А мышка так ничего и не подумала об этом случае, потому что в голове мышиной мозгу меньше горошины. Так-то.
Картина
Захотела свинья ландшафт писать. Подошла к забору, в грязи обвалялась, потерлась потом грязным боком о забор — картина и готова.
Свинья отошла, прищурилась и хрюкнула.
Тут скворец подскочил, попрыгал, попикал и говорит:
— Плохо, скучно!
— Как? — сказала свинья и насупилась — прогнала скворца.
Пришли индюшки, шейками покивали, сказали:
— Так мило, так мило!
А индюк шаркнул крыльями, надулся, даже покраснел и гаркнул:
— Какое великое произведение!..
Прибежал тощий пес, обнюхал картину, сказал:
— Недурно, с чувством, продолжайте, — и поднял заднюю ногу.
Но свинья даже и глядеть на него не захотела.
Лежала свинья на боку, слушала похвалы и похрюкивала.
В это время пришел маляр, пхнул ногой свинью и стал забор красной краской мазать.
Завизжала свинья, на скотный двор побежала:
— Пропала моя картина, замазал ее маляр краской… Я не переживу горя!..
— Варвары… варвары… — закурлыкал голубь.
Все на скотном дворе охали, ахали, утешали свинью, а старый бык сказал:
— Врет она… переживет.
Лиса
Под осиной спала лиса и видела воровские сны.
Спит лиса, не спит ли — все равно нет от нее житья зверям.
И ополчились на лису — еж, дятел да ворона.
Дятел и ворона вперед полетели, а еж следом покатился. Дятел да ворона сели на осину…
— Тук… тук… тук… — застучал дятел клювом по коре. И лиса увидела сон — будто страшный мужик топором машет, к ней подбирается.
Еж к осине подбегает, и кричит ему ворона:
— Карр еж!.. Карр еж!..
«Кур ешь, — думает лиса, — догадался проклятый мужик». А за ежом ежиха да ежата катятся, пыхтят, переваливаются..
— Карр ежи! — заорала ворона.
«Караул, вяжи!» — подумала лиса, да как спросонок вскочит, а ежи ее иголками в нос…
— Отрубили мой нос, смерть пришла, — ахнула лиса и — бежать.
Прыгнул на нее дятел и давай долбить лисе голову.
А ворона вдогонку: «Карр».
С тех пор лиса больше в лес не ходила, не воровала. Выжили душегуба.
Рачья свадьба
Грачонок сидит на ветке у пруда. По воде плывет сухой листок, в нем — улитка.
— Куда ты, тетенька, плывешь? — кричит ей грачонок.
— На тот берег, милый, к раку на свадьбу.
— Ну, ладно, плыви.
Бежит по воде паучок на длинных ножках, станет, огребнется и дальше пролетит.
— А ты куда?
Увидал паучок у грачонка желтый рот, испугался.
— Не трогай меня, я — колдун, бегу к раку на свадьбу.
Из воды головастик высунул рот, шевелит губами.
— А ты куда, головастик?
— Дышу, чай, видишь, сейчас в лягушку хочу обратиться, поскачу к раку на свадьбу.
Трещит, летит над водой зеленая стрекоза.
— А ты куда, стрекоза?
— Плясать лечу, грачонок, к раку на свадьбу…
«Ах ты, штука какая, — думает грачонок, — все туда торопятся».
Жужжит пчела.
— И ты, пчела, к раку?
— К раку, — ворчит пчела, — пить мед да брагу.
Плывет красноперый окунь, и взмолился ему грачонок:
— Возьми меня к раку, красноперый, летать я еще не мастер, возьми меня на спину.
— Да ведь тебя не звали, дуралей.
— Все равно, глазком поглядеть…
— Ладно, — сказал окунь, высунул из воды крутую спину, грачонок прыгнул на него, — поплыли.
А у того берега на кочке справлял свадьбу старый рак. Рачиха и рачата шевелили усищами, глядели глазищами, щелкали клешнями, как ножницами.
Ползала по кочке улитка, со всеми шепталась — сплетничала.
Радужными крылышками трещала стрекоза, радовалась, что такая красивая, что все ее любят.
Лягушка надула живот, пела песни. Плясали три пескарика и ерш.
Рак-жених держал невесту на усище, кормил ее мухой.
— Скушай, — говорил жених.
— Не смею, — отвечала невеста, — дяденьки моего жду, окуня.
Стрекоза закричала:
— Окунь, окунь плывет, да какой он страшный, с крыльями.
Обернулись гости…
По зеленой воде что есть духу мчался окунь, а на нем сидело чудище черное и крылатое с желтым ртом.
Что тут началось… Жених бросил невесту, да — в воду; за ним — раки, лягушка, ерш да пескарики; паучок обмер, лег на спинку; затрещала стрекоза, насилу улетела.
Подплывает окунь — пусто на кочке, один паучок лежит и тот, как мертвый…
Скинул окунь грачонка на кочку, ругается:
— Ну, что ты, дуралей, наделал… Недаром тебя, дуралея, и звать-то не хотели.
Еще шире разинул грачонок желтый рот, да так и остался — дурак дураком на весь век.
Еж
Теленок увидел ежа и говорит:
— Я тебя съем!
Еж не знал, что теленок ежей не ест, испугался, клубком свернулся и фыркнул:
— Попробуй!..
Задрав хвост, запрыгал глупый теленок, боднуть норовит, потом растопырил передние ноги и лизнул ежа.
— Ой, ой, ой! — заревел теленок и побежал к корове-матери, жалуется:
— Еж меня за язык укусил.
Корова подняла голову, поглядела задумчиво и опять принялась траву рвать.
А еж покатился в темную нору под рябиновый корень и сказал ежихе:
— Я огромного зверя победил, должно быть, льва!
И пошла слава про храбрость ежову за синее озеро, за темный лес.
— У нас еж — богатырь, — шепотом со страху говорили звери.
Верблюд
Вошел верблюд на скотный двор и охает:
— Ну, уж и работничка нового наняли, только и норовит палкой по горбу ожечь — должно быть, цыган.
— Так тебе, долговязому, и надо, — ответил карий мерин, — глядеть на тебя тошно.
— Ничего не тошно, чай, у меня тоже четыре ноги.
— Вон у собаки четыре ноги, а разве она скотина? — сказала корова уныло. — Лает да кусается.
— А ты не лезь к собаке с рожищами, — ответил мерин, а потом махнул хвостом и крикнул верблюду:
— Ну ты, долговязый, убирайся от колоды!
А в колоде завалено было вкусное месиво.
Посмотрел верблюд на мерина грустными глазами, отошел к забору и принялся пустую жвачку есть. Корова опять сказала:
— Плюется очень верблюд-то, хоть бы издох…
— Издох! — ахнули овцы все сразу.
А верблюд стоял и думал, как устроить, чтобы уважать его на скотном дворе стали.
В это время пролетал в гнездо воробей и пискнул мимолетом:
— Какой ты, верблюд, страшный, право!
— Ага! — догадался верблюд и заревел, словно доску где сломали.
— Что это ты, — сказала корова, — спятил?
Верблюд шею вытянул, потрепал губами, замотал тощими шишками:
— А посмотрите-ка, какой я страшный… — и подпрыгнул.
Уставились на него мерин, корова и овцы… Потом как шарахнутся, корова замычала, мерин, оттопырив хвост, ускакал в дальний угол, овцы в кучу сбились.
Верблюд губами трепал, кричал:
— Ну-ка, погляди!
Тут все, даже жук навозный, с перепугу со двора устрекнули.
Засмеялся верблюд, подошел к месиву и сказал:
— Давно бы так. Без ума-то оно ничего не делается.
А теперь поедим вволю…
Козел
В поле — тын, под тыном — собачья голова, в голове толстый жук сидит с одним рогом посреди лба.
Шел мимо козел, увидал тын, — разбежался да как хватит в тын головой, — тын закряхтел, рог у козла отлетел.
— То-то, — жук сказал, — с одним-то рогом сподручнее, иди ко мне жить.
Полез козел в собачью голову, только морду ободрал.
— Ты и лазить-то не умеешь, — сказал жук, крылья раскрылил и полетел.
Прыгнул козел за ним на тын, сорвался и повис на тыну.
Шли бабы мимо тына — белье полоскать, сняли козла и вальком отлупили.
Пошел козел домой без рога, с драной мордой, с помятыми боками.
Шел — молчал.
Смехота, да и только.
Полкан
На весеннем солнышке греется Полкан.
Морду положил на лапы, пошевеливает ушами — отгоняет мух.
Дремлет пес Полкан, зато ночью, когда на цепь посадят, — не до сна.
Ночь темна, и кажется все — крадется кто-то вдоль забора.
Кинешься, тявкнешь — нет никого.
Или хвостом по земле застукает, по-собачьи; нет никого, а стукает.
Ну, с тоски и завоешь, и подтянет вон там, за амбаром, зальется чей-то тонкий голос.
Или над поветью глазом подмигивать начнет, глаз круглый и желтый.
А потом запахнет под носом волчьей шерстью.
Пятишься в будку, рычишь.
А уж жулики — всегда за воротами стоят, всю ночь.
Жулика не страшно, а досадно — зачем стоит.
Чего-чего не перевидишь ночью-то… охо, хо…
Пес долго и сладко зевнул и по пути щелкнул муху.
Поспать бы.
Закрыл глаза, и представилась псу светлая ночь.