из веточек ивы и носил только его. Когда прошли годы поста, молитв и размышлений, он снова одел его на шею, чтобы больше не снимать до самой смерти.

Из бывших прихожан никто не узнал бы в нем того робкого и легко красневшего батюшку, каким он был, живя с людьми. Он и сам начал забывать людей и все больше разговаривал с деревьями, камнями птицами.

— А ты знаешь, что за птица у тебя на плече?

Старик погладил Ветра по голове.

— Это не птица, это Ветер. Черный Ветер из степей. Он приходит от обгоревших холмов и черного дыма. От его друга — огня убегает все живое, потому, что он в безумии убивает все, кроме воды, земли и ветра.

Лис кинул в озеро камушек. Тот заскакал по воде, выбивая мелкие, как искры, брызги. Бес начал рассказ.

— Так уж вышло, что после ухода Странника, в мире появилась тоска. Не слышен больше был его веселый смех, не звучали веселые песни. Мир сильно обеднел. Правда, и Странник обеднел без мира. Говорили, будто, когда он пришел к колодцу, вокруг его головы, рук и ног было сияние. Мягким светом оно разгоняло мрак вокруг него, освещая дорогу. Все, кто попадал в тот свет, чувствовали неизъяснимую радость от красоты и доброты жизни. Потому так и влекло всех к Страннику, а он никого не прогонял. Наоборот, самых малых и слабых он сажал на ладонь, долго глядел в их счастливые глаза и сам оттого веселился. Когда же он собрался уходить, сияние отделилось от него и осталось в этом мире. Говорили, что это он свою любовь оставляет. Сияние растворилось в воздухе, на мгновение все ощутили радость, и тут же в мир вошла тоска. Она наполнила глаза слезами, и смолкли песни, утих смех. Звери, птицы, рыбы разошлись кто куда, чтобы другие не увидели их слез. Когда они успокоились, то встретились снова, поговорить, повспоминать. Они долго говорили о Страннике, пока белая сова не задала вопрос:

— Почему он ушел от нас?

Звери притихли, посмотрели друг на друга. Никто не решался ответить, и первой начала серая цапля:

— Он затосковал по тем местам, где еще не был. Где звезды летят водопадами в озера света и блестят на дне золотыми рыбками. Где стада планет пасутся вокруг стогов одиноких звезд, таких далеких, что даже их свет не в силах долететь друг до друга. Где черные дыры, как прорехи в карманах Вселенной, и куда неведомая сила затягивает все, что к ним приближается…

Все задумчиво слушали, что говорит им птица, когда поднялся огромный ящер.

— Не слушайте эту глупость. Он ушел потому, что здесь было слишком много желающих погреться в лучах его сияния. По своей жалости он выбирал кого послабже и сажал рядом с собой. Когда ему надоела суета и толкотня этих беспомощных вокруг него, он пошел дальше, к холодным звездам, где никто не будет докучать ему своим бессильным писком. О, если бы не эта мелочь, которая жалась к нему, он до сих пор был бы с нами! Отныне, я обещаю, каждого, кто меньше и слабее меня, безжалостно сжирать, чтобы к его возвращению очистить мир от этих ничтожеств, чтобы остались только самые сильные, кто не будет клянчить у него радости. Тогда он никогда не уйдет отсюда и будет счастлив. Вот вам мое слово!

С этим он схватил поперек туловища стоящего рядом быка и разорвал пополам. На землю пролилась первая кровь. Звери в ужасе бросились врассыпную. С тех пор и до великой битвы стихий сильные, не переставая, убивали и лили кровь слабых.

Вода тоже тосковала по Страннику и, не зная, куда себя девать от потерянности, решила, что только огонь может быть виноват в том, что он ушел.

— Ты, наверное, обжег его, — обвиняла вода.

— Неправда, я только грел. Это ты намочила его обувь и пропитала росой одежду. Из-за тебя он ушел.

Вода не смогла стерпеть этого. Она вышла из берегов и пошла войной на огонь. Она взяла в союзники ветер, и вдвоем они вздымали огромные волны. Эти волны были выше самых высоких деревьев нашего леса. Даже если бы мы смогли поставить несколько таких деревьев одно на другое, мы все равно не достали бы до их гребней. Огонь обратился за помощью к земле, и они вдвоем стали воевать против воды и ветра. Вместе они воздвигали высокие горы, из вершин которых вырывалось пламя, вылетали раскаленные камни и текла расплавленная земля. Когда эти горы росли, земля дрожала и тряслась от напряжения, нелегко было поднять их на высоту полета орлов. От усилий земля трескалась, из трещин курился дым и летел пепел ее горевшего нутра. Когда вода захлестывала вулканы, они взрывались, разрушаясь до основания. Их стены разлетались огнедышащими глыбами, сжигая воздух во всей округе. Все живое истреблялось раскаленным паром, огненными бомбами и ужасом. Война сметала все: и рыб, и зверей, и растения. Постепенно вода залила половину земли и горячая, как кипяток, источала удушливые испарения. Оставшаяся земля лежала раскаленной сковородой. Растения сгорели, оставив после себя только кучи серой золы. Животные ложились обессиленные и быстро превращались в обтянутые кожей скелеты, рассыпавшиеся в прах от любого прикосновения. Рыбы сварились и, рассыпавшись на части, опустились на дно. Остались только птицы. Они метались меж небом и водой, в воздухе, прошитом ветвистыми молниями. Опаленные близкими разрядами, ослабевшие от многодневного парения в воздухе, задыхающиеся от едкого пара, они висели меж четырех стихий и ждали конца.