Особенно выдавались трое из этих мужчин, относительно которых он положительно не знал, кому больше он должен удивляться.

Один был толстый, огромный мужчина с красным лицом. Он слыл за самого богатого человека в округе. Его звали Толстым Эзехиелем. Каждый год он по два раза ездил в Амстердам со строевым лесом и имел такую удачу, что всегда продавал дороже других. В то время как все остальные шли домой пешком, он мог ехать на лошади.

Другой был самым длинным и худым человеком во всем Шварцвальде, его звали Длинным Шморкером. Петер Мунк завидовал и ему за его необыкновенную смелость. Он перечил самым уважаемым людям. Хотя бы в харчевне сидели уже в совершенной тесноте, все-таки ему нужно было места больше, чем для четверых толстых, потому что он или опирался на стол обоими локтями, или втаскивал одну из своих длинных ног к себе на скамейку, и все же никто не смел противоречить ему, потому что у него было нечеловечески много денег.

Третий был красивым молодым человеком, который танцевал лучше всех, за что и получил прозвание Короля Танцев. Он был раньше бедняком и служил в работниках у одного владельца леса. Потом он вдруг сделался богачом. Одни говорили, что он нашел под старой елью горшок, наполненный деньгами; другие ручались головой, что недалеко от Бингена на Рейне он подцепил багром, с которым сплавщики иногда охотятся на рыб, мешок с золотыми монетами, а этот мешок составлял часть огромного клада Нибелунгов, который был скрыт там. Одним словом, однажды он разбогател и стал пользоваться у старого и малого таким уважением, как будто был принцем.

Сидя один в еловом лесу, угольщик Петер часто думал об этих трех людях. Правда, все три имели один существенный недостаток, который делал их ненавистными для людей, – это была их нечеловеческая скупость, их жестокость к должникам и беднякам, а шварцвальдцы ведь народ добродушный. Но известно, что происходит в таких случаях: хотя они и были ненавистны за свою скупость, однако за свои деньги они пользовались уважением. В самом деле, кто же мог, подобно им, бросать талерами так, как будто их кто стряхивал с елей.

«Так дальше не может продолжаться, – сказал себе однажды сильно огорченный Петер, потому что накануне был праздник и весь народ собрался в харчевне. – Если я в скором времени не поправлюсь, то я сделаю с собою что-нибудь скверное. О, если бы я был таким богатым, как Толстый Эзехиель, или смелым и сильным, как Длинный Шморкер, или если бы был таким же известным и мог бы бросать музыкантам по талеру вместо крейцера, подобно Королю Танцев! Где только этот малый добыл денег?»

Он перебрал всевозможные средства, какими можно приобрести деньги, но ни одно ему не улыбалось. Наконец ему пришли в голову предания о людях, которые в незапамятное время сделались богатыми по милости Голландца Михеля и Стеклянного Человечка. Когда его отец был еще жив, к нему часто приходили в гости другие бедняки, и тогда они вели длинные разговоры о богатых людях и о том, как они сделались богачами. Нередко тут играл роль Стеклянный Человечек. Да, если бы хорошенько поразмыслить, то можно было бы припомнить и стишки, которые нужно произнести в середине леса, на холме, покрытом елями, и тогда появится дух. Они начинались так:

Но как он ни напрягал свою память, как ни старался, дальше не мог припомнить ни одного стиха. Часто подумывал он пойти спросить какого-нибудь старика, как читается это заклинание, но его всегда удерживала некоторая боязнь выдать свои мысли. К тому же он предполагал, что это заклинание могут знать лишь немногие, потому что оно обогатило немного народа. Ведь почему бы тогда его отцу и другим беднякам не попытать своего счастья? Наконец однажды ему удалось разговориться насчет духа со своей матерью, и она рассказала ему то, что он уже знал, и могла сказать тоже только первые строчки заклинания. Впрочем, в конце концов, она сообщила, что дух является лишь тем, кто родился в воскресенье между 12 и 2 часами. Сам он мог бы великолепно воспользоваться этим, если бы только знал заклинание, потому что родился в воскресенье ровно в 12 часов дня.

Узнав об этом, Петер Мунк был почти вне себя от страстного желания воспользоваться этой случайностью. Ему казалось совершенно достаточным знать часть заклинания и родиться в воскресенье, чтобы Стеклянный Человечек предстал пред ним. Поэтому, продав однажды уголь, он не стал разводить нового костра, но, надев отцовский сюртук и новые красные чулки и надвинув праздничную шляпу, взял в руку свою пятифутовую палку из терновника и попрощался с матерью:

– Мне нужно в город, в присутствие. Так как вскоре придется тащить жребий, кому идти в солдаты, то я и хочу только еще раз напомнить, что вы вдова, а я ваш единственный сын.

Мать одобрила его решение, и он отправился в еловую рощу. Эта еловая роща лежала в самой высокой части Шварцвальда, и на расстоянии двух часов в окружности не было ни одной деревни, даже ни одной хижины, так как суеверные люди думали, что там нечисто. В той местности, несмотря на то что там были высокие и превосходные ели, на дрова рубили их неохотно, потому что с работавшими там дровосеками часто случались несчастья: то топор соскакивал с топорища и попадал в ногу, то деревья падали слишком быстро и валили с собой людей, калечили и даже зашибали насмерть. Самые лучшие деревья оттуда шли только на дрова, а сплавщики никогда не брали для плотов ни одного ствола из елового леса, потому что ходила молва, будто и человек, и дерево могут погибнуть, если в воде будет ель из этой рощи. Отсюда-то и происходило, что в еловой роще деревья были так густы и высоки, что даже в ясный день там была почти ночь. Петер Мунк там совершенно потерял мужество. Он не слышал ни одного голоса, никаких шагов, кроме собственных, ни единого удара топором; даже птицы, казалось, избегали этой густой тьмы елей.

Вот угольщик Петер достиг высшей точки еловой рощи и остановился перед елью с огромным обхватом, за которую голландский корабельщик дал бы на месте много сотен гульденов. «Наверно, – подумал Петер, – здесь живет хозяин сокровищ». Затем он снял свою большую праздничную шляпу, отвесил перед деревом глубокий поклон, откашлялся и дрожащим голосом произнес:

– Желаю благополучного вечера, господин Стеклянный Человечек!

На это не последовало никакого ответа, и кругом все было так же тихо, как и раньше.

«Пожалуй, мне нужно сказать стихи», – подумал он тогда и пробормотал:

Произнеся эти слова, он к величайшему своему ужасу увидел, что позади толстой ели выглянула какая-то маленькая, диковинная фигурка. Судя по описаниям, он увидел именно Стеклянного Человечка: черный сюртучок, красные чулочки, шляпочка – все было так. Он даже был уверен, что увидал бледное, тонкое и умное лицо, о котором ему говорили. Но увы! Насколько быстро выглянул этот Стеклянный Человечек, так же скоро и исчез.

– Господин Стеклянный Человечек! – воскликнул Петер после некоторого промежутка. – Будьте так добры, не считайте меня за дурака! Господин Стеклянный Человечек, если вы полагаете, что я вас не видал, то вы очень ошибаетесь: я отлично видел, как вы выглянули из-за дерева!

Снова нет ответа, только за деревом ему как будто послышалось тихое, сиплое хихиканье. Наконец его нетерпение превзошло робость, которую он все еще ощущал.

– Погоди, малыш! – крикнул он. – Скоро я тебя поймаю!

Одним прыжком он очутился за елью. Но никакого духа там не было, только маленькая нежная белочка мигом взлетела на дерево.

Петер Мунк покачал головой. Он понял, что если бы он привел заклинание до последнего места и не ошибся бы только в рифме, то выманил бы Стеклянного Человечка. Но как Петер ни думал, однако ничего не мог подыскать. На нижних ветвях ели показалась белочка, и ему почудилось, что она не то ободряла его, не то подсмеивалась. Она умывалась, вертела красивым хвостом и смотрела на него своими умными глазами, так что, в конце концов, ему сделалось даже страшно оставаться наедине с этим животным. То ему казалось, что у белки человеческая голова и на ней треугольная шляпа, то снова она была совершенно такой же, как другие белки, и только на задних лапках у нее были красные чулки и черные башмачки. Одним словом, это было занятное животное; однако Петер струхнул, полагая, что тут дело нечисто.

Он вышел из рощи гораздо проворнее, нежели пришел. Тьма еловой рощи становилась еще чернее, деревья стояли словно чаще, и ему стало так страшно, что он пустился оттуда бегом и пришел несколько в себя лишь тогда, когда услыхал вдали собачий лай и увидел вслед затем между деревьями дым из хижины.