Когда он так лежал, мастер стал делать ему выговор за украденную одежду. Напрасно Лабакан уверял, что он только для того и вернулся, чтобы все возместить ему, напрасно предлагал тройное вознаграждение за убытки, – мастер и подмастерья опять накинулись на него, порядком поколотили и вышвырнули за дверь. Избитый и в лохмотьях, Лабакан сел на коня Мурву и поехал в караван-сарай. Там он приклонил свою усталую, разбитую голову и предался размышлениям о земных страданиях, о заслуге, так часто не признаваемой, и о ничтожестве и непрочности всех благ. Он заснул с решением отказаться от всякого величия и сделаться честным гражданином.
На другой день он не раскаялся в своем решении, потому что, по-видимому, тяжелые руки мастера и его подмастерьев выбили из него всякое величие.
Он продал свой ящичек за высокую цену торговцу драгоценными камнями, купил себе дом и устроил мастерскую для своего ремесла. Когда он все хорошо устроил и даже повесил перед своим окном вывеску с надписью «Портной Лабакан», он сел и найденными в ящичке иглой и нитками стал чинить кафтан, который ему так ужасно изорвал его мастер. Его отозвали от этого занятия, а когда он опять хотел сесть за работу – какое странное явление представилось ему! Игла, никем не направляемая, усердно продолжала шить; она делала столь тонкие, красивые стежки, каких не делал даже Лабакан в свои самые вдохновенные минуты.
Право, даже ничтожнейший подарок доброй феи полезен и имеет большую цену! Но этот подарок имел еще другую цену: кусочек ниток никогда не выходил, как бы прилежна ни была игла.
Лабакан приобрел много заказчиков и скоро стал самым известным портным в окружности. Он кроил одежду, делал на ней своей иглой первый стежок, и игла тотчас же безостановочно работала дальше, пока одежда не была готова. Скоро мастер Лабакан имел заказчиком весь город, потому что работал прекрасно и необыкновенно дешево. Только над одним жители Александрии покачивали головой, – что он работает совсем без подмастерьев и при запертых дверях.
Так исполнилось изречение ящичка, обещавшее счастье и богатство. Счастье и богатство, хотя и в скромной мере, сопровождали доброго портного, и когда он слышал о славе молодого султана Омара, которая была у всех на устах, когда он слышал, что этот храбрый султан – гордость и любовь своего народа и ужас своих врагов, тогда прежний принц думал про себя: «Однако лучше, что я остался портным, ведь добиваться чести и славы очень опасная вещь».
Так жил Лабакан, довольный собой, уважаемый своими согражданами, и если со временем игла не потеряла своей силы, то она еще и теперь шьет вечными нитками доброй феи Адользаиды.
С восходом солнца караван выступил и скоро пришел в Биркет эль-Гад, или Источник Паломников, откуда до Каира было только три часа пути. В это время караван ожидали, и скоро купцы с радостью увидели, что навстречу им идут их друзья из Каира. Они въехали в город через ворота Бебель Фальх, потому что въезжать через эти ворота, если ехать из Мекки, считается счастливым предзнаменованием, так как через них проехал Пророк.
На площади четверо турецких купцов простились с незнакомцем и греческим купцом Цалейкосом и пошли со своими друзьями домой. А Цалейкос указал незнакомцу хороший караван-сарай и пригласил его пообедать с ним. Незнакомец согласился и обещал явиться, как только переоденется.
Грек сделал все приготовления, чтобы хорошенько угостить незнакомца, которого во время путешествия он полюбил. Когда кушанья и напитки были расставлены в надлежащем порядке, он сел ожидать своего гостя.
Он услыхал, как незнакомец медленными и тяжелыми шагами поднимался по коридору, который вел к его комнате, и встал, чтобы радушно встретить и поприветствовать его у порога, но открыв дверь он в ужасе отступил назад, потому что перед ним предстал страшный Красный Плащ. Он еще раз бросил на него взгляд, – это был не обман: та же высокая, повелительная фигура и маска, из-под которой на него сверкали темные глаза; красный плащ с золотым шитьем был уж слишком хорошо знаком ему по самым ужаснейшим часам его жизни.
В груди Цалейкоса заволновались противоречивые чувства. Он давно примирился с этим образом своих воспоминаний и простил ему, но его вид опять растерзал все его раны. Все те мучительные часы страха смерти и та скорбь, которая отравила расцвет его жизни, мгновенно пронеслись в его душе.
– Чего ты хочешь, ужасный человек? – воскликнул грек, когда привидение все еще неподвижно стояло на пороге. – Уйди скорей отсюда, чтобы мне не проклинать тебя!
– Цалейкос! – сказал из-под маски знакомый голос. – Цалейкос! Ты так встречаешь своего гостя?
Говоривший это снял маску и откинул плащ – это был незнакомец Селим Барух.
Но Цалейкос, по-видимому, еще не успокоился. Ему было страшно незнакомца, ведь уж слишком ясно он узнал в нем того неизвестного с Ponte Vecchio. Но старая привычка к гостеприимству победила, и он молча сделал незнакомцу знак сесть к нему за стол.
– Я угадываю твои мысли, – заговорил незнакомец, когда они сели. – Твои глаза вопросительно смотрят на меня. Я мог бы молчать и никогда больше не показываться твоим взорам, но я должен дать тебе отчет и поэтому решился, даже с опасностью, что ты проклянешь меня, явиться перед тобой в своем старом виде. Ты однажды сказал мне: «Вера моих отцов повелевает мне любить его, притом он, может быть, несчастнее меня!» Поверь этому, друг мой, и выслушай мое оправдание.
Я должен начать издалека, чтобы быть для тебя вполне понятным. Я родился в Александрии от христианских родителей. Мой отец, младший сын старого известного французского дома, был в Александрии консулом своей страны. С десятого года я воспитывался во Франции у брата моей матери и только через несколько лет после начала революции покинул свое отечество, чтобы с дядей, который в стране своих предков уже не был в безопасности, искать убежища за морем, у моих родителей. Мы вышли на берег, исполненные надежды снова найти в родительском доме покой и мир, которых нас лишил восставший французский народ. Но увы! Я нашел в доме своего отца не все так, как должно было быть. Правда, внешние потрясения бурного времени туда еще не достигли, но тем неожиданнее посетило мой дом глубокое горе. Мой брат, молодой, подававший надежды человек, первый секретарь моего отца, только недавно женился на молодой девушке, дочери флорентийского дворянина, который жил по соседству с нами. За два дня до нашего прибытия она вдруг исчезла, причем ни наша семья, ни ее отец не могли найти от нее ни малейшего следа. Наконец стали думать, что она во время прогулки решилась зайти слишком далеко и попала в руки разбойников. Для моего бедного брата эта мысль была почти более утешительна, нежели истина, которая нам очень скоро открылась. Вероломная женщина уехала на корабле с одним молодым неаполитанцем, с которым она познакомилась в доме своего отца. Мой брат, крайне возмущенный этим поступком, употреблял все, чтобы наказать виновную, но напрасно: его попытки, которые в Неаполе и Флоренции возбудили внимание, послужили только к тому, чтобы довершить несчастье его и всех нас. Флорентийский дворянин уехал назад в свое отечество под предлогом добиться права для моего брата, а на самом деле, чтобы погубить нас. Во Флоренции он прекратил все те розыски, которые начал мой брат, и сумел так хорошо воспользоваться своим влиянием, приобретенным всякими способами, что мой отец и брат стали подозрительны для нашего правительства. Захваченные позорнейшими средствами, они были отвезены во Францию и там умерщвлены топором палача. Моя бедная мать сошла с ума, и только спустя десять долгих месяцев смерть избавила ее от этого ужасного состояния, которое, однако, в последние дни стало полным, ясным сознанием. Таким образом, теперь я был на свете совсем один. Только одна мысль занимала мою душу, только одна мысль заставляла меня забывать мою печаль – это было то мощное пламя, которое в свой последний час зажгла во мне моя мать.
В последние часы, как я тебе сказал, ее сознание вернулось. Она велела позвать меня и спокойно говорила о нашей судьбе и о своей кончине. А затем она всем велела уйти из комнаты, с торжественным видом поднялась со своего бедного ложа и сказала, что я могу получить ее благословение, если поклянусь ей исполнить то, что она поручит мне. Тронутый словами умирающей матери, я с клятвой обещал сделать все, что она скажет мне. Затем она разразилась проклятиями флорентийцу и его дочери и, с ужаснейшими угрозами проклясть меня, поручила мне отомстить ему за мой несчастный дом. Она умерла на моих руках. Эта мысль о мести уже давно дремала в моей душе – теперь она пробудилась со всей силой. Я собрал остатки отцовского имущества и поклялся себе рисковать всем для своей мести или самому тоже погибнуть.
Скоро я был во Флоренции, где проживал тайно, как только можно было; но мой план был очень затруднен положением, в котором находились мои враги. Старый флорентиец сделался губернатором и, таким образом, имел в руках все средства погубить меня при самом ничтожном подозрении. Мне пришел на помощь случай. Однажды вечером я увидел, что по улицам идет человек в знакомой ливрее. Его нетвердая походка, мрачный взгляд и вполголоса произносимые итальянские ругательства позволили мне узнать слугу флорентийца, старого Пьетро, которого я знал уже в Александрии. Я не сомневался, что он сердит на своего господина, и решил воспользоваться его настроением. Он, по-видимому, был очень поражен, увидев меня здесь, и стал жаловаться мне на свое горе, что ни в чем не может больше угодить своему господину, с тех пор как он стал губернатором. Мое золото, при поддержке его гнева, скоро склонило его на мою сторону. Теперь самое трудное было устранено, я нанял человека, который во всякий час открывал мне двери моего врага, и вот мой план мести созревал все быстрее. Мне казалось, что жизнь старого флорентийца имеет слишком ничтожное значение сравнительно с гибелью моего дома. Он должен был видеть убитым свое самое любимое существо, а это была его дочь Бианка. Ведь это она совершила с моим братом такое постыдное злодеяние, ведь все-таки она была главной причиной нашего несчастья. Моему сердцу, жаждавшему мести, было даже очень желанным известие, что именно в это время Бианка хочет во второй раз выйти замуж. Было решено, что она должна умереть. Но для самого меня это дело было страшно, а силам Пьетро я тоже слишком мало доверял; поэтому мы стали высматривать человека, который мог бы исполнить это. Среди флорентийцев я никого не решался нанять, потому что против губернатора никто не предпринял бы ничего подобного. Тогда Пьетро пришел в голову план, который я впоследствии привел в исполнение; вместе с тем он предложил тебя, самого подходящего как иностранца и врача. Ход дела ты знаешь. Мое предприятие разбивалось, по-видимому, только о твою чересчур большую осторожность и честность. Поэтому нужен был случай с плащом.