Так что кайзер вполне мог постоять за себя в схватке с легкомысленными праздничными рыцарями.

Хозяйкой виллы, где мы жили, была фрау Гелька, которую мы все звали Фрагелька, — вдова армейского полковника. Она всегда втягивала губы в рот и в немом раздражении мяла их там, когда видела мои игры. Игры победителя с побеждёнными.

И странно, казалось, не плачевная судьба фарфоровых рыцарей волновала её, хотя, конечно же, волновала. Она каждый раз с беспокойством как бы проверяла, по-прежнему ли стоек в своей костяной незыблемости чёрный кайзер, не сдался ли и он. Такие у неё были глаза, когда я брал его, холодно-обтекаемого со всех сторон.

Я увёз в Россию всех: и пострадавших в боях фарфоровых рыцарей, и надмирного чёрного кайзера. Он очень не хотел уезжать. Я впервые увидел, как он волнуется. Он всё время пытался потеряться, но я его находил. Он вываливался из коробки, в которую я его клал, и сердито топорщил усы.

Дома, на моей родине, в Кашире, фарфоровые искалеченные рыцари по-прежнему с пламенным восторгом сражались на своих турнирах, а чёрный кайзер сразу потускнел, посерел, от его надменности не осталось и следа, а если он и важничал по привычке, то это чувствовалось.

Бедный, растерянный, заблудившийся вдали от дома чёрный всадник… Он был похож на конную статую, снятую с постамента. Я его жалел.

Ему было неудобно в полуподвальной тесной комнате, где мы теперь жили, и он нелепо выглядел на резной фанерной этажерке. Ему не хватало высокой просторной гостиной с мерцающими стеклянными поленьями в пещере электрокамина, тяжёлых дубовых готических шкафов с книгами в кожаных переплётах — все картинки в них про разные войны. Он тосковал по буфету, напоминающему замок своими стрельчатыми оконцами и башенками, тосковал по блестящему паркету, хрустальной люстре и узорным тарелкам на стенах, обшитых дубовыми панелями. И поначалу ему, наверное, снилась уютная улочка за большим окном виллы — Линденштрассе, что означало — Липовая аллея.

Да, мне было жалко его. И он это стал понимать. Он всё время подвёртывался мне под руку, как собачка, которой хочется, чтобы её погладили. Но, заметьте, как чужая собака. Она потеряла родного хозяина и вынуждена жить с другим, она виляет хвостом, но в глазах — тоска.

И я его наконец понял. Вся его прежняя неприступность и надмирность была ложью: под латами, холодными глазами и колючим разлётом усов скрывался обыкновенный бюргер, обыватель, уставший от подвигов серенький человечек, мечтающий о тихих вечерах у фальшивого камина, в мягких шлёпанцах, в халате и фланелевом белье, с кружечкой пива в руке. А кружка та — непременно с крышечкой, чтобы пиво не выдыхалось, потому что пить ту кружку он будет долго.

И я сразу потерял к нему интерес. Я поставил его рядом с деревянным толстячком, тоже немецким: он в шляпе, в плотном пальто, с сигарой в зубах, щёки лежат на воротнике, в руках два непустых чемодана. Он идёт на вокзал и экономит на носильщике. Он хочет казаться богатым, но он не богат.

Эта фигурка тоже была с секретом. Нет-нет, чемоданы у него не отсоединялись, он не хотел их отдавать. И не открывались, он не желал показывать, что там, внутри. И шляпа никак не снималась. Зато вдруг легко вынималась у него сигара изо рта, так же, как и меч из ножен у чёрного всадника.

И теперь господинчик с чемоданами и чёрный кайзер целыми днями вели разговор о том, как придут на вокзал — кайзер, по-моему, готов был даже расстаться с лошадью — и уедут в Германию, где на каждой станции бравые железнодорожные начальники зычно кричат: «Абфарен!» — «Отправление!» И они вдвоём — кайзер, правда, относился к своему вынужденному соседу с высокомерием — сердито косились на весёлых фарфоровых рыцарей, забывших о том, что «Дойчланд юбер аллее!» — «Германия превыше всего!»

А может быть, те рыцари изображали французов? Я в гербах на щитах не разбирался и не разбираюсь.

Неистовые рыцари в конце концов разбились.

Кайзера украла хозяйка, у которой мы снимали комнату в полуподвале, и кому-то подарила.

А толстый господин с чемоданами попросту исчез. Вероятно, он всё-таки уехал. Уж очень он решительно шагал на вокзал, с самого своего дня рождения.

Но чёрный кайзер — штучка посложнее. Возможно, стоит он у кого-то на кружевной салфетке впереди разнокалиберных мраморных слоников и, наверно, думает о том, что покоряет Индию и латы снимать ещё рановато. А сам втайне мечтает о тихих вечерах у своего камина.

Разве он не завоевал себе такую счастливую жизнь?!

В некотором царстве, в некотором государстве правил Царь-Король.

Был он старичок вздорный и воинственный. Сызмальства любил он играть с солдатиками и пушечками, заряжёнными горохом.

Под старость он вновь впал в детство, хотя теперь играл в войну с настоящими солдатами и пушками. Потратит весь порох, объявит перемирие, и домой.

Поднакопит пороху — и вновь на войну. Только и забот!

Когда же у Царя-Короля чугунные ядра кончались, он приказывал головами сыра палить. Враз неприятель разбегался, уж очень запах у царского сыра был сердитый.

Однажды молодой отважный Солдат спас Царю-Королю жизнь в бою. Зря, наверное. Но он не мог смотреть, как напали трое на одного. Трое чужих воинов на Царя-Короля.

— Лежачего не бьют! — поспешно лёг на землю самодержец.

Ну, Солдат и не выдержал, отстоял лежачего.

За подвиг Царь-Король наградил Солдата аж шестидневным отпуском домой.

— Не сумею в срок обернуться, — беспокоился Солдат. — Не успею свою невесту-рыбачку повидать.

Далеко ему надо было идти, на самый конец царства.

— За такую речь голову с плеч! — рассердился на него Царь-Король. — Знать ничего не знаю, не ведаю. Уходи с моих царских глаз долой, а не то передумаю!

Ушёл Солдат в путь-дорогу.

В прошлом он был деревенским кузнецом и отличался необычайной силой. А за спокойный, мирный нрав дразнили его Драчуном.

По пути домой не один забияка приставал к нему помериться силою: и ярмарочные силачи, и коварные разбойники, и спесивые дворяне.

Всех одолел Солдат, хотя* и не желал ни с кем связываться. Он даже всякие унижения от разных нахалов терпел, лишь бы не драться. Знал свою силу!.. Сам-то ни за что в драку не лез, надобно было его разозлить как следует — ух! Или если уж явную несправедливость видел: слабого, бедного обижают — тогда связывался.

Чего только не испытал Солдат за время своего отпуска! Какие только призы в невольных схватках не заполучил!

От ярмарочных силачей ему досталась шапка-невидимка.

От разбойников — сапоги-скороходы.

От закованного в белую сталь рыцаря — лютая сабля. Пушечное ядро на лету рассекает, как арбуз!

Попал однажды Солдат в заколдованный замок-дворец. Там Принцесса-змея жила. Это злой Чародей превратил её в змею. А сам гулял, бражничал с тёмной свитою в том потаённом замке-дворце. И строил умные планы, как всю страну к рукам загребущим прибрать.

Вступил Солдат в борьбу с нечистой силою и своею силой одержал победу. Ясно, что ему и шапка-невидимка помогла, и сапоги-скороходы, и сабля лютая. Не без этого. Со злым Чародеем и его тёмной свитою сладь попробуй руками голыми, хоть ты и сильный силач!..

Дальше пошёл Солдат. И всё больше видит: нищета и беда кругом. Отнимают у бедных людей последнее царские прислужники.

Понял Солдат, что, кроме нечистой силы, есть и другая опасная сила: сам Царь-Король самодур со своими генералами да вельможами. Нет, зря он его тогда спас. Поднял Солдат простых людей против Царя-Короля. И вновь победил!

Не зазнался он. Все соблазны-искушения выдержал. Не променял свободу на власть и богатство. Не отказался и от своей невесты-рыбачки, что осталась ждать в родных краях, ради неописуемой красы спасённой Принцессы.

Вернулся домой наконец. Милей всего для него — работа в деревенской кузнице, без неё невозможен добрый труд пахаря.

Женился Солдат на той молодой рыбачке.

Двенадцать детей у них народилось, двенадцать драчунов-мальчишек.

Как говорят: «Дерись с трудом, а женись с умом».

Они, сыновья, мал мала меньше, отцу в кузне помогают.

А если что случись, Солдат-Кузнец знает: можно и лемеха плутов на острые сабли перековать.

Эту сказку рассказала мне давным-давно моя бабушка. Такой её и запомнил — сказку эту.

Вечером в дом привезли лакированный, с позолотой Столик. Несли его бережно, как тонкое стекло, он был дорогой и красивый.

Коту Ваське, который на правах старожила вышел встречать покупку, тут же грубо сказали:

— Брысь! Не мешайся!

Вот какое важное значение придавали хозяева этому Столику, если так отнеслись к своему любимцу коту.

Столик поставили в центре гостиной. Он упёрся своими точёными изогнутыми ножками в коврик и огляделся по сторонам.