– Ты же сам сказал!.. – запротестовала Чармейн.

– Дурында, надо же сначала разобрать белье! – выдохнул Питер. – Кипятить можно только белое!

– Я не знала, – надулась Чармейн.

Все утро напролет она разбирала белье и раскладывала его грудами на траве, а Питер загружал белые рубашки кипятиться, и наливал мыльную воду в бадьи, чтобы замочить там плащи и носки и двадцать пар чародейских брюк.

Наконец Питер сказал: «Наверное, рубашки уже прокипятились» – и поставил на траву бадью с холодной водой для полоскания.

– Гаси огонь, а я солью горячую воду.

Чармейн понятия не имела, как гасить колдовской огонь. Для эксперимента она постучала по котлу. И обожгла руку.

– Уй! Огонь, погасни! – вскрикнула Чармейн.

Пламя послушно стихло, заискрилось и исчезло. Чармейн облизывала пальцы и смотрела, как Питер открывает кран внизу котла и выпускает в сливное отверстие в полу розовую мыльную пену. Чармейн присмотрелась к струе сквозь пар.

– Я не знала, что мыло было розовое, – заметила она.

– Не было оно розовое, – сказал Питер. – О небеса! Посмотри, что ты натворила! – Он вскочил на стул и принялся доставать из котла окутанные паром рубашки специальной деревянной рогулькой. Оказалось, что все до единой рубашки, плюхавшиеся в холодную воду, стали сочно-светло-вишневыми. После рубашек Питер извлек пятнадцать крошечных севших носочков – они были бы малы даже Моргану, – и детского размерчика пару чародейских брюк. В самом конце он выудил очень маленький вишневый плащ и укоризненно предъявил его Чармейн – плащ был мокрый и горячий.

– Вот что ты наделала, – сказал Питер. – Никогда не клади красные шерстяные вещи с белым бельем. Краска линяет. А плащ теперь и на кобольда не налезет! Ну ты и дурында!

– Откуда я знала? – с чувством воскликнула Чармейн. – Я всю жизнь жила как в теплице! Мама не подпускает меня и близко к прачечной!

– Потому что это неприлично. Понятно, – брезгливо скривился Питер. – Что, думаешь, я буду тебя жалеть? Так вот, не буду. Но к катку я тебя и близко не подпущу. Страшно подумать, что ты с ним сделаешь! Попробую наложить отбеливающие чары, пока отжимаю белье. А ты пойди принеси из кладовой бельевую веревку и тот тазик с прищепками и развесь все сушиться. Могу я рассчитывать, что ты при этом не удавишься или еще чего-нибудь не учудишь?

– Я не дурында, – надменно отвечала Чармейн.

Примерно через час, когда Чармейн с Питером, усталые и мокрые от пара, чинно ели в кухне вчерашние нераспроданные пироги, Чармейн не могла удержаться от мысли, что с бельевой веревкой она обошлась гораздо ловчее, чем Питер – с катком и отбеливающими чарами. Бельевая веревка зигзагом пересекла двор десять раз. И она держалась и не падала. Рубашки, которые теперь раскачивались на ней, прихваченные прищепками, были не белые. На одних виднелись красные потеки. По другим вились занятные розовые разводы, а третьи стали нежно-голубыми. Почти на всех плащах там и сям проступили белые полосы. Все носки и брюки превратились в молочно-белые. Чармейн решила, что с ее стороны очень деликатно не указывать Питеру на то, что эльф, пробиравшийся сквозь зигзаги белья, рассматривал его в крайнем замешательстве.

– Смотри, там же эльф! – воскликнул Питер с набитым ртом.

Чармейн проглотила последний кусок плюшки и открыла заднюю дверь, чтобы узнать, зачем эльф пожаловал.

Эльф пригнул гордую белокурую голову, чтобы не задеть притолоку, прошагал в середину кухни и поставил там на стол стеклянную шкатулку, которую принес с собой. В шкатулке были три округлые белые штуковины размером с теннисные мячики. Питер и Чармейн смотрели то на них, то на эльфа, который просто стоял рядом и ничего не говорил.

– Что это такое? – спросил наконец Питер.

Эльф поклонился – еле заметно.

– Это, – произнес он, – три лаббочьих яйца, которые мы удалили из организма чародея Норланда. Операция была крайне сложной, однако нам удалось успешно ее провести.

– Лаббочьи яйца? – воскликнули Питер и Чармейн едва ли не хором.

Чармейн почувствовала, как зеленеет, и от души пожалела, что съела ту плюшку. Веснушки на белом лице Питера стали темно-коричневые. Потеряшка, которая клянчила себе ленч из-под стола, панически заскулила.

– Почему… почему вы принесли яйца сюда? – выдавила Чармейн.

Эльф бесстрастно ответил:

– Потому что мы обнаружили, что уничтожить их невозможно. Все наши усилия, и магические, и физические, оказались тщетны – яйца выдерживают любую нагрузку. В результате мы пришли к выводу, что уничтожить их способен лишь огненный демон. Чародей Норланд поставил нас в известность, что к настоящему времени у мисс Чармейн появится возможность связаться с огненным демоном.

– Чародей Норланд жив? Он может говорить? – взволнованно воскликнул Питер.

– О да, – сказал эльф. – Он быстро поправляется и должен быть готов вернуться сюда самое большее через три-четыре дня.

– Ой, как я рада! – сказала Чармейн. – Значит, это он болел из-за лаббочьих яиц?

– Так и есть, – подтвердил эльф. – Представляется, что чародей несколько месяцев назад повстречал лаббока, гуляя по горному лугу. Поскольку он чародей, яйца впитали его магию, и теперь уничтожить их практически невозможно. Предупреждаем вас, что нельзя ни прикасаться к яйцам, ни пытаться открыть шкатулку, в которую они заключены. Эти яйца крайне опасны. Советуем вам как можно скорее прибегнуть к услугам огненного демона.

Пока Питер и Чармейн нервно сглатывали и таращились на три белых яйца в шкатулке, эльф отвесил еще один легкий поклон и удалился через внутреннюю дверь. Питер взял себя в руки и бросился за ним, крича, что еще не все выяснил. Но когда он выскочил в гостиную, то успел увидеть только, как закрывается входная дверь. Когда он – а за ним Чармейн, а за ней Потеряшка – выбежал в сад, эльфа и след простыл. Чармейн заметила Ролло, который с хитрой миной выглядывал из-за стеблей гортензии, но эльф исчез, как не было.

Чармейн подхватила Потеряшку и сунула ее в руки Питеру.

– Питер, – сказала она. – Держи Потеряшку и не дай ей убежать за мной. Я сейчас приведу Кальцифера. – И она помчалась по садовой дорожке.

– Скорее! – крикнул ей вслед Питер. – Постарайся как можно скорее!

Чармейн не нуждалась в подобных советах. Она бежала, слушая отчаянный писк и подвывание Потеряшки, она бежала и бежала, пока не свернула за скалу и не увидела впереди город. Там ей пришлось перейти на быстрый шаг, схватившись за бок, однако она все равно спешила изо всех сил. Одна лишь мысль о круглых белых яйцах на кухонном столе заставила ее, едва отдышавшись, снова перейти на рысь. А вдруг яйца проклюнутся, а она не успеет найти Кальцифера? А вдруг Питер наделает глупостей, например попытается наслать на них чары? А вдруг?.. Чтобы отвлечься от прочих кошмарных вариантов, Чармейн пыхтела себе под нос: «Какая же я дурында! Надо было спросить у этого эльфа, что такое Эльфийский Дар! А я начисто забыла. Должна была вспомнить. Дурында я!..» Но сосредоточиться на этом она не могла. Перед глазами у нее была только одна картина: Питер бормочет над стеклянной шкатулкой заклинания. С него станется.

Когда Чармейн вбежала в город, хлынул дождь. Чармейн обрадовалась. Это отвлечет Питера от лаббочьих яиц. Ему придется бежать во двор и снимать белье, пока оно снова не промокло. Только бы он не успел ничего натворить!

В Королевскую резиденцию она прибежала мокрая до нитки, едва дыша, и замолотила молотком и затрезвонила в звонок даже отчаяннее, чем когда увидела Светика на крыше. Прежде чем Сим открыл ей, прошла целая вечность.

– Ой, Сим! – выдохнула Чармейн. – Мне срочно нужен Кальцифер! Вы не знаете, где он?

– Разумеется знаю, мисс, – ответил Сим, ничуть не удивившись тому, что волосы у Чармейн промокли, а с платья течет. – В настоящее время сэр Кальцифер в Главной гостиной. Позвольте мне проводить вас.

Он закрыл дверь и зашаркал прочь, а Чармейн последовала за ним, оставляя на полу мокрую дорожку, – по длинному сырому коридору, мимо каменной лестницы к огромной двери в задней части резиденции, где Чармейн еще не бывала.

– Прошу сюда, мисс, – сказал Сим, распахивая величественную, хоть и обшарпанную дверь.

Чармейн вошла – и в уши ей ударил рев нестройного хора, она очутилась посреди толпы пышно разряженных гостей, которые кричали друг на друга, прогуливаясь с кусками торта на изящных тарелочках. Торт был первым, что Чармейн узнала. Он гордо высился на специальном столе в центре зала. Это было как увидеть старого друга среди всех этих расфуфыренных чужаков. Ближайший гость, облаченный в иссиня-черный бархат и темно-синюю парчу, повернулся, высокомерно уставился на Чармейн, а потом обменялся возмущенными взглядами со стоявшей рядом дамой. Дама была одета – нет, не может быть, чтобы в бальное платье, сейчас же только время чая, в ужасе подумала Чармейн, – в шелк и атлас, такие пышные, что рядом с ней даже тетушка Семпрония выглядела бы убого, окажись она здесь. Но тетушки Семпронии здесь не было – а лорд-мэр был, и его супруга тоже, и вся остальная городская знать.