…И вот однажды, когда Сампэй бродил по дому, будто незрячий, из города вернулся скотник.
— Сегодня я навестил вашего отца, ребятки! — сказал он. — Ваша мама велела передать вам, что отцу стало лучше. Она просит вас не волноваться и вести себя хорошо. И еще просила вас написать папе письмо. Напишите сегодня, а я пойду завтра с молоком в город и заодно отнесу.
Мальчики сразу же уселись за стол, приготовили ластики и карандаши и принялись сочинять письма. Целый час они писали, стирали, снова писали, и вот что получилось:
Как твое здоровье, папа? Сараяма-сан сказал нам, что тебе лучше. Скорее поправляйся и приходи домой. Нам вдвоем совсем не скучно. Все время кажется, что вы с мамой где-то в доме. Только когда мы идем в школу или возвращаемся из школы, немного грустно. Невесело и по утрам, когда встаем, и когда спать ложимся, тоже чуть-чуть грустно. Теперь мы уже привыкли жить одни. Пока тебя нет, папа, мне хочется чему-нибудь научиться. На этом сегодня кончаю.
Третьего июня. Дзэнта.Папа! Я сегодня ночью проснулся, а в коровнике коровы замычали: «Му-у!» И тогда я подумал о тебе. Спишь ли ты в больнице или нет. Ты спал или не спал? Думаю, часов двенадцать было. Часы много раз пробили. Скорее поправляйся и приходи домой. Мы совсем не ссоримся, ведем себя тихо.
Сампэй.Они положили оба письма в конверт, написали на нем: «Аояма Итиро-сама»[47], заклеили и на обороте поставили свои имена. Иероглифы стояли рядком, как два братца, и мальчики засмеялись. Очень интересно писать письма!
— Сампэй-тян! Давай еще напишем, — предложил Дзэнта.
— Давай! Теперь — маме. И дедушке Оно, который на лошади приезжал.
— И ему тоже.
Дедушка! Как ты поживаешь? Мы теперь в доме одни. Папа заболел и лежит в больнице, а мама за ним ухаживает. Мы каждый день ждем, не послышится ли стук копыт твоей лошади, не приедешь ли ты и не покатаешь ли нас на лошади.
Аояма Дзэнта.Дедушка! Я теперь стараюсь все делать с закрытыми глазами. Это очень трудно. За один или два дня не научишься. И сегодня я подумал, что слепые люди — молодцы. Я теперь собираюсь многому научиться. И скоро я буду так хорошо ездить на корове, что уж никак не свалюсь. Папа заболел, и мама с ним в больнице, так что приезжай поскорее, дедушка, и покатай меня на лошади по лугу шагом и рысью.
Аояма Сампэй.Так написали они, не зная, что дед снова запретил бабушке навещать дом Аоямы Итиро. Они положили письма в конверт и попросили Сараяму опустить их в почтовый ящик в городе.
Что же сказал старик, прочтя эти письма?
Старика Оно в это время дома не было. Бабушка долго рассматривала письмо с именами Дзэнты и Сампэя на конверте, очень хотелось ей заглянуть внутрь, но за пятьдесят лет своей жизни с дедом старушка ни разу не прочитала письма, адресованного мужу. У нее и желания такого не было. Теперь же ей не терпелось узнать, о чем пишут внуки. Даже иероглифы их имен казались ей такими славными, как их лица. И притом, раз дети прислали письмо, несомненно случилось что-то важное. После долгих раздумий старушка вынула из волос шпильку и просунула ее в щелку конверта. Конверт тут же распечатался, будто и не был заклеен.
— Вот как! Да у вас отец болен! — невольно воскликнула старушка, словно внуки стояли перед нею.
Она прочитала письма несколько раз. И, положив их на стол, все еще продолжала говорить сама с собою:
— Что же делать? Что делать?
В это время раздалось знакомое покашливание: «Э-хэн!» — в ворота вошел дед. Старушка поспешно подняла крышку котла, где варился рис, схватила несколько разварившихся рисинок, заклеила ими конверт и пригладила его ладошкой. Потом положила письмо на стол деда, будто ничего и не знает.
— Ну вот, ты и вернулся, — сказала она, встречая деда на пороге. — А тебе письмо.
— Письмо?
Дед подошел к столу, тяжело опустился на татами.
— Так, так, — сказал он, надевая очки.
Старушка села рядом, беспокоясь о конверте. Дед взглянул на конверт с обеих сторон и нахмурился.
— Эй!
— Да.
— А кто открывал его?
— Что?
— Не что, а кто?
— Я.
— Ты? А почему такая бесцеремонность? Я не буду читать это письмо.
И он бросил конверт старушке. Она опустила голову, закрыла глаза и, шмыгнув носом, заплакала. Такого с ней не случалось лет двадцать. Обычно она отделывалась своим: «Да, да!» — и все обходилось. Но после того как старушка повидала внуков, она стала строптивой, когда речь заходила о них. Успокоившись, она спросила у деда:
— Так ты не станешь читать это письмо?
— Не стану! — решительно заявил дед, попыхивая трубкой.
— Ни за что?
— Да!
— Тогда я уйду из дома.
— Вот как!
— Да, вернусь в родную деревню.
Услышав такое, дед расхохотался во все горло.
— Что ты несешь?! Дурость какая!
— Не прочтешь это письмо, уеду. От родных внуков письмо, а он…
Но старик продолжал смеяться.
Когда дед и бабушка ссорились из-за письма, вошел их родственник Сюнити. Не говоря ни слова, глазами спросил у старика, что случилось.
— Вот, Сюнити-сан! Старуха моя, видно, свихнулась на старости лет. Не прочтешь, говорит, письма, уеду от тебя на родину, — посмеиваясь, сказал дед.
— Давайте я вместо вас посмотрю, что там в письме.
— Не иначе как о деньгах. Этот Аояма сам написать не осмеливается, так детей заставил. Можно не читать, все и так ясно, — бурчал дед.
Тем временем Сюнити разорвал конверт и прочитал письмо.
— И все же, взгляните! — сказал он, протягивая письмо старику.
Дед надел очки и с недовольным видом стал его читать.
— Так, в следующий раз непременно попросят, чтоб я прислал сто иен. Если не в письме, так по телефону попросят. Однако ни ко мне, ни к Рокаи не обратятся. Скорее, к тебе. Так ведь?
Сюнити промолчал, не поднимая головы. Потом сказал:
— Мне трудно говорить, но такой случай, что не сообщить вам нельзя. Дело в том, что Хисако только что звонила в контору…
— Вот как! Уже звонила.
— Да. Кажется, Аояма-кун тяжело болен.
— Денег не дам! — решительно тряхнул головой дед.
— Но ты подумай! — взволнованно приставала бабушка.
— Не дам, и все! — отрезал старик. — Представляешь, я послал ему с Рокаи его вексель на три тысячи иен, хотел погасить его, а он вернул, да еще и меня оскорбил. Не захотел, чтобы я его долги оплатил. С тех пор не прошло и двух недель, еще язык не просох от оскорбления, а он обращается с просьбой о деньгах. С какими это глазами!
— Да ни с какими! Обращается, потому что считает тебя отцом… — быстро заговорила старуха.
— Замолчи! Твое дело помалкивать, — оборвал ее дед.
— А вот не буду молчать!
— Нет, будешь! — резко бросил старик и пнул ногой пепельницу, стоявшую перед ним.
Пепел поднялся облаком. Старушка заплакала и, всхлипывая, вышла из комнаты. Такое случалось в этом доме частенько, поэтому Сюнити не особенно удивился. Подождав, пока осядет пепел, он сказал:
— Я думаю, что все это серьезно. И вряд ли Аояма-кун знает о том, что Хисако звонила в контору. Она сказала, что Аояма-кун едва ли выживет.
— И все равно не дам. Отвернуться от моего посланца и теперь звонить!
— Но так сложились обстоятельства. Хисако умоляет вас помочь.
Руки старика, лежащие на коленях, задрожали, но он не проронил ни слова. Видно, сильно был оскорблен тем, что ему вернули вексель.
Толпа деревенских ребятишек, шумно переговариваясь, возвращалась из школы по дамбе Огава. Среди них были Дзэнта и Сампэй. В это время с низовья реки к ним подъехала машина. В ней сидели скотники Сараяма и Хасикава.
— Мальчики! Отец хочет с вами увидеться. Залезайте поскорее в кузов, поедем в город, в больницу! — крикнули они.
И ребята, прямо с ранцами за спиной, были доставлены в приемный покой больницы. Впервые они почувствовали, что существует особый мир взрослых людей. Этот мир был огромен и не очень надежен.
В приемный покой, где они стояли, вышла мама.
— Приехали? Ну, пойдемте, — сказала она и повела мальчиков по длинному коридору. По пути она предупредила их: — Отец сильно ослаб и захотел увидеть вас. Пожалуйста, будьте веселыми. Но не шумите особенно, потому что отец тяжело болен.
Мальчики вошли в слабо освещенную палату. На кровати неподвижно, словно кукла, лежал человек с безжизненным лицом. Волосы на голове и на бороде его были тусклыми, будто лошадиная или коровья шерсть. И это был их отец. У него двигались только глаза. Когда две пары ребячьих глаз уставились на больного, губы его слегка дрогнули — он улыбнулся.
— Хорошо, что пришли. Ну как, здоровы? — тихим голосом спросил отец.