…То была вода. Огромная, соленая, прозрачно-зеленая. Я сообразила, что меня впихнули в одну из картин — «Зеленый Океан». Отчего-то разучившись плавать, я захлебывалась и тонула, но было не страшно, а хорошо…

Жесткая ладонь вездесущего Рина, ухватив за волосы, потянула к берегу, и я сопротивлялась ей. Но он все-таки вытащил и швырнул на песок. Черный и жаркий, он крупицами забивался в ноздри и мешал дышать. Низкое лиловое небо давило на зрачки. Проползя змеей по песку, я нырнула назад, в зеленую прохладу.

Океан вытягивал страхи и тьму. Освежал, успокаивал, умиротворял…

Брат перестал меня трогать, и это тоже радовало. Сейчас, когда ничто не пугало и я была целостной и свободной, мне доставляло истинное удовольствие управлять собственным восприятием. Я вглядывалась вглубь себя (что там увидела, рассказывать не буду — слишком это личное и сокровенное), я озиралась вокруг — и незнакомый мир казался все более привлекательным и чарующим под углом зрения, измененным «коктейлем».

Убедившись, что я больше не бьюсь в конвульсиях, Рин отошел от воды.

— Ладно, дальше разберешься без меня! Когда надоест, просто плыви к берегу.

— Хо-о-орошо-о… — Мне нравилось растягивать гласные, от этого приятно звенело в ушах и рот наполнялся сладостью. — Ска-ажи, а что-о-о ты выпи-и-ил? Ведь не то-о, что да-а-ал мне?

— Минералку.

— Что?! — От изумления я на миг протрезвела.

— Минералку, я же сказал. Я не имею привычки пользоваться стимуляторами. Тем более собственного изготовления. Зато теперь можешь не беспокоиться: больше ничего подобного тебе не предложу. Слишком сопротивляемость организма у тебя низкая.

— Ну, ты и скотина!..

На это он никак не прореагировал, лишь сделал ручкой и растворился за барханом черного песка.

Я покачивалась на слабых волнах еще долго, впитывая каждой клеточкой ласковое тепло незнакомого светила и не менее ласковые объятия воды. Даже праведную злость на Рина Зеленый Океан смыл за пару мгновений…

Больше в эту картину брат меня не пускал, как я ни просилась. Мне очень хотелось искупаться в зеленой воде с неискаженным наркотиком восприятием. Но Рин был непреклонен: «Это место отныне для тебя закрыто. Всё там будет не так, вся прелесть рассеется. Уж лучше хорошие воспоминания, чем тщетные поиски и разочарования».

Водоворот людей, событий, чудес был таким плотным и стремительным, что порой я терялась. Мне начинало казаться, что творящееся вокруг — игра моего буйного воображения, и все остальные также безумны, а Рин — главврач нашей психушки, холодный исследователь, испытывающий на нас новые методики и идеи. С детства я была замкнутой и статичной, свои чудеса Рин творил тогда намного реже (да и были они не в пример спокойнее), и нынешний поток впечатлений давался нелегко.

В обиталище брата (моим дом продолжал оставаться лишь формально), где превыше всего ценились свобода и отличия от толпы, я ощущала себя все той же серой мышкой, что и в детстве: закостеневшей в комплексах, неспособной к спонтанному проявлению и жизнетворчеству — в отличие от остальных. Рин это состояние взращивал — постоянной иронией и язвительными выпадами в мой адрес. И пусть это было уже не при всех, как раньше, но все равно пригибало и угнетало.

Во мне подспудно созревала мысль, что подобный образ жизни — не мое и нужно потихоньку сваливать. Но вот куда? У меня не имелось друзей, помимо квартета, а самым близким существом во вселенной по-прежнему оставался брат. С сожалением вспоминались прекрасные времена, когда я была единственной, посвященной в его чудеса. Я безудержно ревновала его ко всем остальным, хоть и не решилась бы в этом признаться даже самой себе.

Но что-то в нашей совместной жизни начинало не устраивать и самого Рина. Он мог целыми днями и ночами не появляться нам на глаза, а его чудесности становились все более экстремальными и травматичными — по отношению к их участникам.

— Все устарело, стало пошлым и вульгарным. То, что раньше воспринималось как сакральное, стало обыденным. Хлеба и зрелищ, только хлеба и зрелищ! Вечный вой плебса. Надоело! Но вам, мои замечательные друзья, повезло: я решил не разгонять вас к чертовой матери прямо сейчас, как планировал поначалу, а преподать хороший метафизический урок.

Рин объявил эту новость, растолкав всех однажды ни свет ни заря. (Поскольку в доме обитали «совы» — врожденные или поневоле, девять утра было страшной ранью.)

— А это не будет слишком… пассионарно? — Маленький Человек постарался подобрать слово, выразившее общую настороженность, но при этом не повлекшее бы вспышку гнева, каковые в последнее время стали частым явлением.

— Будет. Будет пассионарно, турбулентно и трансцендентно. Это будет настолько сильно, что вся ваша жизнь разделится на ДО и ПОСЛЕ этого события.

— Круче, чем Розовый Лес?! — не сдержалась Ханаан Ли.

У нее не было времени привести себя в порядок, поэтому она накинула тонкую шаль, оставив не задрапированными одни глаза. Без накладных ресниц и туши они выглядели гораздо более человеческими.

— Намного. Но я никого не держу. Мои двери всегда гостеприимно распахнуты на выход. — Убедившись, что никто не собирается воспользоваться его приглашением и ретироваться, Рин продолжил: — Я хочу, чтобы сегодня вы ничего не ели и пили только воду.

— Вообще ничего? — хмуро уточнил не выспавшийся и оттого злой Снеш. — А кофе — чтобы взбодриться?..

— Кофе исключается. Особо голодным разрешаю приготовить на обед одно-единственное блюдо — икедзукури. Если, кончено, среди вас найдутся умельцы и знатоки японской кухни.

— Икедзо… как? — переспросила Ханаан. — Сколько ни была в японских ресторанах, о таком не слышала.

— Блюдо простенькое: срезав плоть с живой рыбы и оставив на костях лишь голову, хвост и нерв, выпускают скелет в аквариум. Он плавает там на радость продвинутым клиентам, намекая на пустотность природы материального мира и его иллюзорность.

— Какая гадость! — передернулась Ханаан.

— Ох, уж эти японцы… — улыбнулся Маленький Человек.

— Гадость… но что-то есть, — заметил Снешарис.

— Как вижу, знатоков и умельцев не оказалось, — резюмировал Рин. — Так что обед отменяется. Как и полдник. О боже, Як-ки, не смотри на меня так! Рэна, объясни ей, что я пошутил: никто в этом доме не будет так издеваться над рыбой.

— Объясни сам.

Воображение — не самое слабое мое качество: я уже видела плавающий скелет в розовой дымке растворяющейся в воде крови, и настроение это видение не улучшило.

— Как-нибудь, на досуге. Признаться, мне самому чертовски интересно, что из сегодняшней моей затеи получится! Жду всех в семь вечера в холле. Для этого опыта нужно будет выползти за пределы дома. А до тех пор настоятельно попрошу меня не трогать.

— Как думаешь, что на этот раз? — В голосе Ханаан Ли сквозил страх.

Мы были вдвоем — остальные разбрелись по комнатам: досыпать. Пожалуй, впервые за все время знакомства она заговорила со мной сама: еще один показатель сильнейшей тревоги.

— Понятия не имею. Но, сдается мне, ничего хорошего. Вряд ли с такой счастливой физиономией он готовится одарить нас экскурсией по стране добрых фей.

— Знаешь, Рэна, я устала.

Ли отвела с лица шаль — передо мной необязательно выглядеть безупречно. Лишенное косметики, оно выдавало возраст — тридцатник, а то и поболе.

— Так что тебе мешает уйти?

Она воззрилась с негодованием, словно услышала святотатство. Затем горько и горделиво усмехнулась, блеснув стразами вокруг губ:

— Я уйду, только если он прогонит меня сам.

— Ну и глупо.

— Ты не понимаешь. Ты его сестра, и потому ничего не можешь понять. Никто из нас не мыслит себя без всего этого, — она повела рукой вокруг. Лишенные накладных ногтей пальцы казались странно короткими, куцыми. — Даже если не будет чудес, это ничего не изменит. Рин — а не его способности — наш главный наркотик, центр мироздания. Ты его сестра, родная кровь, жила с ним с рождения, но тебе он не нужен так, как нам. Скажешь, нет? — Я промолчала, и Ли презрительно улыбнулась. — Но и ты не нужна ему, можешь не обольщаться! Ты слишком ограничена, извини за прямоту. Слишком мелочная и приземленная, такая как все. Ты не его человек. Рин терпит тебя только в силу родственных уз и общих прав на недвижимое имущество.

— Ему никто не нужен. А ты — меньше всех! Он относится к тебе, как к красивой безделушке, произведению прикладного искусства, а не личности. Но красота, в отличие от родственных уз, явление быстротечное. Даже пластическая хирургия рано или поздно перестает помогать. Помни об этом!

Ответа дожидаться не стала — выскочила за дверь, предоставив возможность скрипеть зубами от злости в одиночестве.