– Угу, – уныло подтвердил стажер. – Заброска в Анды через час, все уже готовы, один я тут…
Германика отодвинула стажера в сторону и заколотила по двери:
– Сатырос, открывай. Сейчас же. Мы опаздываем.
Стажер упер в нее глаза, полные надежды.
– Сатырос, открывай. Молодому человеку через час надо быть в Андах. Альпак гонять. Или лам? Не срывай операцию.
С таким же успехом она могла выступать перед куском гранита. Германика скрипнула зубами. Да, они не слишком ладили с Сатыросом, и, пожалуй, их игра затянулась, но зачем же позорить ее перед стажерами?
– Эй, парашютист, тебя как зовут?
Стажер моргнул:
– Меня? Э… пани…
– Смешное имя.
– Нет, – стажер заморгал интенсивней. – Меня зовут Тадеуш, Тадеуш Вуйцик.
– Германика, – представилась девушка. – Шел бы ты, Тадеуш.
Узрев непонимание, она выразилась более четко:
– За угол спрячься. Живо. – И вынула из ножен стилет. – Не время для флейты.
Пан Тадеуш бросил взгляд на клинок вороненой стали с резной костяной ручкой, изображающей такую страхолюдную тварь, какая ему не встречалась ни в одной энциклопедии, и его как ветром сдуло.
Германика удивилась, как такой нескладный, по первому впечатлению, человек может так быстро и ловко управляться со своими протяженными конечностями, и тут же отбросила это удивление. На Авалон просто так не попадают.
– Сатырос, – почти нежно позвала она в тонкую щель меж стиснутых, как зубы, створок. – Прохиндей ты. Удави аспида своей скупости, отвори дверцы. Последний раз говорю – открывай. Будет хуже.
Грек держался. Он стоял насмерть – будто был последним из воинов царя Леонида в Фермопилах, а Германика – «бессмертным» из гвардии царя Ксеркса[23].
Хотя, вполне возможно, он от греха подальше удалился в глубины своего лабиринта.
«Беги, минотавр, беги… – подумала девушка. – Шутить он вздумал».
Ей было сумрачно, немного скучно и еще, самую каплю, больно. Зачем Юки направила ее в Англию?
«Все ведь кончилось, да? – спросила Германика у клинка, поймав на лезвии отражение «свечей Мебиуса» под потолком. – Все исчезло и кануло. Марко уже старик, а я – вечная девчонка, почти бессмертный оперативник Службы Вольных Ловцов. Глупо даже думать о том, что у нас могло бы быть…» Клинок не давал ответа. Он был темен, остер и почти без сопротивления входил в плотное дерево.
– Умеешь ли резать? – задумчиво, сама у себя, спросила Германика. – Умеешь ли читать?
Несколько взмахов, в черноту двери впивается руна, как клещ, и медленно наливается холодным светом.
– Умеешь ли окрасить?
Вторая руна легла рядом, и свечение их удвоилось. В подземном зале стало очень тихо. Германика услышала, как сопит за углом стажер Вуйцик, как шелестят жаждущие знаний страницами в Библиотеке тремя этажами выше, как крадутся в стенах робкие мыши и ворочаются под самой крышей толстые вороны. Она услышала даже, как прокладывает свой бесконечный путь в белом известняке стен башни червь-шамур – существо древнее Храма Соломона. И еще – как потрескивают от напряжения створки заговоренных дверей, ожидая третьей руны.
– Умеешь ли спрашивать? А, Сатырос?
Она подняла стилет и… не успела. Шелковый вихрь ворвался в зал – взрыв персикового цвета, фонтан лепестков роз, и Германика закружилась с ним в танце.
Тадеуш Вуйцик никогда такого не видел. И таких женщин не видел. Две женщины. Гибкая, как хлыст, и тонкая, как шпага, девушка. Юная девушка с грустными и старыми глазами. Сколько ей лет на самом деле? Сколько она провела здесь, на этой земле, где солнце все время стоит в зените, а в урочный час тихо гаснет, сменяясь на луну? Сколько она прожила здесь, где ветер всегда нежен, а дождь, кажется, ластится, как домашний пес? Черные волосы, короткая стрижка, иссиня-черное платье, облегающее тело. Ткань платья слегка переливается и выстреливает внезапные зеленые искры – так сверкают волчьи зрачки в зимнем лесу. Высокие сапоги на низкой платформе.
И вторая женщина – хрупкая, будто фарфоровая кукла, старушка с длинными седыми волосами, в светло-оранжевом кимоно. С мягкими, вкрадчивыми движениями, нечеловечески легкой, воздушной походкой, она танцевала по Нижнему залу с закрытыми глазами, и под опущенными веками глаза блистали фиолетовым. Глава СВЛ Юки Мацуда.
Что произошло, он не понял. Эта девушка, Германика, стояла возле дверей и колдовала. Она не просила, а делала что-то совсем иное. Лучший нюхач Роминтерской стаи, Тадеуш безошибочно отличал просьбы людей Договора от алхимической магии темников или проявлений гостей с Той Стороны. Но здесь творилось нечто иное.
А в ответ за закрытыми дверями закручивалась тугая пружина – кучерявый грек, от которого пахло книжной пылью и еще морской солью и сыромятной кожей, что-то творил в ответ. Напряжение росло, все плотнее сжимался воздух в зале, в нем сшибались невидимые токи, и текучий свет «вечных свечей» тускнел. Пан Вуйцик окончательно уверился, что «все они на этих островах больные на голову», и решился уже драпать – как можно дальше из Нижнего зала, потому что никто из противников не собирался уступать. А потом явилась Юки – как внезапный майский снегопад, провела шелковым крылом, и все стихло.
– Рун не следует резать тому, кто в них не смыслит, – прозвенел ее голос, и Германика отшатнулась. Побледнела, сжала рукоять стилета, глубоко вздохнула.
– Спасибо, что остановила. – Она, не глядя, сунула клинок в ножны. Провела ладонью по двери, стирая уже вырезанные символы. – Юки… можно я возьму другое направление? Не надо мне в английский Магус. Полно же дел. В Альпах опять видели татцельвурма.
Германика говорила тихо и смотрела куда-то в сторону выхода, откуда выглядывал бледный пан Вуйцик.
– Нет. – Хрустальный голос Юки Мацуда был тверже алмаза. – То, что случилось в Англии, – задача первостепенной важности. Ты поедешь туда и сделаешь все, что должна. Нельзя все время прятаться от жизни, Германика-сан.
– Жизни? – девушка подняла взгляд, налитый черной, собачьей тоской. – Разве это можно назвать жизнью, Юки?
Щелкнули засовы, и створки дверей бесшумно разошлись. Германика с опущенной головой шагнула вперед, не обращая внимания на Сатыроса. Тот посторонился, кивнул Юки, словно ничего необычного не произошло. Своим хитрым вороньим навыкате глазом нашел стажера Вуйцика и поманил пальцем:
– Подобрал я тебе парашют, страдалец.
Она сорвалась. Если бы не Юки, она непременно затеяла драку с Сатыросом. Как все плохо. Она думала, что все, что она чувствовала, давно умерло. Растворилось в глубинах памяти, похожих на глубокие бухты Авалона – полные лазурной воды, со дна которых поднимаются лишь тягучие нежные медузы – такие, что не обхватить руками. Но ее память – злопамятный зверь, не забывающий ни единой, даже самой мелкой обиды и ждущий лишь подходящего часа, чтобы нанести удар.
«Почему ты до сих пор не умер, Марко? – Германика брела бесконечными коридорами подземелий Сатыроса, и вечные свечи на стенах дрожали и вытягивались синими язычками пламени. – Я бы встретила тебя на путях Нижнего Мира. Потому что ты не заслужил Верхнего! Я бы выстлала дорогу твоей душе – морскими туманами и седыми подземными мхами. И почему, если ты до сих пор жив, ты ни разу не выходил на Дорогу Снов?! Ведь мы могли бы… Хотя бы раз увидеться. Трус!»
Как она выбралась на свежий воздух, откуда у нее в руках ворох артефактов, что за зелья булькали в сумке – фройлян Бодден помнила очень смутно. Она машинально что-то хватала со стеллажей, запихивала, роняла и отпрыгивала, когда это что-то со звучным хлопком и бледным пламенем испарялось или, по-змеиному шипя, уползало во тьму складского лабиринта. Германике было глубоко безразлично. Пусть Эвклид порядок наводит. В таком затуманенном состоянии она добралась до выхода и вывалила все, что набрала, на приемный стол. Густые греческие брови интенданта дернулись и попытались сорваться с изумленно сморщенного лба – куда-то под полукруглые своды Нижнего зала.
– Ты это ВСЕ с собой берешь?
– Угу, – Германика старательно изучала свой маникюр – глубокий темно-синий лак с редкими золотыми проблесками. – Беру. Все.
Эвклид несколько секунд колебался. Случай был редкий – интендант неожиданно стал свидетелем столкновения равнозначных пунктов инструкции. С одной стороны, эта… не совсем адекватная девица вознамерилась вынести из Хранилища предметы, безусловно, запретные. С другой – Юки сказала «пусть девочка берет все, что хочет». А Юки – это не просто начальник. Юки… это Юки.
– Хорошо, – Сатырос заполнил убористым мелким почерком графу учета в увесистом томе. – Распишись здесь.
Дождался, пока девушка равнодушно выведет свой фигурный вензель, и прибавил:
– Береги себя, Бодден.
Авалон был чудесным местом, лишенным всех тягот жизни во Внешних землях. Вечное лето, мягкий ветерок, мандариновые рощи, оливковые кущи, интересные обитатели… По мнению Германики, у этого места было всего два минуса. Здесь было невыносимо скучно. И с Авалона крайне сложно было убраться.