Ладно, об этом она подумает завтра. Сейчас и так достаточно сложностей, и первая из них — это то, как с ним вообще обращаться. Годится ли ему теперь Голубая комната? Гиацинта вдруг осознала, что хозяйке, принимающей у себя такую коллекцию животных, как принц Удо, придется проявить чудеса тактичности. Может, он сам скажет, что ему нужно, когда проснется. Пусть пока поспит.

Она еще раз взглянула на принца, невольно улыбнулась и быстро спустилась по лестнице во дворец.

Удо проснулся в довольно бодром настроении и решил немедленно начать проводить твердую политику в отношении графини. Найти Бельвейн оказалось несложно: дворец был битком набит прислугой, занятой неотложными делами, позволяющими хоть мельком взглянуть на гостя, после чего все разбегались по углам, прикрывая ладонью рот и с трясущимися плечами. Одна из служанок, лучше владевшая собой, чем остальные, проводила рассерженного принца в сад графини.

Графиня Бельвейн гуляла по мощеным дорожкам между клумбами лаванды. Заметив Удо, она остановилась, опершись локтями на солнечные часы и насмешливо его разглядывая. На часах было выгравировано: «Если тучи застят небосвод, ни одна минута не пройдет» — изречение, придуманное графиней однажды в дождливый полдень.

— А-а, вот мы где! — начал Удо довольно противным тоном.

— Да, вот мы где, — очень приветливо отозвалась графиня. — И нас здесь довольно много, не так ли?

И вдруг начала хохотать как безумная.

— Ой, я сейчас умру! О, принц Удо, я от вас в восторге! Можете считать меня вашей жертвой…

Легко сердиться на человека, который над вами смеется, но трудно произвести на него впечатление, к которому стремишься, особенно когда… но нет нужды снова описывать обличие Удо.

— Не вижу тут ничего смешного, — проговорил он угрюмо. — Для интеллигентного человека внешность — не главное.

— Но она может быть очень смешной, разве нет? Я хотела, чтобы с вами случилось что-нибудь позабавнее, но никак не думала…

— Ага! — торжествующе сказал Удо. — Вот оно!

Он произнес это тоном опытного следователя, который наконец добился признания увиливающего обвиняемого. Такой тон может показаться уместным лишь в устах человека, обладающего внушительным обликом служителя закона. Может быть, поэтому Бельвейн снова рассмеялась.

— Вы практически признались в том, что сделали это, — с важностью изрек У до.

— Что «это»? — невинно поинтересовалась графиня.

— Превратили меня в… ээ…

— Кролика?

Подобное мнение о его внешности уже в который раз произвело на Удо самое неприятное впечатление, и он запальчиво спросил:

— Почему вы думаете, что я кролик?

— Кто бы вы ни были, но вы никогда не осмелитесь показаться у себя в стране в таком виде.

— Берегитесь, женщина! Это уже слишком. Не будите во мне льва!

— Где? — воскликнула графиня с детским любопытством.

Жестом, исполненным достоинства и свидетельствующим о безупречности манер, принц указал на хвост.

— Это, — заметила Бельвейн, пренебрежительно усмехнувшись, — не та часть льва, которая могла бы меня напугать.

Удо был сражен наповал, но через некоторое время опомнился и взял себя в руки.

— Даже если предположить — так просто, к примеру, — что я кролик, я все же кое на что способен. Возьму и съем ваши гвоздики!

Бельвейн обожала свой сад, но ее поддерживала мысль о том, что сейчас еще только июль, о чем она и сообщила Удо.

— Не обязательно гвоздики, — предупредил Удо.

— Не хотелось бы спорить с тем, кто (простите меня) обладает внутренним знанием предмета, но, мне кажется, сейчас в моем саду нет ничего, что могло бы порадовать кролика.

— Пусть не радует, — героически ответствовал Удо. — Я готов рискнуть!

Это было уже серьезнее. Ее милый сад, где она слагает стихи, обращенный в руны — нет, в руины — происками врага. Сама мысль об этом была невыносимой.

— Вы не кролик, — поспешно заговорила графиня. — Не настоящий кролик, потому что… потому что не умеете как следует шевелить носом.

— Умею, — решительно заявил Удо. — Просто не хочу.

— О, покажите, пожалуйста! — Бельвейн всплеснула руками в радостном нетерпении.

Не для того он пришел в этот сад, и, несомненно, шевеление носом не могло не нанести ущерба чести царствующей фамилии Арабии. Но, что поделаешь, эта ужасная женщина могла кого угодно заставить плясать под свою дудку.

— Вот так, — сказал Удо.

Графиня окинула его критическим взглядом.

— Нет. Совсем неправильно.

— Естественно, я сейчас немного не в форме.

— Мне очень жаль, — заметила Бельвейн, — но боюсь, что дело не в форме.

Удо уже давно подумывал о том, что разговор как-то не клеится, во всяком случае, он рассчитывал на другое. Необходимо перехватить инициативу.

— Довольно, графиня, — проговорил он очень грозно. — Я слышал ваше признание. Это вы меня заколдовали.

— Конечно, я. Очень вы мне были тут нужны — вмешиваться в мои планы!

— Планы ограбления принцессы!

Бельвейн чувствовала, что бесполезно пытаться объяснять Удо принципы помощи бедным. Куда деваться от ограниченных людей вроде Удо или Роджера Кривонога? Спорить с такими — только попусту тратить время.

— Мои планы, — повторила она.

— Очень хорошо. Я прямо сейчас иду к принцессе, и она публично сорвет с вас маску.

Лицо Бельвейн озарилось лучезарной улыбкой — не часто выпадает такой случай.

— А кто, — спросила она самым сладким голосом, — сорвет маску с вас, чтобы люди смогли увидеть настоящего принца Удо?

— Что вы имеете в виду? — удивился Удо, хотя уже начинал догадываться.

— Эта благородная внешность, которой по праву так гордится Арабия, где она? Кто откроет ее народу? Представьте себе, что бы они все подумали, если бы увидели вас в этот момент!

Теперь до Удо наконец дошло. Гиацинта поняла это гораздо раньше.

— Вы имеете в виду, что если ее высочество будет выполнять ваши указания, то вы вернете мне прежний облик, а если нет, то…

Бельвейн с сожалением вздохнула. Как часто заурядные люди превратно толкуют побуждения выдающейся личности! Она не сомневалась, что будущие историки представят все именно в таком свете. (Что касается Роджера, то она оказалась совершенно права.)

Осознав всю безвыходность положения, Удо не выдержал и, презрев галантность, гигантским прыжком бросился на графиню. Она грациозно скользнула за солнечные часы, изобразив очаровательный испуг… но уже в следующий момент Удо решил, что, пожалуй, не стоит выяснять отношения с дамой такими грубыми методами. Прийти к этому решению ему в значительной мере помогло то обстоятельство, что хвост застрял.

Бельвейн в мгновение ока оказалась рядом:

— Тихо, тихо… Ничего страшного. Я помогу вашему высочеству. — И, высвобождая хвост, она назидательно заметила: — Из всего следует извлекать маленькие уроки. Подумайте, вот если бы вы были кроликом, ничего подобного не случилось бы.

— Нет, я даже не кролик, — отвечал Удо с грустью. — Я просто ничто…

Бельвейн опустилась в глубоком реверансе.

— Вы — его высочество, наследный принц Арабии Удо. Солома для вашего королевского высочества готова. Когда вашему высочеству будет угодно удалиться на отдых?

Пожалуй, это было слишком жестоко с ее стороны. Я не стал бы приписывать графине таких высказываний, но Роджер настаивает.

— Сейчас же, — ответил Удо и печально поскакал прочь. Это был самый достойный момент во всем его пребывании в Евралии.

По дороге он встретил Виггз и мрачно сказал ей:

— Виггз, если ты можешь хоть чем-нибудь досадить графине, я очень хотел бы, чтобы ты это сделала.

После чего он заперся у себя в комнате. В подробности его туалета нам, пожалуй, лучше не вдаваться.

Если бы я писал простую хронику тех давних событий, мне следовало рассказывать о них совсем по-другому: «Вот вам факты, господа. Такой-то и такой-то сделал то-то и то-то, и это уж ваше дело его судить». Признаюсь, это выше моих сил — я не могу оставаться беспристрастным свидетелем, я люблю всех моих героев и хочу, чтобы вы их тоже полюбили. Поэтому может показаться, что я кого-то «выгораживаю». Но, по крайней мере, один из персонажей нисколько не нуждается в моей защите. Относительно него двух мнений быть не может.

Конечно, я говорю о Виггз. Мы совершенно согласны с Гиацинтой: Виггз была лучшей девочкой в Евралии. Поэтому вы будете поражены (как был поражен я, притащив домой и прочитав семнадцатый том Роджера), что иногда Виггз могла быть такой же плохой, как любой из нас. Я имею в виду — по-настоящему плохо себя вести. Порвать передник или читать книги, с которых надо вытирать пыль, — это пустяки, это может случиться с кем угодно. Проступок Виггз был гораздо страшнее.