Между тем искры от фейерверков потекли к сцене, свились на ней в тугие смерчи, затем начали распадаться, складываясь в витиеватые узоры, из которых постепенно вырисовывались кружащиеся фигуры. Главный Афелиум гордо расправлял листья в потоке направленного на него света. Звук барабанов стал еле слышным, но не пропал совсем.
«Король цветов! — услышали зрители низкий голос с механическими нотками. — Перед вами Король цветов, который исполнит заветное желание каждого, кто сегодня пришел сюда!»
Запах дыма и движение фигур на сцене кружили головы, пространство зала то и дело озаряли цветные вспышки. Кутерьмы добавили одиночные огоньки, снующие в разных направлениях.
Постепенно, однако, светящийся рисунок приобрел определенный ритм, он завораживал, и люди в зале начали медленно вставать со своих мест, тихонько раскачиваясь, держа перед собой обеими руками горшки с ростками афелиума, метелки которых искрились, как бенгальские огни. Ощущение времени и реальности уплывало, взамен — волна за волной — накатывало на собравшихся необъяснимое блаженство.
«Пусть каждый представит мысленно свою мечту — Король цветов воплотит ее в реальность!» — заклинал голос. Клубы дыма совсем скрыли пирамиду, и казалось, что Афелиум парит в цветных струях без всякой опоры. А облачка пыльцы спустились вниз и зависли как нимбы над головами зрителей, глаза которых уже светились дурным желто-зеленым светом. Жуткое получилось зрелище: казалось, стая инопланетян собралась для совершения таинственного обряда.
Афелия и де Сюр наблюдали за происходящим из комнаты осветителей. Мадам казалась вполне бодрой, а вот режиссер-постановщик едва держался на ногах. Глаза его лихорадочно блестели, под ними залегли глубокие тени.
— Хорошо забацал, — первый раз со дня знакомства вдруг похвалила подельника Блюм. — Цветок парит над всем! Так и надо! Сейчас дым и барабаны введут зрителей в транс, а остальное сделают наши светящиеся огоньки. Пыльца, как порождение Росянки, умеет воплощать мыслеформы. Облачка сканируют каждого человека в зале, через минуту на сцену выплывут миражи фантазий, извлеченные из голов почтеннейшей публики. Народ на кастингах я подобрала правильный, с мечтами самыми простыми, которые легко поддаются трансформации. Направить их мысли в нужную нам сторону не составит труда. А вот когда они скажут «Да!» все хором — ты и отправишь артистов на тот свет.
Тут зал совсем потонул в клубах разноцветного дыма, и, создавая атмосферу нервного мелькания, заработало сразу несколько фонарей-стробоскопов. Короткие вспышки света вырывали на мгновение у темноты проплывающие по сцене миражи, которые складывались в картину, мягко говоря, странноватую: не то страшный сон паралитика, не то порезанный сумасшедшим редактором рекламный ролик.
Счастливые семьи по-овечьи теснились на фоне дворцов-коттеджей, свежекупленная мебель и дорогая техника не помещалась внутри комнат, джип размером со слона сменяла курица ростом со взрослую свинью, великан с двойным подбородком плотоядно улыбался и втыкал вилку-вилы в котлету величиной с автомобильную покрышку. Оседлав пылесосы, пронеслась стая домохозяек в неглиже — они преследовали косяк гремящих сковородок и лязгающих крышками кастрюль. Волосы красавиц развевались на искусственном сквозняке. За ними, тоже верхом на пылесосах, мчалась стайка усатых красавцев.
Жутко хлопал дверцей огромный платяной шкаф, поглощая без остановки косяки блузок, пиджаков, брюк и платьев; в зале поднялся ветер, наконец, появился огромный, завывающий дурным голосом блендер и гигантская бутылка водки на колесиках…
— Ты только посмотри, чем набиты их головы! — явно скучая, сказала мадам де Сюру. — Тоже мне, танец зрительских фантазий! Еда, одежда, бытовая техника, квадратные метры, и так по кругу! Над их мозгами и без нас уже основательно поработали. Но эдак даже лучше: они привыкли подчиняться, нам только остается поменять направление их желаний! Ведь любить и желать можно только афелиум, а, де Сюр?
Тот поспешно закивал, наблюдая, как Афелия, зацепив когтем рычажок на пульте, тянет его вниз. На несколько секунд зал потонул в полной темноте, когда же тьма рассеялась, оказалось, что сцена свободна от дыма и караван-сарая грез, только айсбергом сверкает пирамида, а внутри нее, полоса за полосой, идут цветные сполохи. У подножия стали хорошо различимы троны, где уже сидели, свесив головы, артисты труппы, облаченные (по-другому и не скажешь) в длинные парчовые наряды. В центре, как раз под Афелиумом, величественная, как древняя правительница, возвышалась тетя Паша. Хотя, как зовут эту статную даму, никто из зрителей не знал. Публика вообще уже слабо соображала, где находится: у людей перед глазами вспыхивали яркие пятна, и тела непроизвольно дергались в ритме, заданном барабанами.
Луч прожектора по очереди высвечивал лица актеров, а механический голос завывал: «Заплати их жизнью за свои желания! Получи красоту, богатство, счастье! Убей! Отдай их жизнь цветку! Он подарит тебе все! Убей!»
Барабаны зазвучали громче, с колосников{39} сцены медленно начала спускаться на цепях Огненная жемчужина. Свет прожекторов, дробясь о ее поверхность и граненые края, поднял в зале электрическую метель. По тому, как подобралась и напряглась мадам, де Сюр понял, что кульминационный момент близок. Сидящие на сцене один за другим открывали глаза. Ошарашенные, испуганные, не понимая, где они и что вообще происходит, — точно загнанные зверьки, жертвы принялись вырываться, но ремни держали крепко.
Голос упрощал задачу: «Скажи „Да!“, — настаивал он, — и цветок исполнит твое желание! Скажи „Да!“ Скажи „Да!“, скажи „Да!“».
Как сладко было качаться, чувствуя рядом локоть соседа, как легко было говорить в унисон со всеми! Огненная жемчужина достигла уровня Афелиума, он оказался за ней, как за прозрачным щитом, — и растение расправило листья, задергало султанчиком, разбрызгивая искры, будто ощутило небывалый прилив энергии. Изображение цветка, увеличенное каким-то хитрым оптическим способом, заняло весь задник сцены, и несчастные, прикованные к тронам, начали задыхаться. «Скажи „Да!“ своим желаниям! — истерически завывал голос. — Скажи „Да!“».
ГЛАВА 43
Да! — раздались в зале одиночные выкрики. — Да! Да!
— Только хором! — настаивал голос. — Только все вместе!
Зрители стояли, раскачиваясь в едином порыве, метелки цветов, которые они держали в руках, искрились, как бенгальские огни, на месте глаз вращались желто-зеленые протуберанцы, а барабаны все убыстряли темп.
Афелия в комнате осветителей торжественно выпрямилась, сняла очки, медленно протянула руку к красной кнопке. И тут… среди ровных рядов светящихся афелиумов пошла странная цепная реакция: погас один огонек, второй, третий. Вдруг раздался пронзительный женский визг, потом еще и еще. Дальше — больше.
Несколько зрительниц, глаза которых от страха прекратили светиться желто-зеленым, то есть превратились в нормальные человеческие глаза, роняя горшки, вскакивали с ногами на сиденья кресел, потому что по полу зала растекалось огромное количество самых обычных крыс. Они шли и шли как темные волны, голова к голове, останавливаясь лишь затем, чтобы цапнуть за штанину или сапог кого-нибудь из зрителей и двинуться дальше. Особо проворные крысы вскакивали на откидные столики.
В это время на сцену невесть откуда обрушилась туча летучих мышей. Одни пытались облепить плотной завесой Огненную жемчужину, распластывая кожистые крылья. Другие устремились к ярко горящим софитам. Третьи носились над залом, пикируя на головы зрителей и норовя задеть их крылом. Началась настоящая паника, публика, не помня себя, кинулась к выходу. Прожектора погасли, запахло уже совсем не ароматным дымом. Облачка золотистой пыльцы зарокотали и двинулись в бой, приникая то к крысам, то к летучим мышам. Воняло горелой шерстью. Там, куда светящееся облако опускалось, а потом рассеивалось, на полу оставались обездвиженные животные.
В этой-то суматохе и проскочили на сцену четыре тени — Крапива, Сильвестр, Корица и Маргарита, которая оказалась ближе всех к гардеробщице тете Насте. Старушку из-за маленького роста и щуплого телосложения приковали к крайнему креслу. Она охала и хлопала глазами. Остальные, очнувшись от долгого сна в подземелье, вели себя приблизительно так же. Только буфетчица Полина да Староста подъезда всеми силами пытались освободиться от ремней, а заслуженному артисту Назаренко, с телосложением настоящего богатыря, это практически удалось. Ремень, приковывающий к подлокотнику трона его правую руку, уже был разорван.