Вдруг на самой ее макушке появилось какая-то смутная белесая тень — не то дым, не то туман. Потом послышался пронзительный, словно пение флейты, звук.

Вдруг Нарао, опустив уголки рта, скривил личико и разревелся. Итиро посмотрел на него с. каким-то странным выражением:

— Что случилось? Захотелось домой? — спросил отец, но Нарао, прижав ладошки к лицу, ничего не ответил и зарыдал еще горше.

— Да что с тобой, Нарао? Живот разболелся? — спросил Итиро, но Нарао молча плакал.

Отец встал, дотронулся рукой до лба Нарао, а затем прижал его голову к себе.

Постепенно рыдания затихли, мальчик только тихонько всхлипывал.

— Отчего ты плакал? Тебе захотелось домой? Скажи мне, — спросил отец.

Нет, — Нарао покачал головой, продолжая всхлипывать.

Что-то болит?

Нет.

— Ну, тогда что же ты плачешь? Мужчины не должны плакать.

— Мне страшно, — наконец ответил Нарао и снова расплакался.

— Отчего тебе страшно? И папа твой здесь, и братец, и день такой светлый… Чего ты боишься?

— Мне страшно…

— Чего?

— Ветра Матасабуро.[40] Он со мной говорил…

— Что он тебе сказал? Матасабуро вовсе не страшный. Что такого он сказал?

— Папочка, он сказал, что меня оденут в новое кимоно, — Нарао вновь расплакался.

Итиро почему-то вздрогнул. Однако отец рассмеялся.

— Ха-ха-ха! Этот Матасабуро дельную вещь сказал. Наступит апрель, купим тебе новое кимоно. Разве стоит из-за этого плакать? Ну, успокойся, успокойся, — повторил Итиро, заглядывая ему в лицо.

— Он еще кое-что сказал, — добавил Нарао, потирая покрасневшие, опухшие от слез глазенки.

— Что?

— Что мама положит меня в воду и помоет.

— Ха-ха-ха! Вот это соврал так соврал! Нарао уже большой и моется сам! Этот ветер Матасабуро известный лгун. Не плачь, не плачь.

Отец побледнел, но притворился, что и ему смешно, а у Итиро сжалось сердце, и он не смог рассмеяться. Нарао продолжал плакать.

— Давай поедим, хватит плакать!

Но Нарао все тер глаза, которые покраснели и заплыли от слез.

— А еще он сказал, что все пойдут меня провожать, — добавил он.

— Пойдут провожать? Конечно, так и будет! Вот вырастешь большой и куда-нибудь поедешь, все непременно пойдут тебя провожать. Да твой Матасабуро наговорил тебе кучу приятных вещей! Только хорошее! Не плачь, ну, не плачь же. Настанет весна, поедем в Мориоку,[41] на праздничное представление. Не плачь.

Итиро стал бледным как полотно, и, не отрываясь, смотрел на огонь, на который падали солнечные лучи, потом сказал.

— Да не бойся ты этого Матасабуро! Вечно всякую чушь несет, только людям голову морочит.

Нарао перестал рыдать и только всхлипывал. Он все тер глаза, размазав по лицу черную угольную пыль, и стал похожим на маленького барсучонка.

Отец рассмеялся:

— Ну-ка, давай лицо умоем, — сказал он, вставая с места.

Минул полдень. Шум реки, доносившийся до хижины, изменился. Поток журчал теперь тепло и спокойно. Возле дверей хижины отец разговаривал с человеком, который привел лошадь, чтобы отвезти в деревню уголь. Они беседовали долго. Затем покупатель принялся навьючивать мешки. Братья вышли на улицу, чтобы поглазеть на лошадку.

Она аппетитно жевала сено, грива у нее была светло-коричневая и кудрявая, а глаза огромные-преогромные. В них отчетливо отражались отцовские кирки и мотыги, стоявшие рядом. Вид у нее был какой-то несчастный.

Отец сказал братьям.

— Мальчики, вам придется вернуться домой с этим человеком. Он как раз идет в сторону Нараханы. Если в следующую субботу будет хорошая погода, я загляну домой.

И действительно, назавтра, в понедельник, надо было идти в школу.

— Хорошо отец, мы идем, — отозвался Итиро.

— Вот и славно. Вернетесь домой, скажите маме, чтобы как можно скорее послала мне с кем-нибудь большую пилу. Смотрите, не забудьте. Дойдете до дома часа через полтора, даже если не будете торопиться, так что, к половине четвертого доберетесь. И запомните, снег есть нельзя, даже если очень захочется пить!

— Хорошо, — кивнул Нарао.

Он уже совершенно успокоился и подпрыгивал от нетерпения.

Покупатель погрузил мешки с углем на спину лошади, прикрутил их веревкой и сказал:

— Можно трогаться в путь. Может, дети пойдут впереди? — просил он отца.

— Пусть следом идут. Ну, полагаюсь на вас! — ответил отец с улыбкой и поклонился.

— Тогда пошла, милая, — покупатель потянул повод, «динь-динь» зазвенел колокольчик, и лошадь, опустив голову, тронулась с места.

Итиро велел братишке идти впереди, а сам пошел за ним. Дорога была замерзшая, идти было легко, а небо отливало такой нестерпимой синевой, что становилось даже немножко страшно.

— Смотри, какие ягоды на дереве висят, — вдруг воскликнул Нарао.

Итиро шел позади и не расслышал.

— Что? — переспросил он.

— Вон, на том дереве, посмотри! — повторил Нарао.

Итиро пригляделся. И впрямь, у подножья скалы стояло дерево, с его ветвей огромными гроздьями свисали какие-то коричневые ягоды. Итиро засмотрелся на них. А затем припустил за лошадью, которая уже порядком ушла вперед. Хозяин лошади обернулся, укоризненно посмотрел на него и молча зашагал дальше.

Дорога была вся сплошь в ледяных кочках и выбоинах, лошадь то и дело спотыкалась. Нарао глазел по сторонам, поэтому тоже несколько раз чуть не упал.

— Смотри хорошенько под ноги, — выговаривал ему Итиро.

Как-то незаметно дорога отошла от реки и теперь вилась по холму, похожему на огромного слона. Вдоль дороги росли редкие каштаны, покрытые сухой листвой. В ветвях коротко прочирикала птичка и упорхнула. Солнечный свет побледнел, и снег казался теперь темнее, зато искрился гораздо ярче, чем прежде.

Зазвенел колокольчик, на дороге показались встречные путники, они вели под уздцы лошадей.

Подле покрытого красными плодами бересклета погонщики сошлись вместе. Лошадь, которая шла перед братьями, сошла с дороги и встала в снегу. Братья тоже по колено забрели в снег, чтобы уступить дорогу.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

Поздоровавшись, погонщики прошли мимо. Однако последний из них задержался. Его лошадь тронулась было с места, но он крикнул ей: «Тпру», и она снова встала. Братья выбрались из сугроба на дорогу. За ними вернулась и лошадь их провожатого. Погонщики разговорились и все никак не могли остановиться.

Мальчики стояли и ждали, ждали… Потом им надоело ждать, и они решили потихоньку пойти вперед сами. До дома оставалось меньше одного ри,[42] только перебраться через перевал. Небо стало немного хмуриться, но дорога шла прямо, поэтому Итиро решил, что ничего не случится, если они пойдут вперед. Провожатый бросил взгляд на удаляющихся мальчишек, но, видимо, собираясь вскорости тронуться следом, продолжил беседу.

Нарао хотелось поскорее попасть домой, поэтому он бодро шагал вперед. Итиро шел за ним, то и дело оглядываясь назад, но лошади, опустив головы, по-прежнему стояли в снегу, а погонщики оживленно обсуждали что-то, размахивая руками в белых рукавицах. Дорога круто пошла вверх в гору. Нарао то и дело упирался руками в колени, что-то приговаривая, будто баловался. Он забирался все выше и выше, Итиро шел следом за ним, тяжело вздыхая и приговаривая:

— Ничего себе, ну и крутизна.

Наконец Нарао выдохся, резко затормозил и обернулся назад. От неожиданности Итиро налетел на него.

— Что, устал? — переводя дыхание, спросил он у младшего брата.

Они обернулись назад. Дорога тонкой лентой уходила вниз, но ни людей, ни лошадей у подножья было уже не видно. Вокруг был один только снег. Небо плотно затянуло белыми облаками, солнце едва-едва пробивалось сквозь них и походило на большое серебряное блюдо. Покров снега стал совсем темным. На отлогих возвышенностях попадались островки каштанов и дубов. Пейзаж стал невыразимо унылым. Тут Нарао, увидев высоко в небе сокола, громко закричал.

— Гляди, гляди! Птица! — И засвистел.

Итиро промолчал. А потом сказал.

— Нужно скорее через перевал перебраться. Может снег пойти.

И впрямь в этот самый момент острый гребень горы, темневший на фоне белого неба, начал заволакиваться тучами. Посыпалась мелкая сухая снежная крупка.

— Нарао, давай, вставай быстрее. Снег пошел. Доберемся до верха, там дорога пойдет ровнее, — с беспокойством сказал Итиро.

Нарао, почуяв тревогу в голосе брата, засуетился и быстро-быстро стал карабкаться вверх.

— Ну, уж так-то не надо спешить! Все будет в порядке. Нам уже меньше ри осталось, — сказал Итиро, еле переводя дыхание.

Они продолжали карабкаться изо всех сил, даже в глазах потемнело. И впрямь следовало поторопиться: снег повалил так густо, что и в нескольких шагах уже ничего не стало видно. Он облепил братьев с головы до ног. Нарао расплакался и ухватился за брата.