— А что дашь, чтобы хуже не стало?

— Ой, да я с радостью дам вам столько же, сколько и сосед ваш ближний. Только уж вы постарайтесь, сделайте милость, чтобы потом все обошлось.

Да уж, лучшего и хотеть было некуда: у пророка и деньги, и гороха вдоволь, и волы еще до рассвета были на месте. И что вы думаете? Помаленьку, потихоньку находились пропажи то у одного, то у другого в деревне, а у пророка помаленьку наполнялись и кошелек, и кладовая.

Муж исправно кормил жену, но одежу покупать не хотел, даже юбку без сборочек не купил, об одном помнил:

— Пускай за печкой сидит, ремеслу моему не мешает.

Тоскливо было жене сидеть за печкой без юбки, хоть и сытно ела она теперь — гусятину и поросятину, да и мало ли чего перепадало ей из приношений односельчан!

Вот как-то у пани из замка пропало золотое обручальное кольцо. Искали его, искали, да не нашли, всех выспросили, но никто и намеком не знал, где кольцо. Пронесся слух, что пани из замка нашедшему сулит сто дукатов, а вора грозится колесовать. Вслед за слухом и слуга принесся из замка. Ввалился в избу к пророку и сразу — слыхал ли он о пропаже в замке и не нашел бы он ту пропажу, коли он такой ясновидец.

— Что у твоей хозяйки пропало, — говорит пророк, — я и без тебя знаю. Но ты распоследний невежа, коли не знаешь, что к пророку с поклоном входить следует.

И выставил его. Только когда тот вежливо постучался и поклонился, пророк впустил его и так заговорил:

— Вельможная пани не знают, что ли, что пророку не пристало к большим господам пешком ходить. Пришлют за мной дрожки, тогда и приеду.

Пани из замка послала дрожки. Пророк, с раскрытым календарем в руках, важно расселся в дрожках; так и подъехал к замку. Там он потребовал для себя отдельных покоев, семь дней времени и чтоб подавали ему самые отборные блюда и сладкого питья вдоволь, пока он не вычитает, куда подевалось кольцо.

Пани распорядилась сделать все, как он сказал. Она и так всем заправляла в замке, а тут муж уехал на неделю.

Разлюбезного пророка откармливали, ровно паука какого, пил он, как бочка, и все сновал-шнырял по всем углам.

А жена его горестно сидела дома за печью в холоде и в голоде. Но не зря говорится — начнешь ворожить, как нечего на зуб положить. Когда подъела все в доме, вышла на дорогу в одной сорочке и — прямиком в замок, к мужу. А слуга, что за пророком посыльным приходил и приезжал, рад был пророку назло сделать, взял и впустил жену к нему. Куда было мужу деваться? Он велел ей тихо сидеть, обещал кормежку сытную — тут, мол, блюда на стол носят — не считают.

— Теперь гляди хорошенько, — говорит он, — вот и первый идет!

Это первый слуга с ужином к нему по лестнице шел.

При этих словах слуга затрясся, это он кольцо спроворил, не один, правда, но про остальных он сейчас и не думал, понял, что пророк на него показывает. За ним и второй слуга подоспел с блюдом.

— Вот, женушка, и второй!

И этого слугу от страха в дрожь бросило.

А тут и третий показался.

— Ну, не говорил я тебе, что и третьего дождемся!

Третий слуга, только успел поднос на стол поставить, сразу же бухнулся пророку в ноги и взмолился:

— Эх, чего уж таиться, коли вы все знаете, мы втроем кольцо спроворили. Как было его не взять, коли оно само в карман просилось? Молим вас, спасите нас, грешных, уж мы в долгу не останемся, сотня дукатов у нас найдется. И хозяйка наша обрадуется, когда кольцо до приезда мужа объявится.

— Я сразу на вас подумал, — важно промолвил мужик, будто патриарх какой. — А нынче вечером у меня уж никаких сомнений не осталось. Жаль мне вас, но таким манером я решил вас пронять. Завтра, кабы не признались, конец вам был бы! Ну, а ежели вы меня не послушаетесь, от беды все едино не убережетесь. Несите деньги сейчас, а утром дайте кольцо самому большому индюку на птичьем дворе, пускай проглотит. А что дальше будет — это уж моя забота.

Тотчас отдали они ему деньги, да всю ночь с боку на бок проворочались — что-то завтра ждет их? А пророк проспал ночь мирным сном.

А наутро вся затея чуть прахом не пошла, пани никак не хотела, чтоб красавца индюка зарезали, — дескать, ну откуда взяться кольцу у индюка?

— Пожалеете индюка — без кольца останетесь, все знаки на него показывают, — стоял на своем пророк.

Смирилась она, и глядь — золотое кольцо в зобу у индюка оказалось. Отсчитала пани сто дукатов пророку и велела отправляться, покамест не нагрянул ее муж.

— Спешу, тороплюсь, — отвечал пророк, — да только как же я средь бела дня поеду, позориться перед людьми стану, жену в одной сорочке, да и то в рваной, повезу?

Велела пани дать ей свое самое нарядное красное платье. Вот и поехали они оба, пророк и жена его, с гордым видом на дрожках из замка.

А в воротах повстречался им хозяин замка и удивился: это кто ж такая едет в самом красивом наряде его жены? Деваться некуда, пришлось во всем признаться.

— Коли ты такой пророк, проверю и я тебя, — сказал на это пан.

Приготовили богатое угощенье. Зажарили индюка, пригласили в гости еще двенадцать соседей на пир. На стол подали двенадцать разных кушаний на блюдах, а тринадцатое блюдо было накрыто крышкой. И было на том блюде кушанье, какое пан привез с собой и в том году его на стол еще не подавали. Угадать надо было с одного раза — что под крышкой. А пророк ни сном ни духом не знал того.

— Ну, говори, да быстрей! — напирал на него пан.

— Эх, Рак, прыгал ты, прыгал, да и допрыгался! Все, конец тебе пришел! — горестно вздохнул пророк, его ведь Раком звали.

А пан в удивлении воскликнул:

— Ну и ловок же ты!

Снял он крышку, а под ней — огромный морской рак, сваренный в кипятке докрасна.

Все только диву давались и глаза таращили — то на красного морского рака, то на мудрого пророка. Сказывают, будто гости, паны, что в замок пришли, каждый еще по сотне дукатов пророку отвалил, а потом его с почетом отвезли домой, потому как не пристало мудрости пешком ходить.

Разжился пророк неплохо, только с глупой женой приходилось ему мыкаться, вот и давал он ей ума, благо самому ума не занимать было. Так и жили они, поживали, хлеб жевали. Известное дело — трудно деньги нажить, а с деньгами-то всякий дурак проживет.

ыло у матери две дочки: одна — родная, другая — падчерица. Родную она очень любила, а падчерицу терпеть не могла, и все из-за того, что Марушка красивей Олены была. Но Марушка не знала о своей красоте, у нее и мысли такой быть не могло: мачеха как только на нее взглянет, так и нахмурится. И она думала, что, наверно, чем-нибудь мачехе не угодила.

Пока Олена то наряжалась да прихорашивалась, то по горнице расхаживала или на дворе прохлаждалась, то на улице разгуливала, Марушка в доме чистила, прибирала, варила, стирала, шила, пряла, ткала, траву для скота косила, коров доила — всю работу делала. А мачеха знай бранит ее да ругается целый день. И не смягчало ее то, что та все терпеливо сносила, — напротив, от этого она обращалась с бедной девушкой все хуже и хуже. А все из-за того, что Марушка с каждым днем становилась все красивей, а Олена — все безобразней.

И подумала мачеха: «Какая мне радость держать красавицу падчерицу в доме? Будут приходить парни в гости, станут влюбляться в Марушку и не захотят любить Олену».

Потолковала она с Оленой, и надумали они такое, что никому другому и в голову бы не пришло.

Однажды — было это вскоре после Нового года, в трескучий мороз, — захотелось Олене фиалок понюхать. Она и говорит:

— Ступай, Марушка, в лес, набери мне букет фиалок. Хочу его к поясу приколоть: очень мне хочется фиалочек понюхать.

— Боже мой! Милая сестрица, что это тебе в голову пришло? Слыханное ли дело, чтобы под снегом фиалки росли? — ответила бедная Марушка.

— Ах ты гадкая грязнуха! Как ты смеешь разговаривать, когда я тебе приказываю? — закричала на нее Олена. — Ступай сейчас же вон! И коли не принесешь мне фиалок, я тебя убью!

И мачеха выгнала Марушку из дому, дверь за ней захлопнула да на ключ заперла.

Заливаясь слезами, пошла девушка в лес. Снегу там целые сугробы и нигде ни следа ноги человеческой. Долго бродила Марушка по лесу. Голод ее мучил, мороз до костей пробирал. Вдруг видит вдали огонек. Пошла она на тот огонек и пришла на вершину горы. Там горел большой костер, а вокруг костра лежало двенадцать камней, и на тех камнях сидели двенадцать человек: трое из них с белыми, седыми бородами, трое помоложе, трое еще моложе и трое совсем молодых. Сидят тихо, молча, неподвижно глядя на огонь. Это были двенадцать месяцев. Январь сидел на самом высоком камне. Волосы и борода у него были белые как снег, а в руке он держал палку.

Испугалась Марушка, совсем от страха помертвела. Но потом набралась храбрости, подошла поближе и попросила: