— Всего два раза в неделю, — ответил барон Пибоди. — Чаще не позволяет служба. Пять лет тому назад я стал мировым судьей.

— Ты так и остался варваром, — сурово произнес доктор. — Охоту на лис следует запретить раз и навсегда! Что бы ты ни говорил, но у лисы нет надежды на спасение. Вы науськиваете на одну лису дюжину гончих. Кто вам дал право травить кого-либо собаками? Лиса хочет жить так же, как и мы с тобой, а вы толпой садитесь ид лошадей и со сворой лающих собак гоняетесь за несчастным, беззащитным животным. Стыд и позор!

Барон Пибоди присел на кровать рядом с доктором, покачал головой и рассмеялся.

— Ты совсем не изменился и поешь все ту же песню. Где же это видано, Джон? Ты попал в тюрьму за убийство, а когда я прихожу к тебе, заводишь старый спор об охоте на лис! Мы знакомы с тобой со школьной скамьи. Тогда ты только начинал разглядывать своих любимых жуков в увеличительное стекло. Неужели тебе до сих пор букашки милее всего на свете? Выслушай меня. Я пришел сюда не для того, чтобы спорить с тобой о правах лисиц. Как я тебе уже сказал, я здешний мировой судья. Через час тебя приведут ко мне на допрос, и тебе придется отвечать. Поэтому я хочу, чтобы ты сейчас же открыл мне, в чем дело. Я случайно увидел твое имя в списке арестованных. Тебя обвиняют в убийстве жены. Какая чушь! Конечно, тебе некого было убивать, потому что только сумасшедшая женщина согласилась бы выйти за тебя замуж. У тебя никогда не было жены и не будет. Но стражники в один голос утверждают, что взяли тебя на месте преступления и видели собственными глазами, как ты бросил женщину в море. Это правда?

— Это была не женщина.

— А кто? Или что? — настойчиво допытывался мировой судья.

Доктор Дулиттл долго рассматривал свои башмаки, словно стеснялся, что они такие грязные и покрыты дорожной пылью, а затем принялся ерзать на кровати — как мальчишка, которого уличили во лжи. Наконец он открыл рот и выдавил из себя признание:

— Это была тюлениха. Ее держали в корыте с протухшей водой и заставляли показывать разные трюки в цирке. Я выкрал ее, переодел женщиной и помог добраться до моря. Теперь она уже на пути в Аляску. Ты не представляешь, сколько труда мне стоило доставить ее от Ашби до Кардиффа! Дрессировщик вместе с хозяином цирка искали ее повсюду, вот мне и пришлось нарядить тюлениху в плащ и шляпку. Но в ту минуту, когда я наконец-то отпустил ее в море, береговая стража заметила меня и арестовала. Не понимаю, что тут смешного.

Барон Вильям Пибоди, до тех пор с трудом сохранявший строгий вид, откровенно рассмеялся.

— Как только мне сказали, что ты утопил собственную жену, — простонал он, держась руками за живот и давясь от смеха, — я сразу же понял, что что-то тут не так. Уж у кого, у кого, а у Джона Дулиттла не может быть жены! Кстати, почему от тебя так воняет рыбой?

— От тюленей всегда пахнет рыбой, — ответил потупившись доктор, — а ведь мне пришлось нести ее на руках.

— Ты никогда не повзрослеешь, Джон, — покачал головой барон Пибоди. Он все еще продолжал хихикать. — Признавайся сразу, где тебя в последний раз видели в обществе странной дамы в плаще и в вуали? Если даже мне удастся освободить тебя от обвинения в убийстве, от кражи тюленихи тебе вряд ли удастся отвертеться. Боюсь, что даже я не смогу тебе помочь. Как ты думаешь, погоня уже пришла по вашим следам в Кардифф?

— Когда мы покинули Ашби, — промямлил Джон Дулиттл, — циркачи уже отказались от поисков пропавшей тюленихи. А по дороге нас приняли за переодетых разбойников. Никто ничего не подозревал, пока…

— Пока ты не бросил любимую жену в море, — закончил за него мировой судья. — Видел ли тебя кто-нибудь по пути в тюрьму?

— Нет, — уверенно ответил доктор, — нет, было еще слишком рано, даже солнце еще не взошло. А на берегу меня видели только стражники и еще одна женщина, как я понял, она приходится женой одному из них. Но на улице, когда меня вели в тюрьму, не было ни одной живой души.

— Что же, может быть, мне и удастся вытащить тебя отсюда, — сказал барон Пибоди. — Посиди здесь, пока я все не улажу. Надо, чтобы стражники, взявшие тебя на месте преступления, отказались от своих слов. А потом немедленно уходи из города.

— Кстати, стражники все еще ищут тело женщины? — спросил доктор. — Скажи им, чтобы не тратили время напрасно.

— Они уже прекратили поиски. С них хватило и того, что они нашли плащ и шляпку «жертвы». Я скажу им, что ты выбросил в море старую одежду. В общем-то это будет почти правда. Уж я постараюсь уладить все так, чтобы они держали язык за зубами, и в цирке ничего не узнают. Но прошу тебя, Джон, не приводи сюда свой зверинец и, будь так любезен, никого больше не бросай со скал в море. Не дай Бог, это войдет у тебя в привычку, и тогда тебе так просто не отвертеться. К тому же из-за тебя разорится цирк. А теперь посиди здесь еще немного, а когда тебя выпустят, не задерживайся в городе ни на минуту.

— Конечно, конечно, — ответил доктор. — Я очень благодарен тебе, Вильям. Но давай вернемся к охоте на лис. Представь себе, что ты лиса…

— Ты опять за свое? — не на шутку рассердился барон Пибоди. — Лисиц в лесах много, и нечего им плодиться.

Со скрипом открылась дверь, и в камеру вошел начальник тюрьмы.

— У вас очень удобная тюрьма, — сказал ему Джон Дулиттл. — Мне здесь понравилось.

Начальник тюрьмы и барон Пибоди переглянулись, пожали плечами и ушли. А доктор принялся расхаживать по Камере. Он вспомнил своих зверей, цирк и неожиданно для самого себя размечтался, какое замечательное представление можно было бы устроить с его друзьями. Когда через полчаса пришел тюремный надзиратель, он увидел, что арестант бродит по камере с мечтательной улыбкой на лице.

— Начальник тюрьмы просил передать вам поклон, — сказал надзиратель. — Он извиняется перед вами за ошибку, господин доктор, мы ни в чем не виноваты. Это все олухи из береговой стражи. Им все померещилось, а теперь они взяли свои слова назад. Вы свободны и можете идти куда вам угодно.

— Спасибо, — поблагодарил его доктор. — Сейчас я уйду. Хотя, честно говоря, уходить мне не очень хочется. Ваша тюрьма лучшая из всех, в которых мне довелось побывать. Передайте господину начальнику, что я был рад с ним познакомиться и не держу на него зла. Я прекрасно отдохнул и выспался. Камера светлая, тихая и уютная, было бы совсем недурно посидеть здесь пару месяцев и поработать как следует. А то там, на воле, одолевают разные заботы и на работу совсем не остается времени. Прощайте.

Он направился к двери и вдруг остановился. «У меня же совсем нет денег, — подумал доктор. — Может быть, Вильям одолжит мне шиллингов двадцать на почтовую карету до Ашби? Как бы то ни было, прихвачу я с собой на всякий случай остатки каравая».

И он вернулся назад.

— Простите, — сказал он надзирателю. — Насколько я понимаю, хлеб дали мне и он теперь моя собственность. Позвольте, я заберу его с собой.

И доктор покинул тюрьму, где ему так понравилось.

К сожалению, мирового судью барона Вильяма Пибоди доктор уже не застал. Тот уехал охотиться на лис и должен был вернуться только к следующему утру. Джон Дулиттл снова оказался без гроша в кармане.

Он вышел на главную городскую площадь. Оттуда шли в разные стороны три дороги: на север, на юг и на восток. Сначала доктор хотел направиться на восток, но потом поразмыслил и решил, что лучше ему возвращаться в Ашби кружным путем, чтобы не встретиться с теми людьми, которые приняли его за разбойника.

Поэтому он побродил по площади, полюбовался на старую ратушу, а затем зашагал на юг. Утро было прекрасное. Вовсю светило солнце, шелестела листва, чирикали воробьи. Доктор нес под мышкой пол каравая хлеба и радовался жизни.

Вскоре город остался позади. К полудню доктор добрался до развилки дорог. Там стоял указатель с надписью: «До Эпплдейка — 10 миль». Красивая, обсаженная кустами дорога на Эпплдейк понравилась доктору больше, и он решил свернуть на нее.

— По такой дороге идти будет приятнее, — сказал он себе. — Да и название города — Эпплдейк— звучит неплохо.

Он шагал по узкой дороге. Время близилось к обеду, и пора было перекусить. Доктор поискал глазами ручеек, из которого можно было бы зачерпнуть свежей воды и запить успевший зачерстветь хлеб. Недолго думая, Джон Дулиттл перелез через живую изгородь и пошел по лугу к низине.

Там и в самом деле протекал ручей. На его берегах росли большие деревья, дававшие прекрасную тень. Доктор утолил жажду прохладной чистой водой, сел, прислонившись спиной к большому дубу, и принялся уплетать хлеб за обе щеки. Рядом с ним в траве прыгал скворец, Доктор бросил ему крошек. Птица благодарно пропела звонкую трель и вмиг склевала угощение.

Доктор заметил, что одно крыло у скворца не разгибается. Он взял птицу в руки и увидел, что перья на крыле склеены сосновой смолой и из-за этого бедная пичуга но могла летать. Он осторожно очистил крыло от смолы. Скворец вспорхнул и полетел охотиться на мошек, а доктор растянулся на траве и уснул под журчание ручейка.