Сулейман-Бен-Дауд был истинно мудрый человек, моя любимая. После этого случая он уже не забывал, как глупо тщеславиться и хвастаться. Только это была присказка, а теперь начинается настоящая сказка.

У султана было много-много жён, девятьсот девяносто девять, не считая очаровательной главной султанши, Балкис. Они жили в большом золотом дворце, а дворец этот стоял в прелестном саду с красивыми фонтанами. В сущности, Сулейману совсем не было приятно, что у него столько султанш, но в те дни у каждого богатого господина было много жён, и, понятно, султану нужно было ввести в свой дом побольше султанш, чтобы показать, как он важен и как богат.

Многие его жены были красивы и приветливы; некоторые же прямо ужасны. Уродливые ссорились с красивыми, те тоже становились раздражительными и злыми. И все они ссорились с султаном, а это ужасно надоедало ему. Только Балкис, красавица Балкис, никогда не ссорилась с Сулейманом. Она слишком любила его. Балкис сидела в своей комнате в золотом дворце, гуляла по дворцовому саду и очень жалела, что у Сулеймана так много семейных неприятностей.

Понятно, если бы мудрый правитель повернул кольцо на своём пальце, призвал джиннов и других духов, они, конечно, превратили бы его девятьсот девяносто девять сердитых жён в белых мулов пустыни, в борзых собак или зёрна граната; но султан Сулейман считал, что это было бы хвастовством. И когда его жены слишком кричали и сердились, он уходил подальше, в глубину своего чудесного дворцового сада, и жалел, что родился на свет.

Однажды, после того как ссоры сварливых жён великого мудреца не прекращались три недели, и все это время девятьсот девяносто девять султанш кричали и сердились, Сулейман-Бен-Дауд, по обыкновению, ушёл в свой сад.

В апельсиновой роще он встретил красавицу султаншу Балкис; она была очень печальна, зная, что Сулейман огорчён. Балкис посмотрела на него и сказала:

— О, господин мой и свет моих очей, поверни кольцо на своём пальце и покажи владычицам Египта, Месопотамии, Персии и Китая, что ты великий и страшный султан.

Но Сулейман-Бен-Дауд, покачав головой, ответил:

— О, моя госпожа и радость моей жизни, вспомни зверя, вышедшего из моря! Он пристыдил меня перед всеми животными за моё тщеславие и замою гордость. Теперь, если бы я возгордился перед султаншами Персии, Египта, Месопотамии и Китая только потому, что они мне надоедают, я, может быть, был бы посрамлён ещё больше, чем в тот раз.

А прекрасная Балкис спросила:

— О, мой господин и сокровище души моей, как же ты поступишь?

Сулейман-Бен-Дауд ответил:

— О, моя госпожа и радость моего сердца, я подчинюсь своей судьбе, которую держат в руках девятьсот девяносто девять султанш, надоедающих мне своими беспрерывными ссорами.

И султан пошёл дальше, пробираясь между лилиями, мимозами, розами и тюльпанами, между имбирными кустами, распространяющими сильное благоухание, и, наконец, пришёл к большому камфарному дереву, которое называлось камфарным деревом Сулеймана-Бен-Дауда. Балкис же спряталась среди высоких ирисов, пёстрых бамбуков и красных лилий, окружавших камфарное дерево, чтобы остаться близ своего любимого супруга, султана Сулеймана.

Вот под дерево прилетели две бабочки; они ссорились.

Сулейман-Бен-Дауд услышал, что пёстрый мотылёк сказал своей спутнице:

— Удивляюсь, как ты дерзка! Не смей таким образом говорить со мной! Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть ногой, и дворец султана Сулеймана с садом тотчас же с грохотом исчезнет?

Услышав это, Сулейман-Бен-Дауд позабыл о своих девятистах девяносто девяти надоедливых жёнах и засмеялся, засмеялся так, что камфарное дерево затряслось. Его рассмешило хвастовство мотылька. Он поманил его пальцем, сказав:

— Поди-ка сюда, ты, малыш!

Мотылёк страшно испугался, но подлетел к руке Сулеймана и вцепился лапками в его палец, обмахивая себя крылышками. Султан наклонил голову и тихо-тихо прошептал:

— Маленький мотылёк, ведь ты знаешь, что, как бы ты ни топал ножками, тебе не удастся согнуть и былинки. Что же заставило тебя сказать такую ложь своей жене? Потому что эта бабочка, без сомнения, твоя жена?

Мотылёк посмотрел на Сулеймана, увидел, что глаза мудрого султана мерцают, как звезды в морозную ночь, взял своё мужество в оба крылышка, наклонил маленькую голову и ответил:

— О, султан, живи долго и счастливо! Эта бабочка действительно моя жена, а ты сам знаешь, что за существа эти жены.

Султан Сулейман улыбнулся в бороду и ответил:

— Да, я это знаю, мой маленький брат.

— Так или иначе, приходится держать их в повиновении, — ответил мотылёк, — а моя жена целое утро ссорится со мной. Я солгал ей, чтобы её хоть как-нибудь угомонить.

Сулейман-Бен-Дауд заметил:

— Желаю тебе, чтобы она успокоилась. Вернись же к ней и дай мне послушать ваш разговор.

Мотылёк порхнул к своей жене, которая, сидя на листе дерева, вся трепетала, и сказал ей:

— Он слышал тебя. Сам султан Сулейман-Бен-Дауд слышал, что ты говорила.

— Слышал? — ответила бабочка. — Так что же? Я и говорила, чтобы он слышал. А что же он сказал? О, что сказал он?

— Ну, — ответил мотылёк, с важностью обмахивая себя крылышками, — говоря между нами, дорогая, я не могу порицать его, так как его дворец и сад, конечно, стоили дорого; да к тому же и апельсины начинают созревать… Он просил меня не топать ногой, и я обещал не делать этого.

— Что за ужас! — сказала бабочка и притихла.

Сулейман же засмеялся; он до слез хохотал над бессовестным маленьким негодным мотыльком.

Балкис, красавица султанша, стояла за деревом, окружённая красными лилиями, и улыбалась про себя; она слышала все эти разговоры и шептала:

— Если я задумала действительно умную вещь, мне удастся спасти моего повелителя от преследований несносных султанш.

Она протянула палец и нежно-нежно шепнула бабочке-жене:

— Маленькая женщина, лети сюда.

Бабочка вспорхнула; ей было очень страшно, и она приникла к белому пальчику султанши.

А Балкис наклонила свою очаровательную голову и тихо сказала:

— Маленькая женщина, веришь ли ты тому, что только что сказал твой муж?

Жена мотылька посмотрела на Балкис и увидела, что глаза красавицы султанши блестят, как глубокие пруды, в которых отражается звёздный свет, собрала обоими крылышками всю свою храбрость и ответила:

— О, султанша, будь вечно здорова и прекрасна! Ты ведь знаешь, что за существа мужья!

А султанша Балкис, мудрая Балкис Савская, поднесла руку к своим губам, чтобы скрыть игравшую на них улыбку, и снова прошептала:

— Да, сестричка, знаю; хорошо знаю.

— Мужья сердятся, — сказала бабочка, быстро обмахиваясь крылышками, — сердятся из-за пустяков, и нам приходится угождать им, о, султанша. Они не думают и половины того, что говорят. Если моему мужу хочется воображать, будто я верю, что, топнув ногой, он может разрушить дворец султана Сулеймана, пусть; я притворюсь, что я верю. Завтра он забудет обо всем этом.

— Маленькая сестричка, — сказала Балкис, — ты права, но когда в следующий раз он примется хвастать, поймай его на слове. Попроси его топнуть ногой и посмотри, что будет дальше. Ведь мы-то с тобой отлично знаем, каковы мужья. Ты его пристыдишь, пристыдишь сильно.

Бабочка улетела к своему мужу, и через пять минут у них закипела новая ссора.

— Помни, — сказал жене мотылёк. — Помни, что случится, если я топну ногой!

— Я не верю тебе! — ответила бабочка. — Пожалуйста, топни, я хочу посмотреть, что будет! Ну, топай же ногой!

— Я обещал султану Сулейману не делать этого, — ответил мотылёк, — и не желаю нарушать моего обещания.

— Какой вздор. Если ты топнешь ногой, ничего не случится, — сказала бабочка-жена. — Топай сколько хочешь; ты не согнёшь ни одной травинки. Ну-ка, попробуй! Топай, топай, топай!

Сулейман-Бен-Дауд сидел под камфарным деревом, слышал разговор мотылька и его жены и смеялся так, как никогда ещё не смеялся в жизни. Он забыл о своих султаншах; забыл о звере, который вышел из моря; он забыл о тщеславии и хвастовстве. Он хохотал просто потому, что ему было весело, а Балкис, стоявшая с другой стороны дерева, улыбалась, радуясь, что её любимому мужу так весело.

Вот разгорячённый и надутый мотылёк порхнул в тень камфарного дерева и сказал Сулейману:

— Она требует, чтобы я топнул ногой. Она хочет видеть, что случится, о, Сулейман-Бен-Дауд. Ты знаешь, что я не могу этого сделать; и теперь она уже никогда не поверит ни одному моему слову и до конца моих дней будет насмехаться надо мной!

— Нет, маленький братик, — ответил Сулейман-Бен-Дауд, — твоя жена никогда больше не станет над тобой насмехаться. — И он повернул своё кольцо на пальце, повернул ради маленького мотылька, а совсем не для того, чтобы похвастаться своим могуществом. И что же? Из земли вышли четыре сильных джинна.

— Рабы, — сказал им Сулейман-Бен-Дауд, — когда вот этот господин, сидящий на моем пальце (действительно, на его пальце по-прежнему сидел дерзкий мотылёк), топнет своей левой передней ногой, вызовите раскаты грома и под этот шум унесите мой дворец с садом. Когда он снова топнет, осторожно принесите их назад.