Первые слова, которые Сара записала в подаренную отцом тетрадку в твердой обложке, были «река», «луна», «свобода» и еще несколько таких же неожиданных слов. Они складывались в голове, как скороговорки, когда девочка мысленно повторяла гласные и согласные звуки. Эти слова, рождавшиеся сами собой, как дикие цветы, которые не надо поливать, она полюбила больше всего. Они радовали Сару, потому что только она понимала их значение. Она повторяла их шепотом много раз, чтобы услышать, как они звучат, называла их «буквенки» и часто смеялась.

— Сара, что это ты смеешься? Почему ты шевелишь губами? — спрашивала мать, глядя на нее с беспокойством.

— Просто так. Я говорю шепотом.

— И с кем же ты разговариваешь?

— Сама с собой, это такая игра. Я придумываю буквенки, повторяю их и смеюсь, потому что получается очень весело.

— Что-что ты придумываешь?

— Буквенки.

— А что это такое?

— Ничего. Сами по себе они ничего не значат. Зато иногда из них получается слово.

— Господи, этот ребенок сошел с ума.

Сара хмурилась:

— Ну вот, начинается. В следующий раз я тебе ничего не стану рассказывать.

Иногда по вечерам миссис Аллен поднималась на семнадцатый этаж в квартиру под литерой «Ф», где жила миссис Тейлор, соседка, чтобы отвести душу.

— Мне все время кажется, что она что-то от меня скрывает. Представь себе, в ее-то возрасте! Или думает о чем-то совсем другом. Разве это нормально? Да еще грубит. Совсем как моя мать.

Миссис Тейлор выписывала научный журнал и обожала передачи, где говорилось о детских возрастных проблемах. Это она надоумила миссис Аллен показать дочку психиатру. По ее мнению, Сара была вундеркиндом.

— Ее надо показать хорошему врачу, — говорила миссис Тейлор с видом знатока. — Если врач плохой, ребенок может получить травму.

— Хороший психиатр нам не по карману. «Квик Пламер» не приносит таких доходов. Да и Сэмюэл не захочет.

«Квик Пламер» — так называлась мастерская, где мистер Аллен работал водопроводчиком. Мистер Аллен открыл ее вместе с партнером. Партнер был моложе мистера Аллена. Он был мужем миссис Тейлор. Его звали Филип, он носил черную кожаную куртку, ездил на огромном мотоцикле и был одним из приятелей-шутников мистера Аллена. Миссис Аллен считала его исключительным красавцем.

У супругов Тейлор был сын — толстый мальчик чуть постарше Сары. Раза два или три он приходил к ней поиграть. Но играть он не умел, жаловался, что ему скучно, и то и дело вытаскивал из глубоких карманов куртки конфеты, леденцы и жвачки. Фантики он комкал и бросал на пол где попало. Его звали Род. В их квартале его звали Чупа-чупсом.

Род совсем не походил на вундеркинда. Книжки он терпеть не мог, и Саре никогда не пришло бы в голову рассказать ему про буквенки, хотя к четырем годам она придумала много удивительных сочетании — «амельва», «тариидо», «мальдор» и «миранфу», которые уже не могла забыть.

Некоторые буквенки скакали у нее в голове, словно бессмысленные песенки. Они улетучивались мгновенно, как дым от сигареты. Другие же запоминались накрепко, и стереть их из памяти было просто невозможно. Их значение она начинала понимать со временем. Например, «миранфу» означало «произойдет что-то необычное» или «меня ждет сюрприз».

В ту ночь, когда Сара придумала эту буквенку, она никак не могла уснуть. Несколько раз вскакивала с кровати, вставала на цыпочки и подходила к окошку, чтобы посмотреть на звезды. Они были похожи на маленькие волшебные миры, вроде Книжного королевства, и в них жили странные мудрые человечки, которые знали Сару и понимали язык буквенок. Волшебные существа, которые видели издалека, как Сара выглядывает в окошко, и потихоньку учили ее верить в чудесное. «Миранфу, — повторяла Сара одними губами, словно молитву. — Миранфу». Из глаз у нее текли слезы.

Через несколько дней она подслушала, как мать рассказывает по телефону миссис Тейлор, что Аурелио Ронкали продал кому-то свою лавку, уехал в Италию и больше не живет с бабушкой. В голосе миссис Аллен звучали плаксивые нотки. Внезапно она увидела дочку, которая уже давно стояла в дверях кухни, и ужасно разозлилась:

— Что ты здесь делаешь? Тебя это не касается! Марш в свою комнату! — заорала она в ярости.

Сара побелела как снег, глаза ее округлились, но она не двигалась с места. Мать заметила, что девочка ухватилась рукой за дверной косяк и прикрыла глаза, словно вот-вот упадет в обморок.

— Я перезвоню тебе через минуту, Линда, — сказала она. — Нет, ничего страшного, не беспокойся.

И повесила трубку.

Когда она подошла к Саре и попыталась ее обнять, та оттолкнула ее.

— Что с тобой, Сара? Ты вся дрожишь!

Девочка и вправду дрожала как осиновый лист. Миссис Аллен придвинула табурет, чтобы она села. И тогда Сара закрыла лицо руками и безутешно разрыдалась.

— Скажи, ну скажи мне что-нибудь, — умоляла миссис Аллен. — Тебе плохо? Что у тебя болит?

— Миранфу, миранфу, — рыдая, бормотала Сара. — Бедное миранфу…

Несколько дней у нее держалась высокая температура, и в бреду она звала Аурелио Ронкали, говорила, что хочет попасть в «Книжное королевство», что он ее друг и должен вернуться.

Но Аурелио Ронкали не вернулся. И о нем в присутствии Сары больше не говорили. Сара поняла, что тоже должна помалкивать. Болезнь научила ее скрывать свои чувства. Она стала послушной и смирной. Она понимала, что мечты нужно хранить в темноте и в тайне, и ждала. Девочка была совершенно уверена, что придет день, когда она сможет победно воскликнуть: «Миранфу!» А пока ей придется жить в одиночестве на своем острове. Как Робинзону Крузо. Как статуе Свободы.

Тогда Саре было четыре года. Прошло шесть лет, и теперь ей казалось, что все это было сном.

После Аурелио Ронкали, последнего возлюбленного бабушки, Глория Стар была забыта. Но для Сары Глория Стар и мистер Аурелио не исчезли: они всего лишь переселились в другой мир, туда, где водятся говорящие волки, дети, которые не хотят становиться взрослыми, кролики в жилетах с часами и потерпевшие кораблекрушение моряки, которые учатся на острове одиночеству и терпению. Никого из них она ни разу не видела, но ведь сны и мечты не менее реальны, чем осязаемый мир.

Книжный король Морнингсайда, о котором она почти ничего не знала, по-прежнему существовал. Это он внушил Саре две ее величайшие страсти: к путешествиям и чтению. Одна сливалась с другой, потому что книги помогают совершать воображаемые путешествия, иными словами, мечтать.

Манхэттен тоже стал для Сары настоящей страстью.

Она больше не подслушивала, о чем родители спорят в своей комнате. Она давно научилась улавливать нотки раздражения в голосе матери, как угадываешь бурю, завидев на небе темные грозовые тучи. Разговоры родителей, в которых почти всегда упоминалась семья Тейлор как образец для подражания, потеряли для нее всякий интерес. Мистеру Аллену Линда Тейлор казалась веселой, женственной и юной, на что миссис Аллен утверждала, что ей несложно такой быть, потому что мистер Тейлор дарит своей жене подарки и вообще живет исключительно ради нее. На руках ее носит! Со своей стороны она восхищалась работоспособностью Филипа Тейлора, который в свободное от работы время чинил радиоприемники, телевизоры и все, что под руку попадется. При этом у него оставалось время, чтобы сводить жену в кино. Они только что купили новую посудомоечную машину и микроволновку. Филип был настоящим мужчиной. Кроме того, от него никогда не пахло потом, потому что он пользовался дезодорантом.

— Ты-то откуда знаешь?

— Мне Линда сказала.

— Вот язык без костей! Выдумали еще, дезодорант! А от меня что, воняет?

Сара включала свет, доставала из выдвижного ящика карту Нью-Йорка, которую несколько лет назад ей подарил мистер Аурелио, и принималась ее изучать.

И тогда она грезила наяву, а спор за стеной превращался в музыкальное сопровождение, под которое разворачивались необыкновенные сюжеты из городской жизни, пока она разгуливала по улицам, площадям и паркам, которых никогда не видела. Она летала над небоскребами, плавала по реке Гудзон, мчалась на самокате и летала на вертолете. В конце чудесного путешествия, когда ресницы тяжелели, Сара сворачивалась калачиком и оказывалась в небольшом гнездышке, которое кто-то свил специально для нее на самой верхушке статуи Свободы, между шипами ее зеленоватой короны. Девочка устраивалась там на ночлег, словно усталая птица. И пока сон не одолевал ее, она молилась статуе, потому что та была богиней. Она сочиняла диковинные молитвы и печатала их на волшебной машинке. Получались телеграммы, в которых девочка умоляла Свободу освободить ее из застенков, где она томилась. И еще она просила, чтобы бабушка снова надела зеленое платье, как в тот день, когда Сара увидела ее впервые. Потому что зеленый — цвет надежды.