— Всё равно мы их остановим! Принеси-ка мне ту бутыль. — Чёрная душа бросилась в угол и осторожно принесла огромную бутыль с черепом и костями на наклейке.

— Азотная кислота, — сказал Старый год и горько усмехнулся.

Боязливо Чёрная душа налила кислоту в старинный фарфоровый сосуд с инициалом «А», ангелочками и царской короной.

О, если бы этот сосуд мог чувствовать и говорить! Он содрогнулся бы! Лёгкий аромат ещё сохранился в нём; ещё не выветрился за целых два столетия. А сейчас… Старый год бросил часики в кислоту, — раздалось шипение, из сосуда поднялось удушливое облачко. Старичок мрачно сказал:

— Мгновение, остановись!

Часики лежали словно на дне колдовского озера; от них поднимались пузырьки воздуха. Старый год и Чёрная душа наклонились над кислотой; очертания их лиц менялось среди паров.

— Этим пользовались ещё в мрачные времена Антонио Сегеди, — сказал Старый год, и закрыл сосуд фарфоровой крышкой, — В этом адском растворе они исчезнут без следа!

Держа в глазу чёрную лупу, мастер Петушков склонился над столиком. Он разглядывал дамские часики величиной с божью коровку, которые принесла чинить какая-то гражданка из Костромы. Увидев в механизме порванный волосок, мастер усмехнулся: такие волоски делал мастер Джозеф Склют, переселившийся в 1893 году из Женевы в Ростов-на-Дону. Петушкову было приятно думать, как он скажет это гражданке из Костромы, когда та придёт, и удивит её своими познаниями.

Вдруг Петушков поднял глаза, будто его позвали. Он увидел мальчика; прижав нос к стеклу, мальчик не мигая глядел на мастера. Петушков поманил его пальцем.

И, когда Митя вошёл, спросил:

— Тебе кого, мальчик?

— Нет… Я ошибся… — сказал Митя, глядя во все глаза на лупу, торчавшую из глаза мастера.

— А что ты думал? — с интересом спросил Петушков. — Можешь задать мне какой хочешь вопрос и на всё получишь ответ!

— Я ищу старичка… Старый год… Не знаете, где он живёт?

Мастер улыбнулся.

— Как же я могу не знать? Старый год?.. Там же, где Новый! — И, не задумываясь, почему-то указал на детский универмаг через улицу, где зажигались и гасли буквы — «Всё для Нового года!» — А зачем тебе?

— Да так… — уклончиво сказал Митя. — Я ищу одни часики… «Артель „Игрушка“, 1-й сорт…»

И Митя выбежал из мастерской. Часовой мастер вынул из глаза лупу, многозначительно сказал себе:

— Это неспроста… Маленький мальчик ищет Старый год… На башне бьют куранты… Время останавливается…

Он поднял палец вверх и задумался. Он знал всё! Но с тех пор, как часы сошли с ума, он понял, что есть на свете тайна, на которую он не смог бы ответить ни себе, ни своим друзьям, ни той самой гражданке из Костромы, если бы она ни с того, ни с сего его об этом спросила.

А Митя уже вбежал в вертящиеся двери универмага. Магазин сверкал и гремел. На прилавке стояла ёлка, на ней висели цветные фонарики, балерины, грибы, стрекозы, почтовые ящички, золотые бумажные рыбы, куколки и жуки, хлопушки и звёзды, флажки всех стран и флотов мира. Со всех сторон неслись звуки патефонных пластинок, кричали «уйди-уйди», звенели бубенчики, верещали свистульки. Кассы так щёлкали и рычали, что удивительно, как их не боялись кассирши.

Митя пробирался среди всего этого гама, шума, писка, звона и толкотни. Над ним качались воздушные шары и фонарики.

Какой-то толстяк в енотовой шубе бил молоточком по детскому ксилофону, но ничего не было слышно, потому что только что кончился «золотой дождь» и покупательницы громко спрашивали, будет он ещё или не будет.

Митя подошёл к толстяку:

— Скажите, пожалуйста…

Но его тут же оттёрли, и он чуть не опрокинул какого-то маленького мальчика. Этот мальчик держал в руках розовую бумажную гармошку, которая только что порвалась в его руках, и плакал. Его утешала мама. Она прикладывала себе к лицу маски: то ведьму, то поросёнка, то трубочиста.

— Хочешь, Мишенька? — спрашивала она. Но мальчик пугался ещё сильнее и ревел.

— Тётя, — спросил Митя у неё, — вы не знаете, где найти Старый год?

Женщина махнула на него рукой и надела на себя маску тигра.

Через магазин со страдальческим выражением лица пробиралась продавщица, у которой на голове стоял ящик с серпантином и конфетти. Митя подпрыгнул и крикнул ей в ухо:

— Где найти Старый год?

Она повернулась вместе с ящиком и указала головой в угол зала.

Митя побежал мимо тортов (на них кремом было написано: «С Новым годом!»), мимо игрушечных саней и сервизных чашек (к ним были привязаны целлулоидные мешочки с драже), мимо новогодних наборов с бонбоньерками, перевязанными бумажными бантами.

В углу Митя увидел не меньше сотни дедов-морозов — от самых маленьких до самых больших. У них были мешки за плечами, они опирались на посохи; у всех блестели слюдой бороды.

Митя нырнул в толпу. И вынырнул у прилавка.

— Тётя! Тётя! Тётя!.. — кричал он продавщице, но она снимала красно-синие мячики с верхней полки и не обращала внимания.

— Тётя! — заорал Митя не своим голосом.

— Ну, что тебе?

— Мне нужен Старый год! Там сказали, вы знаете…

— Что?

— Старый год! Он где-то здесь…

— Двугривенный, — сказала продавщица, наконец поняв, в чём дело. И сунула ему маленького деда-мороза.

— Мне не этого! — рассердился Митя. — Настоящего! — вернул ей деда-мороза и вышел на улицу.

Целых три часа бродил Митя по городу, заглядывая куда попало. Он побывал у стен древнего Ярославского кремля и у речки Которосли, где городские мальчишки катались на коньках, и сунул свой нос даже в планетарий. Но Старого года нигде не было.

На город уже опустились сумерки, в сером зимнем вечере зажглись огни праздничных витрин, над парадными замерцали лампочки, закрытые сетками, словно намордниками. Засветились на перекрёстке электрические часы; стрелки на них то и дело подскакивали ещё дальше, ещё ближе к концу года. Вокруг продолжалась праздничная суматоха.

Митя остановился перед милиционером-регулировщиком, сидевшим в стеклянной будке, и уже открыл рот, чтобы спросить его, где Старый год, как вдруг увидел фигуры двух снежных баб — Продажной и Бумажной.

— Они, — прошептал Митя и, крадучись, пошёл за ними.

Бабы спешили к Знаменским воротам, над которыми в вечернем небе вырисовывались зубцы древней башни.

Возле самой башни на тротуаре валялись кучи снега, сброшенного с крыши. Его сгребал лопатой дворник и швырял в машину-снеготопку, в которой горел огонь, а с другой стороны вытекала грязная вода, исчезая в решётке люка.

— Что это? — спросила со страхом одна снежная баба другую.

— Тсс… Только не показывай, что боишься.

И они юркнули под каменные своды ворот, оклеенных пёстрыми новогодними афишами о ёлках и кукольных представлениях. Митя увидел, как бабы исчезли в низенькой незаметной двери, и нырнул за ними.

Они шагали по крутым каменным ступеням тёмной винтовой лестницы, окутанной ядовитой сыростью. Дыхание баб от пустоты лестницы сделалось громовым.

Задрав голову, Митя почти не дыша крался за ними. Вдруг раздались проклятия и грохот: это Продажная душа налетела в темноте на дамский велосипед; он упал на баб, и они с визгом покатились вниз, чуть не свалившись на Митю, который едва успел спрятаться за выступ.

Ощупав сначала себя, потом велосипед, бабы встали.

— Мой велосипед! — взвизгнула Продажная душа. — Значит, Чёрная тут! — И, поставив велосипед на заднее колесо, прислонив его к стенке, бабы ринулись наверх. Митя — за ними. Обе враз — своими двумя головами — бабы подняли люк и, увидев старичка, начали кричать:

— Она нас надула!.. Украла сердце!..

Они влезли в башню. Продажная душа орала:

— Видала воровок! Сама воровка! Но таких!..

Бумажная душа визжала:

— Я ей покажу! Я про неё напишу волшебными чернилами…

Митя слышал это сквозь щель люка. Но люк захлопнулся, и хотя вопли и крики продолжались, мальчик уже не разбирал слов. Он остался один на тёмной лестнице. Мите стало страшно. Ему захотелось домой к маме! Но Митя был храбрый мальчик. К тому же рядом с люком, чуть в стороне, он заметил совсем маленькую чугунную дверь, закрытую снаружи заржавленной задвижкой. А когда настоящие мальчики видят заржавленные задвижки, они непременно их открывают, чтобы узнать, что там.

Обеими руками Митя уцепился за задвижку и, налегая всем телом, открыл. Потом толкнул дверцу. Оказалось: ещё выше вела совсем крутая, похожая на штопор, чугунная винтовая лестница. И откуда-то сверху слышалось мерное и хриплое дыхание какого-то чудовища. Митя собрался бежать, но вспомнил о Лёле и о её сердце и полез наверх. Он увидел перед собой огромные зубчатые колёса; некоторые двигались, а некоторые как будто стояли. Стало ясно: это хрипело не чудовище, а старинные башенные часы! Сквозь их громовое тиканье Митя опять услышал вопли снежных баб.