Тут и отец невесты признал, что не сумел оценить свою младшую дочь, и попросил у неё прощения.

Царевна поцеловала руку отца и тоже попросила прощения, если она сегодня рассердила его.

Отец и дочь поцеловались, и пошло такое веселье, такой пир, что молва о нём разошлась по всему свету.

Веселился или нет отец невесты — не знаю. Но царь-свёкор очень радовался и даже гордился, что ему досталась такая сноха: и рода знатного, и умница, и прилежная.

Я тоже был на этой свадьбе, был вот с тем плешивым, который прячется среди вас. Много обглоданных костей гости кидали, и всё прямо в лысину моему другу попадали.

Надоело Пэкалэ[2] скитаться без дела по свету, дурачить людей и потешаться над их глупостью. И решил он остепениться: выстроить себе дом, как все порядочные люди, обзавестись землицей — словом, зажить спокойно и в достатке.

Румын уверен, что лучше родной деревни нет ничего на свете. Вернулся Пэкалэ домой и начал жить, как живут все бедняки: накопил с грехом пополам немного деньжонок, купил телушку и отправил её на деревенский выгон. Ведь так богатство-то и начинается: пасётся телушка, становится тёлкой, тёлка — яловкой, яловка — коровой, корова телится, потом продаёшь корову с телёнком и на вырученные деньги покупаешь семь телушек и опять отправлять их на деревенский выгон.

На то и выгон, чтобы на нём паслись крестьянские телушки.

Паслась, значит, телушка Пэкалэ, паслась, и чем больше паслась, тем быстрее росла. Во всей деревне не было такой телушки, а когда стала она тёлкой, то никакая яловка не могла с ней равняться.

— Что за притча такая?! — удивлялись соседи. — Тёлка у Пэкалэ лучше всех на селе. Чем это он её кормит? И какой она породы, что растёт такая ладная?

А телушка вовсе не была особенной, да и корм у неё был не ахти какой; просто Пэкалэ занимался своими делами, и некогда ему было сторожить телушку, чтобы, часом, не забиралась в чужие хлеба.

Выросла тёлка Пэкалэ и стала хозяйничать по всем окрестным полям. Скиталась, бедняжка, как, бывало, в прежние времена скитался её хозяин, и где никто не думал её встретить, там она чаще всего и бывала: то в пшенице, то в кукурузе, то бог весть где ещё.

А Пэкалэ жаловался людям, что тёлка-де совсем отбилась от рук, а он занят и не может с ней возиться.

Слов нет, люди бы тоже могли пожаловаться, да некому было: Пэкалэ всегда начинал первым и так сетовал на свою участь, что жалко было слушать.

Пришла яловке пора стать коровой, и призадумались тут жители села, как дальше обернутся дела. Им уже мерещились все семь будущих телушек Пэкалэ: немного воды утечёт — станут они тёлками, яловками, а там и коровами; Пэкалэ продаст их и возвратится из города с целым стадом молодых телушек, и станут они тёлками, яловками, а затем и коровами…

— Братцы, — возопили селяне, — так ведь он со своей тёлкой пустит нас по миру; всё она у нас съест и поля наши вытопчет!

Да что поделаешь с Пэкалэ? Он-то чём виноват? Не мог же он забросить дела и всё лето держать телушку за хвост.

Думали-думали селяне, как тут быть, ещё подумали и порешили: нарастила телушка мясо и сделалась тёлкой, ещё нарастила — сделалась яловкой, и всё на чужих хлебах; значит, по справедливости это мясо — их собственность, а вот шкура — так та уж непременно принадлежит Пэкалэ, потому что была на телушке, когда та в первый раз появилась в деревне.

Разобравшись, они прирезали тёлку, съели мясо, а шкуру бросили во двор Пэкалэ.

Слов нет, быстрая была расправа, да только в деревне, где жил Пэкалэ, и не то бывало. А он молчит — ничего тут не поделаешь.

Конечно, захоти Пэкалэ, нетрудно бы ему найти на односельчан управу. Да не захотел он с ними ссориться, всей душой тянулся к жителям родной деревни. Их нельзя было дурачить, как например, одурачил бы он односельчан Тындалэ.[3]

Повесил он, значит, шкуру сушить, а когда высохла, привязал её к палке и отправился в город продавать.

Так и стал Пэкалэ опять бездомным. Идёт он, идёт, не останавливаясь, с утра до полудня, и с полудня до вечера. К ночи завернул он в одну деревню и стал себе искать пристанища на ночь, какой-нибудь дом, и чтоб жила в нём вдова или женщина, чей муж в отъезде.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Просто знал Пэкалэ, что верная жена без мужа сирота. Всё-то она скучает и рада любому гостю, лишь бы не ночевать одной в доме.

И удалось-таки Пэкалэ найти на краю деревни одну женщину, муж которой отправился в лес по дрова. Она-то, конечно, изворачивалась и так и эдак: мужа, мол, дома нет, да что люди скажут, но Пэкалэ готов был заночевать в любом уголке, — под навесом, в сенях, где угодно, лишь бы дом не остался на ночь без мужчины.

Делать нечего, пришлось бедной женщине пустить его ночевать. Только посоветовала она Пэкалэ сразу же лечь и заснуть, — ведь, наверное, устал он с дороги, бедняга!

«Это что же такое?» — подумал Пэкалэ.

Он хорошо знал, что женщины любят поговорить, что любопытны они до всего, что делается на белом свете. А эта, мало того, что не рассказывала ничего сама, даже не спросила, что у него за дела и какие на свете новости. Тут что-то не так… И Пэкалэ, вместо того чтобы заснуть, стал подсматривать то правым, то левым глазом, так хотелось ему узнать, что творится в доме и на дворе. Только стемнело, принялась женщина варить, жарить, печь, готовить разные кушанья: были тут и пироги, и жареный поросёнок, и баранина с тушёной капустой. Была тут и водочка, и вина разные, — одним словом, пир на весь мир.

Пэкалэ человек бывалый. Сразу смекнул он, что не для муженька готовила хозяюшка все эти яства, не для него разоделась, как на свадьбу.

И в самом деле, вовсе не для мужа готовила женщина угощение, а для деревенского старосты. А ждала она его, как ждут сватов девки на выданье: то во двор выбегала, то на улицу, всё посматривала, идёт или не идёт староста.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Староста как-никак самый первый человек на селе, и нельзя его принимать с пустыми руками, словно какого-нибудь прощелыгу. К тому же днём он занят всякими делами и не может прийти, вот он и оказывает ей честь попозднее, вечерком. А дурного тут ничего нет, боже упаси!

Всё у хозяйки было готово: поросёнок до того хорошо поджарился, что шкурка хрустела, баранина тоже, тушёная капуста была готова, от пирогов шёл пар, водка уже красовалась на столе, вино студилось в холодной воде — одного господина старосты недоставало. Как вдруг нежданно-негаданно возвращается муженёк.

Оказывается, в дороге сломалась ось, и пришлось ему, бедняге, воротиться домой её сменить. Завтра уж опять отправится по дрова.

В том-то и сила, чтоб жена мужа любила; верная жена узнает мужа по походке, по кашлю и чоху, даже по свисту бича. Хозяюшка, у которой заночевал Пэкалэ, как раз и была такой доброй и верной женой. Она узнала мужа по скрипу телеги, а скрип этот слышен был зау версту, так что ловкая женщина успела управиться со всеми делами.

Поначалу схватила она подрумянившегося поросёнка и мигом спрятала его за печь, потом положила на печь пирог, а баранину с тушёной капустой засунула в печку; затем она поспешила убрать водку под подушку в изголовье, а вино под кровать. И когда телега въехала во двор, в доме всё было на своём месте.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Но всё-таки лучше, чтоб муженёк не узнал.

Приехал муж домой и давай жаловаться, как все, с кем приключилась беда, а жена, как все верные жёны, стала утешать его добрыми словами. Пэкалэ, который тоже был из людей порядочных, вышел из своего угла, предстал перед хозяином, извинился за беспокойство и попросил у него приюта.

— Жена, — сказал крестьянин, обогревшись немного в избе, — голоден я. Мне бы чего-нибудь поесть!

Известное дело. В дороге человек всегда проголодается. Конечно, в котомке у него кое-что имелось, да только дома человек неохотно ест то, что брал с собой в дорогу.

— Горе ты моё, — заохала жена, — да откуда ж я тебе возьму еду? Ведь ждала я тебя только к завтрашнему дню. Разве хорошую мамалыжку тебе сделаю, с чесночной подливкой, её и покушаешь…

— Что ж, мамалыга так мамалыга, — согласился муженёк.

Человек, когда голоден, рад и самой что ни на есть плохой мамалыге.

Пэкалэ человек бывалый. Знал он, что и его попросят к столу закусить и перекинуться словечком с хозяином, знал и радовался этому. Сам-то ведь тоже был с дороги и тоже голоден, как всякий уставший путник.

И стали они беседовать с хозяином, а в это время жена готовила мамалыгу. Пэкалэ не дурак, брюху своему не враг: сидит он и голову ломает, как бы заставить хозяйку накормить их не мамалыгой, а жареным поросёнком, таким подрумяненным, что шкурка хрустит, или бараниной с тушёной капустой, или вкусными пирогами; как бы повернуть дело так, чтобы хоть глоток водки выпить или хоть разок приложиться к старому вину.