Она протянула палец и нежно-нежно шепнула бабочке-жене:
– Маленькая женщина, лети сюда.
Бабочка вспорхнула; ей было очень страшно, и она приникла к белому пальчику султанши.
А Балкис наклонила свою очаровательную голову и тихо сказала:
– Маленькая женщина, веришь ли ты тому, что только что сказал твой муж?
Жена мотылька посмотрела на Балкис и увидела, что глаза красавицы султанши блестят, как глубокие пруды, в которых отражается звездный свет, собрала обоими крылышками всю свою храбрость и ответила:
– О, султанша, будь вечно здорова и прекрасна! Ты ведь знаешь, что за существа мужья!
А султанша Балкис, мудрая Балкис Савская, поднесла руку к своим губам, чтобы скрыть игравшую на них улыбку, и снова прошептала:
– Да, сестричка, знаю; хорошо знаю.
– Мужья сердятся, – сказала бабочка, быстро обмахиваясь крылышками, – сердятся из-за пустяков, и нам приходится угождать им, о, султанша. Они не думают и половины того, что говорят. Если моему мужу хочется воображать, будто я верю, что, топнув ногой, он может разрушить дворец султана Сулеймана, пусть; я притворюсь, что я верю. Завтра он забудет обо всем этом.
– Маленькая сестричка, – сказала Балкис, – ты права, но когда в следующий раз он примется хвастать, поймай его на слове. Попроси его топнуть ногой и посмотри, что будет дальше. Ведь мы-то с тобой отлично знаем, каковы мужья. Ты его пристыдишь, пристыдишь сильно.
Бабочка улетела к своему мужу, и через пять минут у них закипела новая ссора.
– Помни, – сказал жене мотылек. – Помни, что случится, если я топну ногой!
– Я не верю тебе! – ответила бабочка. – Пожалуйста, топни, я хочу посмотреть, что будет! Ну, топай же ногой!
– Я обещал султану Сулейману не делать этого, – ответил мотылек, – и не желаю нарушать моего обещания.
– Какой вздор. Если ты топнешь ногой, ничего не случится, – сказала бабочка-жена. – Топай сколько хочешь; ты не согнешь ни одной травинки. Ну-ка, попробуй! Топай, топай, топай!
Сулейман-Бен-Дауд сидел под камфарным деревом, слышал разговор мотылька и его жены и смеялся так, как никогда еще не смеялся в жизни. Он забыл о своих султаншах; забыл о звере, который вышел из моря; он забыл о тщеславии и хвастовстве. Он хохотал просто потому, что ему было весело, а Балкис, стоявшая с другой стороны дерева, улыбалась, радуясь, что ее любимому мужу так весело.
Вот разгоряченный и надутый мотылек порхнул в тень камфарного дерева и сказал Сулейману:
– Она требует, чтобы я топнул ногой. Она хочет видеть, что случится, о, Сулейман-Бен-Дауд. Ты знаешь, что я не могу этого сделать; и теперь она уже никогда не поверит ни одному моему слову и до конца моих дней будет насмехаться надо мной!
– Нет, маленький братик, – ответил Сулейман-Бен-Дауд, – твоя жена никогда больше не станет над тобой насмехаться. – И он повернул свое кольцо на пальце, повернул ради маленького мотылька, а совсем не для того, чтобы похвастаться своим могуществом. И что же? Из земли вышли четыре сильных джинна.
– Рабы, – сказал им Сулейман-Бен-Дауд, – когда вот этот господин, сидящий на моем пальце (действительно, на его пальце по-прежнему сидел дерзкий мотылек), топнет своей левой передней ногой, вызовите раскаты грома и под этот шум унесите мой дворец с садом. Когда он снова топнет, осторожно принесите их назад.
– Теперь, маленький брат, – сказал он мотыльку, – вернись к своей жене и топни ножкой, да посильнее!
Мотылек полетел к своей жене, которая продолжала кричать:
– Ну-ка, посмей топнуть! Топни ногой! Топни же, топни!
Балкис увидела, как джинны наклонились к четырем углам сада, окружавшего дворец, весело захлопала в ладоши и прошептала:
– Наконец-то Сулейман-Бен-Дауд сделает для мотылька то, что он давно должен был бы сделать для самого себя! О, сердитые султанши испугаются!
И вот мотылек топнул ногой. Джинны подняли дворец и сад в воздух на тысячу миль. Раздался страшный раскат грома, и все окутал мрак, черный как чернила.
Бабочка билась в темноте и кричала:
– О, я буду добрая! Мне так жаль, что я глупо говорила! Только верни на место сад, мой дорогой, милый муж, и я никогда больше не буду с тобой спорить!
Мотылек испугался не меньше своей жены, а Сулейман так хохотал, что прошло несколько минут, прежде чем он смог шепнуть мотыльку:
– Топни снова, Маленький Братец. Верни мне обратно мой дворец, о, великий и сильный волшебник!
– Да, да, верни ему его дворец! – прошептала бабочка-жена, по-прежнему бившаяся в темноте, как ее ночные сестры. – Верни ему дворец, и, пожалуйста, довольно этого ужасного колдовства!
– Хорошо, дорогая, – ответил ей мотылек, стараясь придать своему голосу твердость. – Ты видишь, что вышло из-за твоих капризов? Конечно, мне все это безразлично; ведь я-то привык к подобным вещам, но из любви к тебе и к султану Сулейману я согласен привести все в порядок.
Итак, он снова топнул ногой, и в то же мгновение джинны опустили дворец и сад, да так осторожно, что даже не колыхнули их. Солнце освещало темно-зеленые листья апельсиновых деревьев; фонтаны били среди розовых египетских лилий; птицы пели, а бабочка-жена лежала на боку под камфарным деревом, трепетала крылышками и, задыхаясь, говорила:
– О, я буду послушна, я буду уступчива!..
Султан же так смеялся, что не мог говорить. Он откинулся назад, изнемогая от смеха, несколько раз икнул, наконец, погрозил пальцем мотыльку, сказав:
– О, великий волшебник, ну зачем ты вернул мне мой дворец, раз в то же самое время заставляешь меня умереть от смеха?
Вдруг послышался страшный шум; все девятьсот девяносто девять султанш с криком и визгом выбежали из дворца и принялись звать своих детей. Они спускались по большим мраморным ступеням мимо фонтанов, потом выстроились по сто в ряд и остановились; умная Балкис подошла к ним и сказала:
– Что с вами, о, султанши?
Они стояли на мраморной лестнице по сто в ряд и ответили:
– Ты спрашиваешь, что с нами случилось? Мы, по обыкновению, жили мирно в нашем дворце; вдруг он исчез, и мы остались посреди густой тьмы, что-то шумело, гремело, и в темноте мимо нас пролетали джинны и духи земли. Вот что нас взволновало, о, главная султанша, и мы очень напуганы этим; это был страшный испуг, и он не походил ни на что прежнее.
Тогда Балкис, красавица султанша, любимая жена Сулеймана-Бен-Дауда, прежняя правительница Савская, пришедшая через золотоносные реки юга из пустыни Цинна к башням Зимоабве, Балкис, почти такая же мудрая, как мудрейший в мире султан Сулейман-Бен-Дауд, ответила:
– Все это пустяки, о, султанши. Мотылек пожаловался на свою жену, которая с ним ссорилась, и наш повелитель Сулейман-Бен-Дауд пожелал преподать ей урок смирения и послушания, потому что то и другое считается добродетелью среди жен мотыльков.
Ей ответила дочь фараона, султанша Египта, сказав:
– Я не верю, чтобы можно было поднять наш дворец, как маленькую поросль, ради ничтожного насекомого. Нет, конечно, Сулейман-Бен-Дауд умер. Раздались страшные звуки и замелькали страшные картины, потому что земля загремела и свет померк от известия о его кончине.
Балкис поманила рукой эту гордую султаншу, не глядя на нее, и сказала ей и всем остальным женам Сулеймана:
– Пойдите и посмотрите.
Они спустились с мраморной лестницы, по-прежнему, по сто в ряд, и увидели, что под камфарным деревом сидит премудрый султан Сулейман-Бен-Дауд, все еще не оправившийся от слабости после припадка смеха; что он покачивается взад и вперед и что на каждой его руке сидит по бабочке; султанши также услышали, как он говорил:
– О, жена моего братика, летающего в воздухе, теперь после всего, что случилось, помни: во всем угождай своему мужу, чтобы он снова не вздумал топнуть ногой; он сказал, что привык к этому великому волшебству, и сам он великий волшебник, колдун, который может унести дворец Сулеймана-Бен-Дауда. Летите с миром, мои крошки! – Он поцеловал крылышки мотылька и бабочки, и они улетели.
Тогда все султанши, кроме Балкис, прекрасной и великолепной Балкис, которая стояла в сторонке и улыбалась, пали ниц, сказав:
– Если ради мотылька, недовольного своей женой, совершаются такие чудеса, что же будет с нами, рассердившими нашего султана своими вечными ссорами, криком и недовольством!
Потом они поднялись, опустили на лица покрывала, прижали руки к губам и тихо, как мышки, на цыпочках двинулись к дворцу.
А Балкис, прекрасная и восхитительная Балкис, прошла между красными лилиями в тень камфарного дерева, положила свою белую руку на плечо Сулеймана-Бен-Дауда и сказала:
– О, мой господин и сокровище души моей! Радуйся, мы преподали великий и памятный урок султаншам Египта, Эфиопии, Абиссинии, Персии, Индии и Китая!
Сулейман-Бен-Дауд, все еще следивший взглядом за мотыльком и бабочкой, игравшими в луче солнца, ответил:
– О, моя госпожа и драгоценность моего счастья, когда же это случилось? Ведь с той минуты, как я пришел в сад, я шутил с мотыльком, – и он рассказал Балкис все как было.