— Сынок!.. — Семен Семенович прижался спиной к волшебной двери. — Видишь ли, сынок, я не зря запрещаю всем открывать это. Я наколдовал море, пустыню и джунгли, но они существуют сами по себе, по своим законам, и я не могу в эти законы вмешиваться, у меня не хватает для этого волшебной силы… В пустыне могут быть ядовитые змеи, в джунглях — дикие зубастые звери, в море — акулы! Представляешь, если они бросятся сюда, когда мы откроем какую-нибудь из этих дверей?

Пока Кукарямбов-старший говорил, смеющиеся физиономии, вырезанные на трех чудесных дверях, сначала насупились, а потом скорчили ехидные рожи.

— Папа, а мы не будем открывать целиком, — быстро сообразил сын волшебника. — Мы чуть-чуть приоткроем, хвать медузу! — и сразу захлопнем. И всё!

— Хвать — и всё… — Семен Семенович на секунду задумался. — Нет, сынок, это слишком опасно!

— Ну, папа! Ты волшебник или кто?

— Я волшебник, но мне страшно!

— Ну, папа!.. — Алексей всхлипнул. — Сам устроил мне праздник, а сам!..

— Я боюсь!

— Вот всегда так! Ы-Ы-Ы!!!

Сын волшебника расплакался — очень жалобно и не менее противно.

Семен Семенович схватился за голову. Детский плач он переносил гораздо хуже многих очень неприятных вещей.

— Только не это!.. — простонал он. — Ладно, приоткроем! Но совсем чуть-чуть!.. Море у меня, кажется, действительно, справа.

Юный Алексей сразу перестал плакать. А волшебник медленно повернулся к чудесной двери и дрожащей ладонью взялся за бронзовую витую ручку. Сын выглядывал из-под его локтя, а деревянные физиономии опять смеялись…

— УФФ!.. — раздалось сзади.

Волшебник и сын в ужасе замерли.

Когда Песик Фафик пошел второй раз за продуктами, он не стал разбивать свинью-копилку в бирюзовой юбочке. И сама копилка Фафику нравилась, и его хозяйственность не позволяла разбрасываться копилками.

Во дворе Песик остановился возле своей родной будки, которую ласково называл «Хижина Отшельника», и достал из нее вчерашнюю газету «Веселые Дедуга́ны» — всякие новости из жизни местных старичков и старушек. Он расстелил эти новости на осенней земле и начал вытряхивать на бумагу монетки из свиньи.

Газету Фафик накануне взял почитать у Кокоши Шляпкина. Тот по старой привычке и для заработка печатал в ней свои куплеты. А потом приходил в редакцию «Веселых Дедуганов» со своей верной страсбургской тростью — подарком друга юности, с которым никогда не расставался, выходя из дома, — и выпрашивал деньги и свежий номер.

Деньги он сразу тратил на всякие глупости, а свежий номер со своими куплетами подсовывал всем знакомым. Старичка, несмотря на его девяносто восемь лет от роду и способности к колдовству, очень интересовало мнение публики.

Следует сказать, что на самом деле Кокоша Шляпкин был гораздо старше. Просто, когда ему стукнуло девяносто восемь, у него одновременно отшибло память на собственный возраст. «98» — последнее, что он точно помнил по этому поводу, и, чтобы не ошибиться, уже который год, отвечая на вопрос «сколько вам лет?», называл именно это число.

Монетки из копилки вылетали на удивление легко, словно истомились сидеть в свином брюхе. Песик Фафик тряс свинью и при этом читал вслух новое творение Кокоши Шляпкина в газете:

«Про любовь старик пишет! — с наслаждением подумал начитанный Фафик. — Ассоль — это мечтательная девушка из книги Александра Грина «Алые паруса». К ней там плывет добрый капитан Грэй на корабле с этими самыми алыми парусами. Прекрасная чувствительная история! Сентиментальная, говоря по-научному… А в куплете вместо Грэя — Уильям Кидд, знаменитый кровожадный пират! Значит, любовь тут — несчастная и несправедливая… Хорошо все-таки быть грамотной собакой — всякие культурные тонкости понимаешь! Вот сосед — сенбернар Ионафан — тот такого ни в жизнь не поймет. Редкой души пес: и в домино с ним хорошо играть, и всегда за меня, маленького, заступается. Но уж больно не отесан!»

Свиное брюхо быстро опустело. Песик Фафик посмотрел на монетки, лежавшие на газете, и грустно вздохнул. Потом он побросал всё обратно в щелку на спине у свиньи, убрал ее в свою «Хижину Отшельника» и сказал: «Не скучай тут, милая! Скоро вернешься к хозяину, и хозяин опять будет морить тебя голодом».

Взамен свиньи в юбочке Песик извлек из дальнего угла Хижины несколько денежных бумажек, которые он откладывал то ли на черный день, то ли на свадьбу с Жучкой Майонезовой — гримершей из собачьего театра «Дер Хунд», то ли на то и другое.

«За экономию волшебства платит друг волшебника Песик Фафик! — трагическим голосом продекламировал он. — И за газ-воду-электричество — тоже».

Это была горькая правда. В последнее время у волшебника Кукарямбова было очень плохо с деньгами — особенно после того, как его жена уехала в неотложное путешествие по своим важным делам. Уже не раз Семен Семенович бессрочно одалживался у Фафика Барбосовича, который подрабатывал сторожем и дворником в усадьбе у одного зажиточного старичка.

Песик Фафик пересчитал купюры и пошел в магазин.

— УФФ! — сказал Песик Фафик и волоком протащил в комнату огромный по сравнению с ним продуктовый пакет с надписью «Десяточка». — Так говорите, это старина Кокоша Шляпкин научил вас экономить чудеса?

— Да, — кивнул Семен Семенович, когда понял, что за спиной не страшная опасность, а Песик Фафик.

— Ну, тогда пусть он в следующий раз в магазин и ходит! Вместе со своей страсбургской тростью, — Фафик из последних сил поднатужился и поставил пакет на стол.

— Если вы заметили, дружище, наш неуемный старик два дня и без этого очень занят, — волшебник, наконец, повернулся к своему старинному другу.

— Семен Семеныч, а может, вам просто чудес жалко? Может, вы их копите, как Скупой Рыцарь копит деньги? И навечно складываете в подвале в кованые сундуки?!. Батюшки, забыл!

Песик довольно сильно хлопнул себя лапой по лбу.

— Что забыли? — спросил волшебник.

— Горчицу купить забыл! — проскулил Фафик. — Не иначе, как от вас забывчивостью заразился!

Он вдруг громко тявкнул (кстати, единственный раз в этой книге) и выбежал из кабинета.

— Да, без горчицы это не жизнь… — сказал Семен Семенович. — Но не будем отвлекаться, сынок, раз уж начали! Стой за мной и не двигайся без разрешения!

Волшебник опять осторожно взялся за бронзовую витую ручку, затаил дыхание и плавно чуть-чуть приоткрыл правую дверь.

Тут же кабинет наполнился йодистым морским воздухом, громким шумом прибоя и криками чаек…

А из-за двери высунулись рука с татуировкой в виде русалки и обшарпанная деревянная нога.

— Ну вот! Я так и знал!! — простонал волшебник и изо всех сил навалился на морскую дверь.

— Кто это, папа?! — крикнул мальчик.

— Это похуже акулы!.. Это пират!! — прокряхтел Кукарямбов.

Юный Алексей тоже навалился на дверь, но она все равно распахнулась от сильнейшего удара. Волшебник и сын кубарем полетели на пол.

На пороге стоял человек на деревянной ноге, в треуголке, старинном кафтане и буро-малиновых трусах до колен, вроде таких, в каких выступают боксеры. Его очень загорелое лицо украшали закрученные кверху усы, как у великого взбалмошного художника Сальвадора Дали, и бородка-эспаньолка клинышком. В руке человек сжимал абордажную саблю, а за поясом его до времени притих длинный кремневый пистолет.

Волшебник и сын уже успели спрятаться под стол.

Пират окинул взглядом кабинет, а потом отвязал деревянную ногу. Из-под кафтана показалась его вторая нормальная живая нога и притопнула по полу. Тут же пират ринулся к столу, запихнул в рот кусок мышиной сосиски и, почти не жуя, проглотил ее.

— Сосиска!.. — совершенно счастливым голосом сказал он. — Сосиска, клянусь моим одиночеством!.. Вот уж не ожидал, что на моем необитаемом острове может быть самая настоящая человеческая комната! Кажется, за несколько месяцев — с тех пор, как меня сюда высадили мои матросы-предатели Тели́зер, На́фа и Козловский — я облазил всё вдоль и поперек… Может, здесь и люди есть? Не все же мне с самим собой вслух разговаривать!.. О! Бумага с буквами!.. Эти негодяи высадили меня на необитаемый остров без всякого чтения!

Пират подскочил к буфету, жадно полистал дневник сына волшебника и на секунду замер, будто что-то припоминая. Потом он поцеловал дневник и сунул его за пазуху.