— Под вывороченной сосной. Натаскал сена, зарылся в него и заснул.

— Вытащу и заставлю заниматься делом!

Шнырь усмехнулся.

— Что, не верите? — спросил я…

— Мое дело наблюдать, — сказал Шнырь. — Верит пускай тот, кто мало видел и мало знает.

— Увидите и узнаете, — сказал я. — Между прочим, я заметил, что доктор очень сдружился с зампотехом. К чему бы это?

— Тут, по-моему, дело очень тонкое, — сказал Шнырь, подумав. — Федя убедил доктора в том, что, если вы устроите клуб, жители разовьются эстетически и поймут, что за ересь сочиняет доктор… Старик до смерти перепугался. Мурлындия — единственная страна на свете, где его еще слушают и хвалят. Вы же знаете его стишки… Вот вам, например, его последний сонет:

Видите, обе катрены совершенно беспомощны по мысли. В первой терцете есть слабый намек не интеллектуальное переживание, но вторая терцета его совершенно зачеркивает и все сводит к нулю. Подучилось, что мелкая мыслишка болтается в сонете, как высохшее ядро в ореховой скорлупе. Ничего, кроме звона. Это самый непреложный признак бездарности автора. С такой поэзией не сунешься в приличное место. Вот Федя и подновил его на большом вопросе.

— И что решил доктор? — спросил я.

— Решил вредить вам в меру сил.

— Как именно? — задал я невеселый вопрос. Еще один активный враг мне был сейчас меньше всего нужен.

Шнырь улыбнулся:

— Я Знаток подноготной жизни, а не прорицатель будущего. Чтобы я знал о событии, этому событию необходимо, как минимум, произойти.

— Да, да, — сказал я. — Извините, спросил не подумав… Значит, Петька залег под вывороченной сосной?

— Совершенно верно. Лежит на правом боку, а сверху набросаны сухие листья и хвоя. Одна рука сжата в кулак и подсунута под правую щеку, другая рука вытянута — кисть между коленями. На лбу у Петьки две царапины и одна шишка. В левой пятке торчит застарелая заноза. Это все, что я о нем знаю.

Шнырь допил компот, перевернул кружку вверх дном, всплыл к потолку и исчез.

Мне представилось, как Петька лежит под корнями вывороченной сосны, зарытый в мокрое сено. Его заносит снегом. Над маленькой дырочкой, которую он продышал, вьется легкий парок. Подходят голодные волки, смотрят и принюхиваются… Меня так передернуло, что зубы лязгнули об кружку. Если мы его не поднимем, он погибнет. Не замерзнет зимой, так проснется в апреле обросший шерстью, будет рычать, ходить на четвереньках и удивляться, что это за драная тряпка висит у него на бедрах…

— Почему ты перестал пить компот? — спросила Лидка.

— Брось ты о компоте… Надо выручать Петьку. Он конечно, дурак, но он не какой-нибудь житель, а человек и наш товарищ.

Лидка придвинулась к столу, подперла щеки кулаками.

— Миша, ты должен узнать одну вещь, — сказала она. — Раньше я не говорила, потому что не думала, что так выйдет. А теперь, когда это случилось, я должна рассказать. Позавчера, когда тебя не было, приходил Петя. Лохматый, грязный и голодный. Я уговорила его помыться и дала лепешку. Он съел ее с такой жадностью, что я перепугалась. Никогда в жизни не видела таких голодных мальчиков!.. Он говорил, что работать под твоим начальством ему стыдно, а получать от тебя заработную плату кирпичиками — и вовсе немыслимо. И очень ему обидно, что не он все это придумал. Разве он не мог бы выдумать такую простую вещь, как кирпич?

— Мог бы, — согласился я. — Но он предпочел пить носом воду. Видишь, чем это кончается, когда человек пьет носом воду, вместо того чтобы выдумывать простые вещи?

— Вижу, — пригорюнилась Лидка. — Все равно мне его жалко.

Я спросил:

— Он все еще в тебя влюблен или приходил только за лепешкой?

Лидка покраснела и опустила глаза.

— Значит, влюблен, — решил я. — Хоть и не больше, чем в себя. Что он тебе предлагал?

Лидка молчала.

— Он предлагал мне обежать на остров Высшей Мудрости и устроить там страну еще получше, чем Мурлындия, — сказала Лидка.

— Эх, Петька… — вздохнул я.. — Каждый раз попадает пальцем в небо. Знал бы он, что творится на этом острове!

— А что там творится? — полюбопытствовала Лидка.

У меня появилось желание рассказать ей, что я узнал за последние дни. Я уже раскрыл рот, но вовремя осекся. Не стоит расстраивать девчонку. Пусть верит в волшебство…

— Да так, — сказал я. — Скучно там… Наверное, Петька сказал, что если ты с ним убежишь, то он перестанет лениться, будет работать дни и ночи, а насчет того, чтобы пить носом воду, забудет и думать?

— Да, — ответила Лидка. — Еще он сказал, что если я с ним не убегу, то он заляжет на зиму спать и мы его не найдем.

— Дураки вы оба! — сказал я. — Капитан Прунамель не перевез бы вас на остров. Он рассказал бы мне и спросил разрешения.

— За кирпичи многое можно сделать…

— Только не с капитаном. Прунамель не продаст меня ни за какие кирпичи… А ты что ответила Петьке?

Лидка уткнулась носом в ладони, и плечи ее затряслись.

Этого еще не хватало…

Я стал говорить разные приятные слова, но она все ревела.

— Капитану ты веришь, а мне нет, — произнесла Лидка, всхлипывая. — Ты все забыл, Миша. Когда тебя назначили Главным комендантом, я поклялась, что никогда не брошу тебя на произвол судьбы. Ты ничего не помнишь, ты толстокожий и никого, кроме своих кирпичей, не любишь. У тебя черствая душа и каменное сердце. Спрашиваешь, что я ответила Петьке!..

Она снова зарыдала.

— Лидочка, не надо! — взмолился я. — Прости, пожалуйста. Я все помню, только сейчас немножко забыл. У меня столько дел, а тут еще этот Петька!

Лидка сразу перестала плакать, улыбнулась и сказала:

— Прости, Миша. Когда я решила зарыдать, я упустила из виду, что ты занятой человек и Главный комендант целой страны. Больше не буду… Не могла поверить, что Петька заляжет спать…

Я сказал:

— Завтра мы его поднимем. Приготовь побольше воды, чтобы его вымыть и вообще привести в порядок.

Наступило утро, и мы пошли в лес. Дождик как бы раздумывал: стоит ли идти, не остаться ли в своей тучке? Было пасмурно и сыро. Лидка захватила берестяное лукошко. Она обрывала поздние грибы, которые хотела добавить к засоленным на зиму. Я поторапливал ее, потому что люблю идти к цели прямо, не отвлекаясь пустяками. Но так уж Лидка устроена — она не могла пропустить ни одного, даже плохонького, гриба. Зато когда добрались до вывороченной сосны, у нее было полное лукошко.

Я заглянул под корни и сказал:

— Здорово спрятался. Сверху ничего не видно.

Она молча кивнула, отставила лукошко и начала разгребать ветки и листья. Показалось сено. Лидка разгребла его, и мы увидели черные пятки. В одной торчала старая заноза. Лидка сказала:

— Дальше я не могу… Как могилу разрываешь. Давай ты!

Я не стал разрывать могилу, а взял Петькину ногу, уперся в корень и потянул. Из берлоги послышалось рычание. Лидка охнула и отвернулась. Петька рычал все громче и за что-то цеплялся. Я и на этот раз оказался сильнее его. Вскоре Петька очутился на поверхности, сел и протер глаза. Увидев наконец меня, он спросил:

— Рабочих не хватает, Главный комендант? Фига тебе! Убирайся прочь и не мешай мне делать то, что я хочу. Тут Мурлындия!

— Уберемся вместе, — сказал я.

— Не желаю тебя слушать! — отрезал Петька. — Пошел прочь, пока я тебе не надавал по шеям.

— Ты… мне? — спросил я со смехом.

— Именно я тебе! — грозно крикнул Петька. — Я и укусить могу. Я теперь отчаянный, мне все равно.

— Ой, какой ужас! — вскрикнула Лидка. — Разве можно кусаться?

Только теперь Петька ее заметил.

— Чего притащилась? — спросил он, стряхнув с головы сено.

— Прошлый раз ты был в тапочках, а теперь босой. Где твои тапочки? — спросила Лидка.

— Тапочки ее интересуют, — буркнул Петька. — Внешний вид… Когда в жизни нет главного, все остальное не имеет никакого значения. Проваливайте, а то я у вас еще лепешку попрошу!

— Я захватила! — радостно воскликнула Лидка.

Она подала Петьке толстую поджаристую лепешку. Петька схватил ее и, ворча, стал кусать. Лицо его становилось добрее. Лидка подсела ближе, глядела на Петьку во все свои синие глаза и ласково гладила его руку.

— А что там? — спросил Петька, заглянув в лукошко. — Грибы?