Мартина засмеялась:

— Ну уж нет, вшей нам здесь не надо. К слову сказать, вы грязные, как поросята. Идите-ка отмойтесь в озере.

Оскар вздохнул:

— «Начинается!» — сказал поводырь медведя. Расмус выбежал из кухни. Как здорово, что здесь есть еще и озеро!.. Это в самом деле волшебный день. Таких чудес у него в жизни еще никогда не было!

Он остановился на крыльце и стал ждать Оскара. Его котенок нежился на солнышке. Да, вот это уж точно волшебный день. У него есть озеро, котенок, отец и мать. У него есть дом. Вот этот маленький серый домик и есть его родной дом. Бревна старые, истертые до блеска, шелковистые. Какой красивый, какой хороший этот дом! Маленькой, худой, грязной рукой Расмус гладил бревна родного дома.

РАСМУС, ПОНТУС И ГЛУПЫШ

Глава первая

а партой у самого окна сидел шустрый голубоглазый растрепанный мальчуган. Звали его Расмус, Расмус Перссон; было ему одиннадцать лет, и он приходился сыном полицейскому Патрику Перссону в Вестанвике.

— Мой единственный сын Расмус — любимчик всех учителей, — имел обыкновение повторять его отец всем, кто хотел его слушать.

Магистру [6] Фрёбергу, учителю математики, наверняка никогда не доводилось слышать этих слов, иначе, пожалуй, он не стал бы обращаться так к любимчику всех учителей в этот солнечный майский день на уроке арифметики в одном из классов старинного учебного заведения в Вестанвике:

— Маленький шалопай… да, да, именно ты, Расмус Перссон!

Расмус вскочил и виновато посмотрел на учителя.

— Почему ты швырнул чернильную резинку в голову Стига? По-твоему, так принято вести себя на уроке?

Расмус мог бы ответить, что раз Стиг треснул его самого линейкой на уроке, то и отомстить надо тоже на уроке, тут уж ничего не поделаешь! Но он промолчал. Стиг достаточно разумно улучил момент, когда магистр повернулся лицом к черной доске, а теперь сидел за своей партой необыкновенно послушный и прилежный с виду…

— Ну, — продолжал магистр Фрёберг, — нельзя ли получить хотя бы краткое объяснение, почему ты бомбишь Стига чернильными резинками? Есть же, вероятно, какое-нибудь объяснение?

— У меня под рукой ничего другого не было, — пробормотал Расмус. — А швырнуть ручку я побоялся.

Магистр Фрёберг задумчиво кивнул:

— В самом деле? Надеюсь, не мое жалкое изложение математических правил помешало тебе это сделать? Тебе, пожалуй, нужно разрешить кидаться ручками, если у тебя возникает такое желание.

— Да, но ручка мне необходима на следующем уроке — у нас чистописание, — пробормотал Расмус.

Магистр Фрёберг был его любимым учителем, но, когда магистр впадал в иронический тон, он бывал довольно обременительным; как знать, отвечать ли ему в том же духе или молча выслушивать его тирады?

Магистр снова кивнул:

— Ах вот оно что! Тогда в самом деле тебе надо немного отдохнуть в коридоре, а не то, пожалуй, у тебя не хватит сил швыряться своими письменными принадлежностями на следующем уроке. Ну а решать задачи ты с тем же успехом можешь и в другой раз.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Расмус послушно направился к дверям. Из класса его выставляли не впервые. Учителя с каким-то удивительным предпочтением относились к нему, выгоняя время от времени из класса именно своего любимчика.

Когда Расмус проходил мимо Понтуса, тот подбадривающе подмигнул ему, и Расмус тоже подмигнул ему и ответ. Понтус был его верным спутником и другом не на жизнь, а на смерть, и он явно более чем охотно последовал бы за ним в изгнание.

Но магистр Фрёберг утверждал, что время досуга в коридоре надо использовать, чтобы поразмыслить немного о самом себе, а для этого, разумеется, необходимо пребывать в одиночестве. Расмус не совсем понимал, почему магистру хочется, чтобы дети думали о себе, разве нет ничего более интересного. Да и в самом-то деле, о Расмусе Перссоне думать особенно нечего — так считал Расмус. Но раз магистр требует, что ж, можно капельку и поразмышлять.

В коридоре было тихо и пустынно. Только слабый-преслабый гул доносился туда из классов. Расмус расположился на подоконнике в той оконной нише, где всегда сидел, когда его выгоняли из класса, и где, вероятно, многие поколения мальчиков разных времен раскаивались в своих грехах. Расмус попытался честно поразмышлять о самом себе, но это было отчаянно неинтересно. После того как он подумал, что не силен и арифметике, и что не следует кидаться различными предметами, и что вообще-то запустить бы лучше в Стига по прозвищу Стикка Спичка просто-напросто ручкой… когда он все это осознал, его мысли потекли по совсем другому руслу. Подумать только, а что, если этот гул из классных комнат уловить с помощью звукоусилителя, а потом поместить в какой-нибудь распределитель, где этот гул распался бы на мелкие частицы, елки-палки… Подумать только, какая куча немецких предлогов и обозначенных штрихами щечных зубов и притоков рек вываливалась бы оттуда! Собственно говоря, не так уж невозможно изобрести какой-нибудь современный аппарат для усвоения школьной премудрости. Аппарат должен представлять собой своего рода насос, который накачивал бы каждое утро умеренную дозу учености в твою черепушку. А уж остальное время дня ты был бы свободен и мог бы Немного повеселиться.

Он долго смотрел в окно на ясный день и на вольную жизнь за школьными стенами. Над городом светило солнце, был май — пора цветения сирени, когда красиво даже в Вестанвике. Куда ни пойдешь, всюду пышные кисти густо цветущей сирени, но сейчас как раз цвели и каштаны, и над всеми садами города повисли гроздья бело-розового яблоневого цвета, скрывавшего уродство маленьких домиков, утопавших в этом цвету, словно кусочки печенья в пене взбитых сливок. Даже полицейский участок, который Расмус видел из окна, по-домашнему уютно целиком зарос душистой жимолостью и, казалось, не так уж сильно нагонял страх, как можно было ожидать от полицейского участка. Будь у Расмуса с собой бинокль, он, пожалуй, увидел бы в кабинете дежурного и своего отца. Но нет, такого мощного бинокля, наверное, и не существует. И это хорошо, потому что в таком случае у папы был бы такой же, а именно сейчас Расмус считал, что ему лучше находиться подальше от отцовских глаз.

Он посмотрел вниз на улицу. Вот бы туда сейчас! Сегодня весенняя ярмарка, и толпы людей высыпали на улицу… Какая жалость, что приходится сидеть тут зря, когда можно столько сделать, будь ты свободен! А в довершение всего послышалась музыка — возле ярмарочной площади гремел духовой оркестр. Празднично-торжественные звуки сделали солнечный свет еще более ярким, а небо — еще более радостно-голубым. Все ребята на улице тотчас кинулись бежать к площади, словно стадо телят с тормозом на хвосте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ну да, в Народной школе сегодня свободный день! Душа Расмуса преисполнилась досады. Слишком поздно он понял, что следовало бы пойти учиться в Народную школу, а не дать соблазнить себя гимназией. Он внезапно почувствовал, что от всей души ненавидит эти высокопоставленные учебные заведения и всех учителей. Они просто надсмотрщики, всячески мешающие тебе веселиться.