«Что же ты меня с собою равняешь? Ведь я — генерал, а ты — все-таки простой матрос!» — «Как бы не так! Мне бы разделить на трое: две части себе взять, а с вас и одной довольно: ведь я настоящим пастухом был, а вы — подпаском». Генерал осерчал и принялся всячески ругать матроса; а матрос крепился-крепился, размахнул рукой, как толкнет его в бок: «Очнитесь, ваше превосходительство!» Генерал очнулся, смотрит — все по-старому; как был в своей комнате, так и не выходил из ней! Не захотел он больше судить матроса, отпустил его от себя; так трактирщик ни при чем и остался.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь Агей. У этого царя были корабли, ездили воевать в другие страны, и напал на них нечаянно-негаданно сильный неприятель. На одном корабле был на ту пору Иван-бурлак; видит беду неминучую, ухватился за мачту и повел корабль под воду, отплыл от неприятеля с версту и вынырнул наверх. Доложили про то дело царю, и царь отпустил его на волю. Ходит бурлак по всему царству; только про Иванушку слава хороша, а в кармене нет ни гроша! Да уж что говорить про деньги, коли не было у него ни кола, ни двора, принужден был искать себе квартиру, где бы от темной ночи укрыться, от дождя схорониться.

Нашел он квартиру у отставного солдата и зачал с ним уговариваться: «Я, — говорит, — буду у тебя только по ночам ночевать, а днем стану промышлять да хлеб добывать; а ты себе знай денежки получай: за каждую ночь по целковому». Солдат — не богат, куда деньгам рад! И вспало ему на разум купить себе ларчик, закрыть его наглухо, а сверху прорезать малую дырочку и класть туда рублевки на сохрану. Так и сделал; за всякую ночь дает ему бурлак по целковому, а он все в ларчик да в ларчик. «Кажись, много накопил, — думает он однажды, — время-то прошло немалое, дай посмотрю: много ли у меня рублевиков? А ведь мой бурлак, стало быть, совсем дурак; не ест, не пьет, а кажную ночь по целковому несет! Где только он деньги берет?»

Открывает солдат ларчик, а в нем и не пахнет деньгами: одни щепки лежат. И вышел у хозяина с постояльцем большой тогда спор; один божится, что чистым серебром давал, а другой говорит: «Ну, брат, не знал, что ты этакой мошенник! Я бы тебя и на квартиру не пускал, а то, вишь, все время даром простоял; чего у тебя взять? Как добрым людям сказать?» Отправился солдат в суд и стал просить, чтоб его с бурлаком рассудить. Судьи думали-думали, ничего не выдумали; приказали обоим им руки связать да к царю отослать. Царь Агей стал спрашивать у солдата: какие деньги он брал и куда клал? «Я брал ходячею серебряною монетою и клал в сундучок, чтоб не терся бочок». Царь Агей захохотал, наскоро за сундучком послал. Принесли ларчик, отперли, поглядели, а в нем лежат всё целковики, да такие новые — словно с молотка сейчас! Царь Агей на солдата напустился, закричал: «Ты зачем бурлака оболгал?» и приказал его взять да плетьми наказать. Ивану-бурлаку стало жаль солдата, просит у царя, чтоб его не бил: «Это, — говорит, — я над ним шутку сшутил». Царь спрашивает: «Неужли ты сможешь этак шутить?» — «Смогу, ваше царское величество!» — «А ну, пошути надо мною». — «Я бы рад, да боюсь — достанется». — «Ничего не достанется! Вот тебе Микола порукою».

Тотчас напустил бурлак полон дворец воды; сенаторы всполошились, тонуть-то никому не хочется, чуть не плачут со страху! А к царскому месту подплывает лодка. «Царь Агей, — говорит Иван-бурлак, — сядем в лодку да поедем гулять». Сели и поехали; понесло их ветром в открытое море, а на море поднялась такая сильная буря, что долго они живота себе не чаяли; потом буря помаленьку стихла, и прибило лодку к одному острову. Вышел царь на землю, ступил шага два-три, оглянулся назад — нет ни лодки, ни Ивана-бурлака. Задумался царь Агей: «Куда мне теперь идти?» И пошел вдоль берега; шел-шел и попал в большой город. Видит он: несет баба жареную баранину продавать. «Голубушка, — говорит царь, — найми меня: я стану тебе служить, стану за тобой баранину носить». — «Что возьмешь?» — «Ничего, только хлебом корми». Баба согласилась, и пошли они вдвоем по городу.

Царь нес-нес баранину, захотелось ему попробовать, взял кусок и давай есть. Тут со всех сторон обступили его прохожие, начали приставать да спрашивать: «Что ты ешь?» — «Жареную баранину». — «Какая баранина! Это человечья рука. Вишь какой людоед появился!» Схватили его, связали по рукам и по ногам и посадили в острог. Стали опосля́ судить, и присудили предать его смертной казни; привели на помост, положили голову на плаху, палач взял в руки топор, замахнулся... «Ай!» — закричал царь Агей. Сенаторы повскакивали со стульев: «Что так громко изволили закричать?» — «Еще бы не кричать: чуть-чуть палач головы не отсек!» — «Что вы это, ваше величество! Какой палач? Вы сидите во дворце, на своем на царском месте, и нас всех собрали судить Ивана-бурлака». — «А ты здесь еще, проклятый, — грозно сказал царь Агей, — жаль мне, что Миколу дал в поруки, а то б велел тебя повесить. Вон из моего царства, чтоб твоего и духу не было слышно!» Тотчас же отдан был приказ по всему царству, чтоб никто не смел принимать в свой дом Ивана-бурлака. Долго бродил он без пристанища; во все дворы заходил — нигде не пускают.

Вот однова́ приходит бурлак в деревню и просится к мужику. «Царь не велел!» — говорит мужик. «Пусти, добрый человек!» — «Сказано; нельзя! Коли пущу, так разве за сказку, я до них большой охотник». — «Пожалуй, хоть за сказку». Мужик пустил его, накормил-напоил, и полезли оба на полати. «Ну, сказывай сказку!» — пристает хозяин к Ивану-бурлаку, а тот ему в ответ: «Посмотри-ка на себя, кто ты стал?» Мужик посмотрел на себя: как есть медведь! «Посмотри и на меня; ведь и я такой же!» — «Как же нам быть? Ведь нас, пожалуй, убьют!..» — «Небось!»

На полатях-то было окно; вот Иван-бурлак толкнул хозяина за окно, и сам за ним; побежали в лес. Увидали их охотники и погнали вслед.

«Что теперь делать?» — спрашивает мужик. «Садись в дубовое дупло, а я возле сяду; коли охотники прискачут, меня убьют да сдерут мою шкуру — ты выскочи из дупла, перекувырнись через шкуру — и будешь опять человеком». Только успел рассказать, наскакали охотники, убили медведя, сняли с него шкуру и пошли к речке руки мыть.

Мужик увидал, что они ушли, выскочил из дупла, перевернулся раз — и полетел с полатей наземь, больно ушибся, и говорит сам с собой: «Праведно повелел царь Агей, чтоб тебя нигде не пускали!» А Иван-бурлак кричит с полатей: «Что, хозяин, видно, крепко уснул!» — «Где ты, окаянный? Ведь тебя убили и шкуру сняли?» — «Неправда, я жив, и шкура цела!» Тут хозяин выгнал его взашей из дому. Иван-бурлак шатался, шатался и ушел в иное царство.

Пришел солдат в деревню и просится ночевать к мужику. «Я бы тебя пустил, служивый, — говорит мужик, — да у меня свадьба заводится, негде тебе спать будет». — «Ничего, солдату везде место!» — «Ну, ступай!» Видит солдат, что у мужика лошадь в сани запряжена, и спрашивает: «Куда, хозяин, отправляешься?» — «Да, вишь, у нас такое заведение: у кого свадьба, тот и поезжай к колдуну да вези подарок! Самый бедный без двадцати рублев не отделается, а коли богат, так и пятидесяти мало; а не отвезешь подарка, всю свадьбу испортит!» — «Послушай, хозяин! Не вози, и так сойдет!» Крепко уверил мужика, тот послушался и не поехал к колдуну с гостинцами.

Вот начали свадьбу играть, повезли жениха с невестою закон принимать; едут дорогою, а навстречу поезду бык несется, так и ревет, рогами землю копает. Все поезжане испугалися, а солдат усом не мигнет: где ни взялася — выскочила из-под него собака, бросилась на быка и прямо за глотку вцепилась — бык так и грохнулся наземь. Едут дальше, а навстречу поезду огромный медведь. «Не бойтесь, — кричит солдат, — я худа не допущу!» Опять где ни взялася — выскочила из-под него собака, кинулась на медведя и давай его душить; медведь заревел и издох. Миновала та беда, снова едут дальше; а навстречу поезду заяц выскочил и перебежал дорогу чуть-чуть не под ногами передней тройки. Лошади остановились, храпят, а с места не трогаются! «Не дури, заяц, — крикнул на него солдат, — мы опосля поговорим с тобой!» — и тотчас весь поезд легко двинулся. Приехали к церкви благополучно, обвенчали жениха с невестою и отправились назад в свою деревню. Стали ко двору подъезжать, а на воротах черный ворон сидит да громко каркает — лошади опять стали, ни одна с места не тронется. «Не дури, ворон, — крикнул на него солдат, — мы с тобой опосля потолкуем». Ворон улетел, лошади в ворота пошли.

Вот посадили молодых за стол; гости и родичи свои места заняли — как следует, по порядку; начали есть, пить, веселиться. А колдун крепко осердился; гостинцев ему не́ дали, пробовал было страхи напускать — и то дело не выгорело! Вот пришел сам в избу, шапку не ломает, образам не молится, честным людям не кланяется; и говорит солдату: «Я на тебя сердит!» — «А за что на меня сердиться? Ни я не занимал у тебя, ни ты мне не должен! Давай-ка лучше пить да гулять». — «Давай!» Взял колдун со стола ендову пива, налил стакан и подносит солдату: «Выпей, служивый!» Солдат выпил — у него все зубы в стакан выпадали! «Эх, братец, — говорит солдат, — как мне без зубов-то быть? Чем будет сухари грызть?» Взял да и бросил зубы в рот — они опять стали по-прежнему. «Ну, теперь я поднесу! Выпей-ка от меня стакан пива!» Колдун выпил — у него глаза вылезли! Солдат подхватил его глаза и забросил неведомо куда. Остался колдун на всю жизнь слепым и закаялся страхи напускать, над людьми мудрить; а мужики и бабы стали за служивого бога молить.