– Дочь моя, – начал он, – дочь моя Анна, каково было у тебя сейчас на душе? О чем думала? Что чувствовала? Какие образы в глубине твоего существа открылись перед твоими духовными очами?

– Ах, – возразила фрейлейн Аннхен, – мне было так отрадно на душе, так отрадно, как никогда. Потом я вспомнила господина Амандуса фон Небельштерна. Я отчетливо видела его, только был он куда красивее, чем обыкновенно, и курил трубку виргинского табаку, который я ему послала, и все это было ему весьма к лицу. Потом мне вдруг страшно захотелось поесть молодой моркови и жареной колбасы, и я была в восхищении, когда блюдо очутилось передо мною. И только собралась отведать, как, словно получив болезненный толчок, пробудилась от грез.

– Амандус фон Небельштерн… виргинский табак… морковь… жареная колбаса! – задумчиво пробормотал господин Дапсуль фон Цабельтау и кивнул дочери, собиравшейся было удалиться, чтобы она осталась.

– Счастливое, простодушное дитя, – заговорил он более плаксивым, чем когда бы то ни было, тоном, – ибо ты не посвящена в глубокие таинства вселенной и не знаешь о грозных опасностях, обступивших тебя. Тебе неведома астральная наук священной Кабалы[10]. Правда, по этой причине ты никогда не приобщишься к небесной радости мудрецов, кои, достигнув высшей ступени, не смеют ни пить, ни есть, кроме как для утехи[11], и коим вовсе чуждо все человеческое; но зато тебе неведом и страх самого восхождения на эту ступень, как твоему несчастному отцу, коего еще часто обуревает земная суета, и то, что с трудом познает он. вызывает один только страх и ужас; все еще следуя насущной человеческой потребности, он принужден есть и пить и вообще не отступать от земного. Знай же, любезное, счастливое своим неведением дитя, что недра земли, воздух, вода и огонь наполнены существами, по природе своей высшими, и все же более ограниченными, нежели люди. И как будто нет надобности растолковывать тебе, моя глупышка, свойства природы гномов, саламандр, сильфид и ундин, – тебе не уразуметь этого. Но чтобы дать тебе понятие какая опасность, быть может, грозит тебе, довольно сказать, что эти духи непрестанно ищут брачного союза с людьми; и так как им доподлинно известно, что люди обычно гнушаются вступать в такие союзы, то помянутые духи употребляют всяческие хитроумные средства, чтобы завлечь людей, коих они почтили своим благоволением. Ветвь, цветок, стакан воды, искра или еще что-нибудь, кажущееся совсем незначительным, – вот чем пользуются они для достижения своей цели. Верно и то, что такие союзы нередко бывают весьма благополучны. Так, некогда два священника, о которых повествует князь Мирандола[12], прожили целых сорок лет в счастливом браке с одним из таких духов. Верно и то, что величайшие мудрецы рождались от союза человека со стихийным духом. Так, великий Зороастр[13] был сыном саламандра Оромазиса, также великий Аполлоний[14], мудрый Мерлин[15], храбрый граф фон Клеве[16], великий кабалист Бенсира[17] были достойными плодами подобных браков, и прекрасная Мелузина[18], по свидетельству Парацельза, не кто иная, как сильфида. Но, невзирая на то, опасность подобного союза весьма велика, ибо, не говоря уже о том, что стихийные духи требуют чтобы лучезарное сияние глубочайшей мудрости озарило тех, кого они почтили своим благоволением, сами они крайне чувствительны и жестоко мстят за всякую обиду[19]. Однажды случилось, что сильфида, соединенная браком с неким философом, когда тот беседовал с друзьями об одной прекрасной женщине, и, быть может, слишком пылко, – тотчас показала в воздухе свою белоснежную точеную ножку, как бы желая убедить его друзей в своей красоте, и затем тут же на месте умертвила беднягу философа. Но – ах! – зачем говорить о других, почему не сказать о самом себе? Я знаю – вот уже двенадцать лет меня любит одна сильфида, но даже если она пуглива и робка, то и меня терзает мысль об опасности привязать ее к себе кабалистическими средствами, ибо я сам еще слишком зависим от земных потребностей, а потому лишен надлежащей мудрости. Каждое утро я принимаю решение поститься и благополучно пропускаю завтрак, но когда наступает час обеда, – о Анна, дочь моя Анна! – ты ведь знаешь, как ужасно я обжираюсь! – Последние слова господин Дапсуль фон Цабельтау произнес каким-то завывающим тоном, и горчайшие слезы оросили его сухие, впалые щеки. Потом он продолжал спокойнее: «Но я придерживаюсь самого тонкого обращения и изысканной учтивости по отношению к благоволящему ко мне стихийному духу. Я никогда не осмелюсь выкурить трубку табаку без надлежащих кабалистических предосторожностей, ибо не ведаю, угоден ли нежному духу воздушной стихии этот сорт табаку и не чувствителен ли дух к осквернению своей субстанции, ибо те, кто курят, «охотничий кнастер» или «да процветает Саксония»[20], никогда не удостаиваются мудрости и любви сильфид. Точно так же я действую, когда вырезывают палку из орешника, срываю цветы, ем фрукты или высекаю огонь; все мои старания направлены к тому, чтобы не испортить дела, задев какого-нибудь стихийного духа. И все же ты отлично видишь вон ту ореховую скорлупу; поскользнувшись о нее, я упал навзничь и испортил опыт, который открыл бы мне всю тайну перстня. Не припомню, чтобы когда-нибудь я ел орехи в этом посвященном лишь науке покое (теперь тебе понятно, почему я завтракаю на лестнице), и тем очевидней, что в этой скорлупе укрылся маленький гном, быть может для того, чтобы побывать вольнослушателем на моих занятиях и поглядеть мои опыты. Ибо стихийные духи любят человеческие науки, в особенности те, что непосвященные люди называют если не вздорными и сумасбродными, то превосходящими человеческое разумение и оттого опасными. Вот почему эти духи часто присутствуют во время божественных магнетических операций. В особенности гномы не прочь подурачиться над человеком и – магнетизеру, не достигшему той степени мудрости, что я описывал вначале, и слишком погрязшему в земных нуждах, – подсовывают влюбленную земную девушку в то мгновенье, когда он, просветленный совершенной радостью, уверен, что обнимал сильфиду. И вот, когда я наступил на голову маленькому студенту, он рассердился и сбил меня с ног. Но, видимо, более важная причина заставила гнома воспрепятствовать мне расшифровать тайну перстня. Анна! Дочь моя Анна! Внемли – я разведал, что некий гном почтил тебя своим благоволением, и, ежели судить по свойству перстня, гном богат, благороден и притом весьма тонко образован. Но, бесценная Анна, любимая, простосердечная глупышка, что с тобою будет? Как не подвергая себя страшной опасности, вступишь ты в союз с подобным стихийным духом? Ежели бы ты читала Кассиодора Рема[21], то, верно, могла бы мне возразить, что, согласно его правдивому рассказу, знаменитая Магдалена де ла Круа, аббатиса испанского монастыря в Кордове тридцать лет наслаждалась супружеством с маленьким гномом, и то же случилось с неким сильфом и юной Гертрудой[22], монахиней назаретского монастыря близ Кельна; но подумай об ученых занятиях этих духовных особ и о своих собственных. Какая разница! Вместо того чтобы черпать мудрость из книг, ты зачастую кормишь кур, гусей, уток и других невыносимых для всякого кабалиста животных; вместо того чтобы наблюдать небо, следить за течением созвездий, ты копаешься в земле; вместо того чтобы в искусных начертаниях гороскопа искать приметы будущего, ты сбиваешь масло и квасишь капусту для презренных зимних надобностей, хотя и сам я не люблю обходиться без этой снеди. Скажи: разве может все это надолго полюбиться тонкому, чувствительному, философическому стихийному духу? Ибо – о Анна! – благодаря тебе процветает Дапсульхейм, и от этого земного призвания никак не может отрешиться твой дух. И все-таки этот перстень, даже причинив тебе внезапную резкую боль, наполнил тебя радостным и безрассудным весельем. Ради твоего благополучия я вознамерился отнять силу у перстня с помощью проделанной мною операции и тем освободить от гнома, который преследует тебя. Это не удалось из-за коварной проделки маленького студента, притаившегося в ореховой скорлупе[23]. Однако же я как никогда исполнен решимости побороть стихийного духа! Ты – дитя мое, правда, рожденное не от сильфиды, саламандры или иного стихийного духа, но от бедной деревенской девушки из самой лучшей семьи, которой соседи, не боясь бога, по причине ее идиллического нрава дали в насмешку прозвище «козлиная барышня», ибо она изо дня в день пасла на зеленом холме маленькое стадо пригожих белых козочек, а я, влюбленный дуралей, в ту пору играл на свирели в своей башне. Но ты все-таки моя дочь, моя кровь! Я спасу тебя: вот этот мистический напильник освободит тебя от погибельного перстня!».