— Так это памятник сапожнику? Какие, однако, оригинальные сапожники в Риме… больше на объевшихся амеб похожи, — заметил Чижик.

— Римские сапожники — самые красивые сапожники в мире! — заступился Чивио. — Ты дальше слушай. Однажды на пузе у Пасквино появился листочек с эпиграммой на папу Адриана IV. Такая хорошая эпиграмма получилась, весь Рим хохотал. Папа обозлился. А как же — самый главный христианин на земле, самый большой начальник после Бога — а его просто размазали по этому самому Пасквино. Папа приказал: «Раздробить Пасквино и бросить в Тибр!» «Не надо, — взмолился весь Рим. — А чем мы развлекаться будем? Радио нет, телевидения нет… один Пасквино — милейшее создание, общий любимец, хотя и не гений чистой красоты». Но папа сказал, что он очень обиделся и все равно статую сломает. Рим загрустил — жалко Пасквино. И тут вперед вышел поэт Торквато Тассо и сказал:

— Я спасу Пасквино!

— Ура! — сказали римляне.

До сих пор все в этой истории правда. А дальше начинается сказка.

СКАЗКА О ВЫГОДНОЙ ЖЕНИТЬБЕ

Сидит поэт у памятника Пасквино и думает, как ему статую спасти. Ничего придумать не может. Совсем скис. А у его ног воробьишки прыгают:

— Чив-чив! Что, Торкватушка, невесел, что головушку повесил? Али сказал батюшка (в смысле папа Адриан IV) слово неприветное? Али иная пришла беда неминучая?

— Да вот, пообещал своим словом молодецким, что спасу Пасквино от злого папы. А чегой-то не спасается.

— Чив-чив, — шумят воробьишки. — Мы тебе поможем.

Надо сказать, что воробьи этого Торквато Тассо знали как исключительно порядочного человека. Он всегда им кусочки от булочек крошил. Выступил вперед самый старый, седой воробей из клана Навона и сказал:

— Видишь камешек маленький у подножия статуи? Возьми его и брось в фонтан на площади Навона. И увидишь, что будет.

Не поверил ему Тассо — что глупая птица может насоветовать! Но камешек поднял, поблагодарил учтиво и пошел на площадь Навона. Потому что он с детства любил камешки в воду бросать. Бросил камень в фонтан — тогда фонтан другой был, поскромнее. Забурлила вода, вынырнула оттуда лягушка, во рту камешек держит:

— Бери свою стрелу, добрый молодец, а меня возьми замуж… странная какая-то стрела, каменная. Обратно что ли каменный век вернулся?

— Нет-нет, — перепугался Тассо. — Я не жениться пришел, а совета спросить.

— Все совета спрашивают, а жениться никто не хочет, — вздохнула лягушка. — Будь по-твоему, добрый молодец, расскажи свою беду неизбывную, авось вместе что и надумаем.

Тассо объяснил, в чем дело. Лягушка хмыкнула и что-то пошептала поэту на ушко. Потом залезла к нему в карман, и они ушли с площади.

На следующий день пришел Тассо к папе Адриану.

— Вот сейчас я статую разобью и в Тибр выброшу, — пригрозил папа.

— Нельзя, Ваше Святейшество, — строго сказал Тассо, — есть предсказание: «Если Его Святейшество сделает это, то из вод Тибра выйдут лягухи несметные и станут квакать его голосом и под его указку» (это, между прочим, не сказочные, а подлинные слова Тассо).

Папа ошалел от такого заявления:

— Да ну! Не выйдут!

— Выйдут!

— Не выйдут!

— Выйдут!

— Не выйдут!

— Ква!

Огляделся папа — лягушек нет, а кто-то квакает.

— Это ты квакаешь? — подозрительно спросил он у Тассо.

— Я, конечно, поэт, но не до такой же степени, чтобы квакать, — возмутился Тассо. — Это уже лягухи несметные вылезают из Тибра. Ой, смотрите, лягуха! Несметная-несметная! Какая неожиданность!

И достал из кармана вчерашнюю свою знакомую.

— Да я еще не ломал Пасквино! — обиделся папа. — Чего она приперлась раньше времени!

— Для профилактики, — объяснила лягушка.

И папа не стал разбивать Пасквино и бросать его в Тибр. Тассо добился своего.

— А он женился на лягушке? — спросил Чижик. — У нас в сказке Иван-царевич в похожей ситуации женился.

— Не знаю, — растерялся Чивио. — Наверное. Теперь мораль…

— А я знаю: «Чтобы добиться своего, даже на лягушке женишься».

— Нет, там хорошая мораль: «Обещал — выполняй, не вздыхай и не стенай».

— «Стенай» — это кто? — не понял Чижик. — Ох и труден итальянский язык… даже птичий.

И никто не заметил, что из дверей палаццо Браски выглянула тень. Выглянула — и скрылась.

— Не ладится у нас мораль, — сказал Чивио. — Наверное, я памятники не те выбираю. Вот что: самые высокоморальные памятники — это ангелы. У нас в Риме много ангелов. Один совсем рядом, у церкви Сант-Андреа-делла-Вилле. Про него рассказывают так: архитектор поручил Ринальди украсить церковь. Но церковь ему не понравилась. «Фу, говорит, какая-то высокая, узкая, еще рухнет». «Не рухнет, — возразил архитектор Мадерна, который делал купол. — Украшай давай». И Ринальди сделал одного ангела и поставил его слева так, словно он подпирает фасад. «Ангел держит вашу падающую церковь, — говорил он. — А иначе все рухнуло бы».

— Это сказка? — спросил Чижик. — Пора мораль придумывать?

— Нет, это правда. А в правде какая мораль… Полетели лучше к замку Святого Ангела. Там на мосту Святого Ангела есть целых десять ангелов, да еще один на крыше. Про них хорошую сказку рассказывают.

СКАЗКА ОБ АНГЕЛЕ И ВОРОБЬЕ

Давным-давно, в 590 году, пришла в Рим Чума. Ох и страшная болезнь: утром здоров, в обед болен, вечером мертв. Сотнями помирали римляне, а по улицам Вечного Города ходила Чума в черном плаще с капюшоном, постукивала посохом, поглядывала пустыми глазницами — кого бы еще погубить. Взмолились люди: «О Господи, спаси нас». И тогда прилетел с неба ангел, сел на крышу мавзолея императора Адриана и вложил меч в ножны. Стали римляне думать, что сие означает.

— Это знак, — говорили одни. — Что Чума ниспослана нам за то, что все время с кем-то воюем. Вот помиримся со всеми врагами — и чума окончится.

— Это знак, — говорили другие. — что надо мечом отрубить голову кому-то, кто сглазил наш город. Как отрубим, так чума и кончится.

— Это знак, — говорили третьи, — что чуму надо лечить хирургическими методами. А меч ангела — это скальпель-переросток.

— В любом случае это знак, что чуме скоро конец, — решили исстрадавшиеся люди.

Был там один юный воробей из клана Навона — Мавзолей-то не так уж далеко от площади Навона. Послушал, поглядел, ничего не понял и полетел спросить, что сие значит. У одного горожанина спросит, у другого — все только шарахаются, говорящего воробья путаются. И видит воробей: идет по улице женщина в черном плаще, посохом постукивает, костями побрякивает, черепом посверкивает.

— Тетенька, а тетенька, — говорит воробей. — Можно я тебя спрошу…

— Можно, — спокойно говорит женщина. — Только я не тетенька, а Чума…

Воробьи чумой не болеют, так что ему все равно было, что Чума, что аппендицит.

— Тетенька Чума, а я что видел! — сказал воробей из клана Навона. — На мавзолей Адриана села птичка. Большая-пребольшая, четвероногая, и крылья у нее в перышках, как положено. Одной ногой она взяла палочку и вложила в другую палочку. Это что значит?

Задумалась Чума.

— А сильно большая птица-то?

— Да с дом будет.

— Тогда это птица Рух, — вспомнила Чума. — Я в прошлом году по Самарканду и Багдаду погуляла, так слыхала про нее.

— А почему четвероногая?

— А про запас. Эти сарацины такие хитрые, везде запасы делают, — объяснила Чума.

— А палочки зачем?

— Наверное, гнездо строит, — сказала Чума. — У рухов сейчас пора гнездования.

— Ой, так она в Риме навсегда останется, деток выведет… А я вот слышал, что птица Рух питается не булками и не червяками, а чумками. Обычно она ловит и ест собачьи чумки, их легче поймать. Но и настоящей, человечьей чумой не брезгует. Сидит сейчас птица Рух на куполе, облизывается… Оттуда, с высоты, нас хорошо видно…

Опять задумалась Чума.

— А пойду-ка я в Венецию, — сказала она. — Говорят, красивый город. Многолюдный.

И пошла, торопливо постукивая посохом.

— Тетенька Чума! — жалобно позвал ее воробышек. — Я пошутил! Ну, чего ты шуток не понимаешь…

Но Чума не услышала и ушла. И эпидемия в городе кончилась. Благодарные римляне поставили на вершине купола Мавзолея фигуру ангела, вкладывающего меч в ножны. И правильно — воробей в качестве памятника на куполе смотрелся бы куда менее эффектно.

— Теперь мораль…

— Знаю! — воскликнул Чижик. — «Одни работают, а другим за это памятники ставят!»

— Нет, ну что ты! Ангел же правильно предсказал окончание эпидемии! Его справедливо увековечили! На самом деле мораль такая: «Всякое зло добра боится». Посмотри, какие ангелы красивые. Их позднее на мосту поставили, в 17 веке. Архитектор Бернини с товарищами делал.