– Ты это говоришь серьезно?

– Зачем мне врать?

– Прости, дружище, для чего ты надел на голову фланелевый колпак, закрывающий твои уши?

– Это мне врач прописал, потому что я сильно стукнул себе коленку. А ты, дорогой Деревянный Человечек, почему ты напялил себе на нос этот фланелевый колпак?

– По предписанию врача, так как я сильно ударил себе пятку.

– Ах, бедный Пиноккио!

– Ах, бедный Фитиль!

После этих слов последовало долгое-предолгое молчание, в течение которого оба приятеля с насмешкой оглядывали друг друга.

Наконец Пиноккио пропел медовым голоском:

– Скажи мне, мой милый Фитиль, ты никогда еще не болел ушной болезнью?

– Я? Нет!.. А ты?

– Никогда! Но вот сегодня одно мое ухо очень меня обеспокоило.

– И у меня то же самое.

– И у тебя тоже? А какое ухо у тебя болит?

– Оба. А у тебя?

– Оба. Значит, у нас одна и та же неприятность?

– Боюсь, что да.

– Сделай мне одно одолжение. Фитиль…

– Охотно. От всей души!

– Не покажешь ли ты мне свои уши?

– Почему бы нет? Но сначала я хочу увидеть твои, милый Пиноккио.

– Нет, сначала ты покажи свои.

– Нет, дорогуша! Сначала ты, а потом я.

– Ну ладно, – сказал Деревянный Человечек, – в таком случае, заключим дружественный договор.

– Прошу огласить этот договор.

– Мы оба одновременно снимаем наши колпаки. Согласен?

– Согласен.

– Итак, внимание! – И Пиноккио крикнул громким голосом: – Раз! Два! Три!

По счету «три» оба мальчика сорвали с головы колпаки и подбросили их в воздух.

И тогда случилось нечто такое, во что нельзя было бы поверить, если бы это не было правдой. А именно: случилось то, что Пиноккио и Фитиль вовсе не были охвачены горем и стыдом, когда увидели, что больны одной и той же болезнью, – напротив, они стали подмигивать друг другу и после многочисленных прыжков и гримас разразились неудержимым хохотом.

И так хохотали до упаду. Но вдруг Фитиль замолчал, начал шататься, побледнел и крикнул своему другу:

– Помоги, помоги, Пиноккио!

– Что с тобой?

– Ой, я не могу прямо стоять на ногах!

– Я тоже не могу! – воскликнул Пиноккио, заплакал и зашатался.

И при этих словах они оба опустились на четвереньки и начали бегать по комнате на руках и ногах. И, в то время как они так бегали, их руки превратились в ноги, лица вытянулись и стали мордами, а тела их покрылись светло-серой, усеянной черными крапинками шерстью.

Но знаете ли вы, какое мгновение было самым ужасным для обоих несчастных? Мгновение, когда они заметили, что у них сзади выросли хвосты. Охваченные горем и стыдом, они стали плакать и жаловаться на свою судьбу.

Лучше бы они промолчали! Ибо вместо плача и жалоб из их глоток раздался ослиный рев. И, громко ревя, они произнесли согласно, как дуэт:

– И-а, и-а, и-а!

В этот момент раздался стук в дверь, и с улицы послышался голос:

– Откройте! Я Господинчик, кучер фургона, который привез вас в эту страну. Немедленно откройте, иначе вы у меня запляшете!

Увидев, что дверь не открывается. Господинчик открыл ее самолично сильным пинком ноги. И, войдя в комнату, сказал, обращаясь к Пиноккио и Фитилю со своей обычной ухмылкой:

– Молодцы, ребята! Вы неплохо ревели, я вас сразу же узнал по голосам. И поэтому я здесь.

При этих словах оба ослика примолкли и присмирели. Они стояли, поджав хвост, опустив голову и развесив уши.

Прежде всего Господинчик погладил и ощупал их. Затем достал скребок и очень основательно почистил.

И, когда он их почистил так здорово, что их шкуры заблестели, как два зеркала, он надел на них узду и отвел на базар, дабы продать с хорошей прибылью.

И действительно, покупатели не заставили себя ждать.

Фитиля купил некий крестьянин, у которого за день до того подох осел, а Пиноккио был продан директору одной труппы клоунов и канатных плясунов. Директор решил выдрессировать его, чтобы он вместе с другими зверями танцевал и прыгал.

Теперь вы поняли, мои дорогие маленькие читатели, каким ремеслом занимался Господинчик? Этот отвратительный карлик, у которого лицо было прямо-таки как молоко и мед, время от времени совершал со своим фургоном прогулку по белу свету. По дороге он собирал при помощи обещаний и льстивых слов всех ленивых детей, которым опротивели книги и школа, грузил их в свой фургон и привозил в Страну Развлечений, с тем чтобы они там все свое время тратили на игры, возню и забавы. Когда же бедные обманутые дети от беспрерывных игр и безделья становились ослами, он их с большим удовольствием брал под уздцы и вел продавать на различные ярмарки и звериные рынки. Таким образом он за несколько лет заработал массу денег и стал миллионером.

Что в дальнейшем произошло с Фитилем, я не могу вам сказать. Но я знаю, что Пиноккио уже с первого дня стал вести тяжелую, суровую жизнь.

Когда его привели в стойло, новый хозяин насыпал ему в кормушку соломы. Но Пиноккио, отведав этой пищи, немедленно выплюнул все обратно.

Тогда хозяин, ворча, положил ему в кормушку сена, но и сено не понравилось начинающему ослу.

– Что, ты и сена не жрешь? – гневно воскликнул хозяин. – Можешь не сомневаться, дорогой ослик, что дурь я из тебя выбью!

И, чтобы образумить ослика, он ударил его бичом по ногам.

Пиноккио заплакал и заревел от боли. И сказал:

– И-а, и-а, я не могу переварить солому!

– В таком случае, жри сено! – ответил хозяин, который очень хорошо понимал ослиный диалект.

– И-а, и-а, от сена у меня болит живот!

– Ты, кажется, думаешь, что я буду кормить такого осла, как ты, куриной печенкой и каплунами! – еще пуще рассердился хозяин и снова вытянул его бичом.

После второго удара Пиноккио счел за благо промолчать и не произнес больше ни звука.

Хозяин запер стойло, и Пиноккио остался один. А так как он давно уже не ел, то начал реветь от голода. И при этом раскрывал свою пасть широко, как печь.

Но, не находя в своей кормушке ничего другого, он наконец начал старательно жевать сено. И, хорошо разжевав, закрыл глаза и проглотил его.

«Сено не такая уж плохая вещь, – сказал он затем сам себе, – но было бы лучше, гораздо лучше, если бы я продолжал учиться!.. Тогда бы я сегодня вместо сена ел краюху свежего хлеба и хороший кусок колбасы к тому же! Ох, ох, ох!..»

Проснувшись на следующее утро, он сразу же начал искать сено в кормушке. Но ничего не нашел, ибо ночью сожрал все без остатка. Тогда он напихал себе полный рот резаной соломы. Пережевывая эту пищу, он точно выяснил, что солома даже в отдаленной степени не напоминает миланскую рисовую бабку или неаполитанские макароны.

– Терпение! – сказал он и продолжал жевать. – Если бы мое несчастье хотя бы могло послужить уроком всем непослушным и ленивым мальчишкам! Терпение!.. Терпение!..

– Терпение, вот еще! – крикнул хозяин, который как раз вошел в стойло. – Ты, наверное, думаешь, мой милый ослик, что я тебя купил только для того, чтобы ты мог жрать и пить? Я тебя купил затем, чтобы ты работал, а я бы зарабатывал на тебе много денег. А нука! Пойдем со мной в цирк. Я тебя научу прыгать через обруч, пробивать головой бумажные бочки и танцевать вальс и польку на задних ногах.

Волей-неволей бедный Пиноккио должен был учиться всем этим премудростям. И в течение трех месяцев он получал уроки и бесконечное множество ударов бичом по шкуре.

Наконец настал день, когда хозяин смог объявить об этом действительно необыкновенном представлении. На пестрых афишах, которые он велел расклеить на всех углах, было написано:

Понятное дело, что цирк в этот вечер был переполнен до отказа еще за час до начала представления.

Нельзя было достать ни местечка в партере, ни приставного стула, ни ложи, даже если бы за них было уплачено чистым золотом.

Ступени цирка кишели маленькими девочками и мальчиками всех возрастов, которые жаждали увидеть, как танцует знаменитый ослик Пиноккио.

Когда первое отделение спектакля окончилось, директор предстал перед многочисленной публикой. На нем был черный фрак, белые рейтузы и пара кожаных сапог выше колен.

После глубокого поклона он произнес с большой торжественностью и достоинством следующую бестолковую речь:

– Уважаемая публика, кавалеры и дамы! Я, нижеподписавшийся, находящийся проездом в вашей блестящей столице, имею честь, так же как и удовольствие, представить сей мудрой и почтенной аудитории знаменитого ослика, который имел честь танцевать в присутствии его величества императора всех главнейших европейских дворов. И пусть мы почувствуем ваше воодушевляющее присутствие, и просим вас оказать нам снисхождение!