— Вот видишь! — назидательно сказала она.

И, конечно, у Джима пропала охота говорить о своем желании.

— Но сегодня уже поздно, — сказал Лукас, — я примусь за это завтра.

— Тогда, может, и я останусь, — сказал почтальон, — чтобы заодно прихватить вашу почту.

— Это было бы очень любезно с вашей стороны, — сказал Лукас.

— Если вы не против, — предложил господин Рукав, — вы могли бы переночевать у меня. И мы побеседовали бы о таком предмете, как география, — ведь вы, как почтальон, весьма сведущи в этой науке, а меня она тоже чрезвычайно интересует.

— Весьма буду рад, — согласился почтальон и добавил, повернувшись к Джиму и Лукасу: — Должно быть, это очень приятно, иметь так много друзей?

— Да, — улыбнулся Лукас, — не так ли, Джим?

— Более того! — с важной миной выступил вперед господин рукав. — Это величественно! Спокойной ночи, милые дамы и господа!

И они шагнули к двери, чтобы уйти, но почтальон еще раз обернулся:

— Впрочем, за то сотрясение, которое мой корабль причинил острову, я извинюсь завтра перед королем Альфонсом Без-Четверти-Двенадцатым.

Они ушли. Лукас тоже отправился к своей станции, оставляя позади себя шлейф дыма. И вскоре погасли все огни в окнах Ласкании. Ветер шумел в корнях деревьев, и большие и маленькие волны плескались на государственной границе.

Проснувшись на другое утро, Джим сразу вспомнил свой сон. Будто он стоит под высоким высохшим деревом, на котором не только листьев, но даже коры нет, а только голая древесина, к тому же расщепленная молниями. На верхнем сучке сидит большая птица, худая, обтрепанная, и из глаз ее катятся слезы величиной с аэростат. Джим хотел убежать, потому что от таких слез вполне могло начаться наводнение, но птица окликнула его:

— Джим Пуговица, пожалуйста, не уходи!

Джим остановился и удивленно спросил:

— Откуда ты меня знаешь, большая птица?

— Но ты же мой друг!

— Что я могу сделать для тебя, бедная птица? — спросил Джим.

— Помоги мне спуститься с этого ужасного мертвого дерева, иначе я погибну. Я так одинок, так ужасно одинок.

— Разве ты не можешь летать? — крикнул Джим. — Ты же птица!

— Джим, ты меня не узнаешь? — отвечала птица бесконечно печальным голосом. — Откуда же мне уметь летать?

— Перестань плакать, — попросил Джим, — у тебя такие громадные слезы, что если одна упадет на меня, я утону в ней.

— Ах, мои слезы не больше твоих! — возразила птица. — Посмотри как следует!

Тут Джим внимательно проследил за падающей слезой — чем ниже она падала, тем меньше становилась. И, очутившись на его ладони, оказалась маленькой слезинкой.

— Кто же ты, птица? — спросил Джим, и птица воскликнула:

— Да взгляни же на меня еще раз!

Джим присмотрелся и увидел вместо птицы господина Тур Тура. И тут же проснулся.

Этот сон все утро не шел у него из головы. За завтраком он молчал.

— Ты на меня все еще сердишься за вчерашнее? — спросила Ли Зи, очень сожалея, что обидела Джима.

— За вчерашнее? — рассеянно переспросил Джим.

— За то, что я сказала «вот видишь!»

— Ах, — ответил Джим, — какие пустяки, Ли Зи!

И только когда пришел Лукас, Джим рассказал про свой странный сон.

— Да, мнимый великан, — пробормотал Лукас, попыхивая трубкой. — Я тоже о нем часто думаю. Без него нам бы тогда ни за что не выбраться из пустыни Край Света. Как он там поживает в своем оазисе?

После завтрака госпожа Каак убрала со стола, Ли Зи помогала ей мыть и вытирать посуду, а Лукас и Джим принялись отвечать на письма. Лукас писал, а Джим пририсовывал свое черное лицо, складывал листки и наклеивал марки на конверты. Когда все письма были написаны, у Лукаса болела рука — а ведь он был человек незаурядной силы. Джим, облизавший все конверты и все марки, откинулся без сил на стуле и сказал:

— Бобе мой, боб эбо быба бабоба!

Он, собственно, хотел сказать: «Боже мой, вот это была работа!» Но язык у него прилип к небу. Пришлось ему чистить зубы и полоскать рот, иначе он бы и поесть не смог.

После обеда пришли почтальон и господин Рукав с поручением от короля — созвать всех подданных на аудиенцию.

Все отправились в замок.

Король, как обычно, сидел на троне возле телефона в бархатном халате, с короной на голове и в клетчатых шлепанцах.

— Мои дорогие подданные, — сказал он, — добрый день!

Слово для приветствия взял господин Рукав:

— Мы все желаем вашему величеству наилучшего дня и сим верноподданнейше заверяем вас в своем присутствии.

— Ну, тогда, — сказал король и несколько раз кашлянул, чтобы собраться с мыслями, — по правде говоря, мои дорогие Подданные, мне очень жаль, но я должен вам сообщить, что повод, по которому я вас позвал, очень серьезный. Даже, так сказать — в известной мере…

Тут король Альфонс снова кашлянул, беспомощно переводя взгляд с одного на другого.

Видимо, вы хотите сообщить нам свое постановление, ваше величество? — пришла ему на помощь госпожа Каак.

— Да, хотелось бы, — ответил король. — Но это не так просто. Потому что у меня несколько постановлений, а именно два. Первое постановление состоит в том, что я постановил довести до вашего сведения мое постановление. Итак, это я уже сделал, таким образом первое мое постановление выполнено.

Король снял с головы корону, подышал на нее и стал полировать ее рукавом халата, как он делал всегда, погружаясь в тяжелые думы. Наконец он решительным движением водворил корону на место и сказал:

— Мои верные подданные! Вчерашний случай с почтовым кораблем показал, что больше так продолжаться не может. Это слишком опасно. На правительственном языке это называется «положение назрело».

— И что же не может продолжаться, ваше величество? — спросил Лукас.

— Я же вам только что все объяснил, — вздохнул король и вытер шелковым платком пот со лба, уже утомившись от аудиенции.

Подданные молча ждали, когда король снова соберется с мыслями.

— Вам это трудно понять. Но главное, что это понимаю я, на то я и король. Итак, мое первое постановление я вам уже сказал, а мое второе постановление звучит так: что-то надо делать.

— Что надо делать, ваше величество? — осторожно спросил Лукас.

— Я вам сейчас все объясню, — сказал король. — Эс Шэ Эл и Эн Эл — в опасности.

— Эс что? — не понял Лукас.

— Эс Шэ Эл и Эн Эл. Это сокращенно, потому что на правительственном языке обычно используются сокращения. Это означает Соединенные штаты Ласкании и Ново-Ласкания.

— Ага, — понял Лукас. — Ну и почему они в опасности?

Король объяснил:

— Но ведь вчера почтовый корабль столкнулся с государственной границей Ново-Ласкании, потому что было темно. Прежде почтовый корабль заезжал к нам лишь изредка, но теперь, когда у нас есть дипломатические отношения с Дандаем, морское сообщение очень оживилось. Почти каждый месяц приплывает корабль моего уважаемого друга Пунг Гинга, императора Ландая. Еще неизвестно, что может произойти, если он в темноте наткнется на государственную границу. Поэтому я постановил, что надо что-то делать.

— Совершенно верно! — воскликнул господин Рукав. — Это очень мудрое постановление. Да здравствует наш всемилостивейший король!

— Минуточку, — задумчиво сказал Лукас. — Ваше величество, но вы же не сказали, что именно надо делать.

— Мой дорогой Лукас, — с укоризной сказал король, — именно для этого я и собрал вас, чтобы выяснить, что делать. В конце концов, не могу же я все решать один. У меня и так было работы по самые уши с подготовкой двух постановлений. Вы же должны понять.

Лукас поразмыслил, потом предложил:

— А как вы посмотрите на то, чтобы построить маяк?

— Прекрасная идея! — воскликнул господин Рукав. — Это должен быть высокий маяк, чтобы кораблям было видно издалека.

— Вопрос только, где мы его установим, — озабоченно сказал король. — Ведь он должен иметь достаточно широкое основание, чтобы не упасть. А для этого у нас нет места.

— Это верно, — задумчиво проговорил Лукас. — Значит, надо изобрести маяк, достаточно большой, но чтоб он занимал при этом как можно меньше места.

Все растерянно посмотрели друг на друга.

— Так не бывает, — объяснил господин Рукав. — Что-то может быть либо маленьким, либо большим, но то и другое сразу невозможно. Это научно доказано.

Король Альфонс Без-Четверти-Двенадцатый опечаленно вздохнул:

— Но я уже постановил это. Я не могу так легко отменять собственные постановления, это не годится для короля! И не Могу позволить, чтобы они не выполнялись. Постановление есть постановление.

— Но если не получается, — успокаивающе вставила госпожа Каак, — то, может, разумнее было бы отказаться?