— Он совсем не врет, — вступилась Мейбл. — Он просто рассказывает ту часть правды, которая им не может повредить.

— Будь ты мужчиной, ты была бы иезуитом и пряталась бы в дымовой трубе! — презрительно буркнул Джимми.

— Будь я хотя бы даже мальчиком, я бы не побоялась этой груды старых курток! — не осталась у него в долгу Мейбл.

— Мне так жаль, что мы вас напугали, — разливался Джеральд. — Мы просто не подумали, что вы можете испугаться. А здорово нам удался этот фокус, верно?

— Ну вот! — сказал Джимми. — Он хочет их уверить, будто это мы во всем виноваты.

— Так оно и есть! — стояла на своем Мейбл.

— В самом деле, потрясающий фокус, — признала мадемуазель. — Но как же вам удалось двигать эти… эти манекены?

— Э, мы сотню раз такое проделывали! Обыкновенные веревочки, вот и все, — объяснил Джеральд.

— Это тоже правда, — просияла Кэт.

— Покажите нам еще раз этот ваш замечательный фокус, — произнесла мадемуазель, отважно спускаясь на первый этаж.

— Ох, а я уже их всех убрал! — огорчился Джеральд («Вот именно!» — прошептала Кэт, обернувшись к Джимми). — Мы так расстроились, когда вы испугались, и решили, что вам будет неприятно еще раз их увидеть.

— Раз так, — прощебетала мадемуазель, заглянув в столовую и убедившись, что призраки и впрямь исчезли, — то мы должны славно поужинать и поболтать о вашем замечательном спектакле.

Джеральд подробно объяснил, с каким удовольствием его брат и сестра примут это приглашение, но что же касается его самого, то долг велит ему проводить Мейбл домой; конечно, мадемуазель очень добра, и Мейбл с радостью осталась бы переночевать, но только ее тетя так любит ее, что будет вне себя от беспокойства. Нет, Лиз не может проводить Мейбл, потому что Лиз сама боится выходить в сумерки — разве что ее провожает жених.

А потому Мейбл надела шляпу, завернулась в плащ, который ей не принадлежал, и вместе с Джеральдом вышла на крыльцо, выслушав все добрые пожелания и приглашения на завтра.

Как только дверь за ними захлопнулась, Джеральд резко ухватил Мейбл повыше локтя и поволок за угол, в боковую улицу, которая упиралась в задний двор школы. Зайдя за угол он остановился.

— Так, — свирепо произнес он. — А теперь я хочу знать, с кем я имею дело. Тебе обязательно все время быть такой идиоткой?

— Сам ты идиот! — автоматически ответила Мейбл. Она уже поняла, что разговор пошел всерьез.

— Я ведь не боюсь Головастиков — вреда от них не больше, чем от ручного кролика. Но если ты решишь быть идиоткой, ты, конечно же, испугаешься, и вся моя работа пойдет прахом. Так что если ты собираешься вести себя как идиотка, то скажи сразу — тогда мы вернемся домой и скажем, что ты боишься темноты и что я сам дойду до замка и предупрежу твою тетю.

— Никакая я не идиотка! — заявила Мейбл. — И ничего я не боюсь! — добавила она, испуганно оглядываясь.

— Ты должна будешь разделить со мной опасности и превратности судьбы, — торжественно произнес Джеральд. — По крайней мере, я на это рассчитываю. Ты знаешь, я бы не доверился в этом деле и родному брату. Но если ты меня подведешь, то в жизни не услышишь от меня ни единого слова. Я и остальным велю с тобой не разговаривать.

— Да ты просто свинья! Нечего меня запугивать! Я и так храбрая!

— Мейбл, — заговорил Джеральд низким взволнованным голосом (он угадал, что пора сменить пластинку). — Мейбл, я знаю, что ты очень храбрая. Потому-то я так все и устроил. Я уверен, что под твоим черно-белым платьицем бьется сердце льва. Могу ли я положиться на тебя? До самой смерти?

Мейбл хорошо понимала, что ответить она может только «да», а иначе лишится репутации отважной и внушающей доверие девочки. А потому она, не задумываясь, так и сказала.

— Жди меня здесь. Ты стоишь у самого фонаря. Когда увидишь, что я возвращаюсь вместе с ними, вспомни о том, что они ручные, как змеи… то есть, я хотел сказать, как голуби. Ты должна разговаривать с ними, как с самыми обычными людьми. Все ясно?

Он уже хотел бежать, но она остановила его неожиданно разумным вопросом:

— А в какой гостинице ты собираешься их поселить?

— Ой-ей-ей! — Джеральд ошеломленно запустил руки в свою шевелюру. — Вот видишь, Мейбл, ты уже выручила меня! — Даже в этот момент хитрость (или деликатность) не покинула его. — Я совершенно забыл! Я хотел тебя спросить — может быть, в Замке найдется какая-нибудь комната или что-то в этом роде, где бы их можно было оставить на ночь? Ведь со временем это колдовство пройдет, как было с невидимостью, и они превратятся просто в груду старых пальто и зонтиков. Потом мы спокойно перенесем все это домой. Так найдется у вас в замке пустая комната?

— Вспомни про потайной коридор, — сказала Мейбл, но тут калитка заднего двора распахнулась, и старший Головастик, высунув голову, недоверчиво оглядел улицу.

— Порядок! — бросил Джеральд и побежал ему навстречу, а Мейбл изо всех сил принялась удерживать себя от того, чтобы не побежать в противоположном направлении. Ей это удалось и, хоть это, может быть, не так уж важно, но она очень гордилась этим и в тот день, и позднее, когда ей на ум приходили события той ночи.

Очень тихо, очень осторожно (чтобы не обеспокоить неистового дядюшку) Головастик выбрались с заднего двора.

— На цыпочках, на цыпочках, дорогая, — наставляла дама в шляпе колпаком даму в шляпе с цветами, и Джеральд, несмотря на все свои страхи, ухмыльнулся, пытаясь представить, как ей удастся встать на цыпочки — на цыпочки клюшки для гольфа или на цыпочки рукоятки зонтика.

Мейбл сочла, что может без ущерба для своей репутации отступить вплоть до углового фонаря, но уж там-то она заставила себя остановиться, и никто в целом свете, кроме самой Мейбл, не сможет понять, чего ей это стоило. Вы только представьте себе — твердо и недвижимо стоять на свету, в то время как эти немыслимые, пустые изнутри чудища надвигаются на вас, кто постукивая (почти бесшумно) костяными или деревянными стопами, кто едва касаясь земли юбкой (как леди в шляпе с цветами), под которой даже и ног-то никаких нет!

Но она стояла непоколебимо. Ладони у нее замерзли и вспотели одновременно, но она продолжала стоять, твердя про себя: «Они не настоящие… не настоящие. Это просто сон, а на самом деле они не настоящие. Они не могут быть настоящими…» Но тут к ней подошел Джеральд, а вместе с ним вокруг нее столпились и все Головастики.

— Это наш друг Мейбл, — объявил Джеральд. — Она играла Принцессу в нашем спектакле.(«Будь мужчиной!» — шепнул он ей в самое ухо).

Несколько ужасных секунд Мейбл не знала, удастся ли ей «быть мужчиной», как того требовал Джеральд, или же она превратится в вопящую, обезумевшую от ужаса девчонку и бросится в дом. Достопочтенный Головастик неуклюже взял ее за руку («Неправда, неправда!» — зажмурившись повторяла она), а дама в цветочной шляпе ласково похлопала ее по плечу перчаткой, натянутой на зонтик и пробормотала:

— Хорошенькая, умненькая девочка! Ты пойдешь рядом со мной, не правда ли, дорогая? — произнесла она чрезвычайно задорно и кокетливо, причем отсутствие в ее речи согласных ее ничуть не смутило.

После чего все они, как ни в чем не бывало, вышли на Хай-стрит.

Выглядели они, конечно, странновато, но обитатели Лиддлсби ложатся спать рано, а полиция в Лиддлсби, как и в других местах, носит крепкие башмаки, грохот которых разносится за милю. Если бы где-нибудь поблизости раздался стук знакомых башмаков, Джеральд успел бы перехватить нежелательного свидетеля. Пока что он прямо-таки лопался от гордости за Мейбл, слыша, как вежливо она отвечает на любезные замечания добродушного Головастика. Он не знал, как отчаянно ей хотелось завопить — завопить так, чтобы сбежались и полисмены, и обитатели тихих домов. Одним словом, завопить так, чтобы погубить все дело.

Они встретили только одного человека, который, хоть и удивился процессии чучел, но (в силу особых обстоятельств) не испугался, а когда, проспавшись, рассказал об увиденном жене, она сперва не поверила, а потом истолковала это как Божье наказание (мужу, разумеется), что было не так уж и несправедливо.

Мейбл чувствовала себя участницей какого-то сложного и безвкусно затянутого ночного кошмара. Но ведь рядом с ней шел Джеральд — Джеральд, который спросил ее, будет ли она вести себя как идиотка. Так вот, она не будет вести себя как идиотка. Она продолжала любезно вставлять реплики в светскую, хоть и лишенную согласных болтовню этих немыслимых существ. Сколько раз ее тетка называла каких-нибудь знакомых «немыслимыми», а еще чаще — «невозможными». Теперь она знала, что эти слова означают на самом деле.

Летние сумерки сменились лунной летней ночью. Тени Головастиков на белой дороге стали гораздо страшнее, чем сами Головастики. На минутку Мейбл пожелала, чтобы стало совсем темно, но тут же с содроганием отказалась от этой мысли.