— Я перевёз тебя в Хельгеланн, а теперь, как видно, надо оказать тебе помощь в твоём ремесле, — сказал он парню. — Но знаешь ли, кое-какую мзду я хочу за это получить. На каждой седьмой твоей лодке я сам буду ставить киль, и получится у нас лодочка с изъянцем, с небольшим, понимаешь ли, подвохом.
Тут у парня стиснуло горло — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он понял, что лодка была приманкой, а за нею зияла бездна, готовая поглотить его и захлопнуться.
— Неужели ты думал, что сумел меня провести и я за здорово живёшь уступлю тебе план моей лодки? — глумилась бездонная прорва.
Потом рядом скрипнуло, будто кто-то грузный поднялся с сиденья, и снова послышался смешок:
— Хочешь построить лодочку, бери в придачу и смертушку! Слушай, что я тебе скажу: если ты постучишь три раза молотком по килю, то будет тебе большая подмога в работе, ты построишь такую лодку, какой во всем Нурланне ещё никто не видывал.
В ту ночь Йу дважды брался за молоток и дважды его опускал и клал на место.
Но восьмивесельная красавица как наваждение стояла у него перед глазами, дразня зыблющимся в волнах отражением, — такая она была стройная, так блестела свежепросмоленными боками, так сверкала новёхонькой оснасткой! Йу даже занёс ногу и легонько толкнул её, чтобы полюбоваться, как стройное и нарядное судно, легко качнувшись, горделиво выпрямится на волнах, пленяя своими обводами.
И вот молоток стукнул по дереву — раз, и другой, и третий.
Так на Морских островах была построена первая лодка.
Однажды осенью весь народ высыпал на крайнюю оконечность мыса, и стало там тесно, как на птичьем базаре, — всем хотелось видеть, как Йу и его братья спустят на воду новую восьмивесельную лодку и сядут в неё на виду у всего берега.
На море гуляла зыбь, и лодка резала волны, разбрызгивая пену.
Вот она скрылась, вот вынырнула на гребень волны, точно морская птица, и стремглав понеслась, мелькая между мысов и шхер.
Глядя ей вслед, рыбаки, вышедшие на зимний лов, замирали с поднятыми вёслами. Такой лодки им ещё не доводилось видеть.
Но если в первый раз Йу удивил всех длинным восьмивесельником, то на следующий год в ту же пору завистливые взгляды рыбаков провожали широкую и крепкую лодку на пять пар гребцов.
И с каждым годом новые лодки, которые строил Йу, становились все лучше и краше.
Но самая последняя и большая, которая ещё стояла на стапеле, превзошла все предыдущие и мореходными качествами, и красотой.
Эта лодка была у него седьмая по счёту.
Йу приходил утром и уходил вечером. Но вот что удивительно — каждое утро он замечал, что за ночь лодка сама собой выросла! А красота её сделалась такой неописуемой, что оставалось только молчать и любоваться.
И вот, наконец, лодка была готова.
Охотников купить её было предостаточно.
А надо сказать, что в те времена над Хельгеланном владычествовал фогт[5], который совсем замучил жителей поборами, деньги за рыбный промысел и сбор гагачьего пуха он взимал двойным счётом и весом и не меньше того драл за церковную десятину.
Бывало, как пройдутся по домам его сборщики, после них ничего не останется — будто метла прошла.
Едва до фогта дошли первые слухи о новых лодках, как он сразу отправил на Морские острова посыльных разузнать, правда ли то, что ему говорили. Потому что фогт сам держал обширный рыбный промысел с несколькими становищами и на него работало много народу.
Посыльные воротились и рассказали ему обо всем, что сами видели. Фогт так загорелся от услышанного, что, еле дождавшись лета, самолично пустился в дальний путь и вскоре прибыл на Морские острова.
Нагрянул он нежданно-негаданно, как ястреб, и принялся терзать мастера Йу: и пошлину-то Йу утаил за ремесленный промысел, и десятину задолжал, а теперь, дескать, причитается с него одного штрафу по полмарки серебра за каждую лодку, которую построил.
Фогт так кричал на него и ярился, грозясь заковать в кандалы и отправить в Скровен[6], такие кары сулил мастеру, что у того в глазах померкло и белый свет показался немил.
Однако фогт уже побывал в гавани, объехал на лодке вокруг нового десятивесельного бота и, рассмотрев его со всех сторон, убедился, что судно и впрямь оказалось на заглядение; польстившись на него, он изобразил дело так, будто бы из милости согласен взять с мастера вместо штрафа его изделие.
Услышав предложение фогта, Йу сорвал с головы картуз и ответил, что другому бы отказал, а фогту отдаст своё судно с превеликой радостью.
Начальство село в бот и отправилось восвояси.
Что тут сталось! В доме у мастера стон и слезы; мать, братья, сестры — все ревут, жалеючи о потере.
А Йу залез на лодочный сарай, стоит на крыше, за бока держится и хохочет.
А как лето кончилось и наступила осень, пришло известие, что лодка, в которой ехал фогт с восьмерыми спутниками, без следа сгинула на пути через Вест-фьорд[7].
Но в те дни по всему. Нурланну началась замена старых лодок на новые, и такая пошла горячка, что Йу не поспевал сделать хотя бы десятую часть того, что у него просили.
Из ближних и дальних мест приезжали люди и толклись у сарая, где он работал; не всякому удавалось заказать лодку или купить готовую; если Йу соглашался, этому радовались, как великой удаче.
Два с лишним десятка готовых лодок выстроились на берегу. Йу перестал следить, которая из них седьмая, он уж и думать забыл о каких-то подсчётах. Ну выпало кому-то захлебнуться в солёной водице! Стоит ли горевать об одной потонувшей лодке, когда столько других надёжно носят по морю своих хозяев, которые живут в достатке и благоденствуют. Одним словом, Йу давно перестал вести счёт лодкам. Пускай, мол, покупатели сами хорошенько смотрят и выбирают, которая им больше понравится.
Между тем Йу сделался важной шишкой, он так круто заправлял в своём деле и так властно себя поставил, что всех держал в страхе, никто не смел ему и слова поперёк сказать.
На чердаке у него выстроилось в ряд несколько мер серебра, к тому времени он уже снабжал лодками всю округу.
И вот как-то раз поехали его братья в церковь к воскресной службе, они сели в новую десятивесельную лодку и взяли с собой младшую сестрёнку Мальфри.
Вечер настал, а их все нет как нет. Пришёл подмастерье и стал советовать, что надо бы снарядить лодку на розыски, — начиналась непогода.
Йу с отвесом в руках занимался в это время разметкой следующего бота, на этот раз он задумал построить такое большое и замечательное судно, чтобы все остальные не шли рядом с ним ни в какое сравнение.
— Что же, по-твоему, они отправились в море на таком корыте, на каких у нас раньше плавали? — прикрикнул Йу на своего помощника и выставил его, так что тот не успел даже опомниться.
А ночью Йу не мог сомкнуть глаз, слушая, как воет ветер и бьётся в стену, а с моря несутся протяжные крики.
Вдруг в дверь постучали, и, кто-то его окликнул.
— А ну вас! Ступайте, откуда пришли! — сказал Йу и перевернулся на другой бок.
Немного погодя будто бы маленькие пальчики заскреблись за дверью, и снова — тук-тук!
— Уймитесь! — рявкнул Йу. — Ночь на дворе, а вы спать не даёте! В своём доме человеку покоя нет!
Но возня под дверью все продолжалась, кто-то там шебаршился, как будто никак не мог дотянуться до дверной ручки.
Все выше и выше елозили по двери невидимые ручонки.
А Йу, будто бы так и надо, знай себе хохочет.
— Где это видано, чтобы большая десятивесельная лодка с Морских островов опрокинулась оттого, что ветер подул! — продолжал он насмешничать.
Но тут ручка двери дрогнула, опустилась, и дверь распахнулась.
Глядит Йу, а на пороге Мальфри с матушкой и все братья. Вокруг них тлело морское свечение, с одежды стекала вода.
У всех были бледные, землистые лица, на губах застыла предсмертная судорога.
Окоченелая ручонка Мальфри обвивала шею матери; видать, вцепилась в последний свой смертный миг; девочка плакала и жалостно укоряла брата, что сгубил её молодую жизнь, не уберёг от погибели.
Тут уж Йу понял, отчего они не возвращаются.
Точно ветром его подхватило, кинулся он в тёмную ночь, кликнул людей на помощь; люди сбежались, разделились по лодкам, отчалили.
Вышли в море, долго везде искали, да все понапрасну.
А на другой день, когда уж совсем светло стало, волны вынесли к берегу пропавшую лодку, она плыла вверх днищем, а в днище на месте киля зияла пустая дыра.
Тут уж Йу понял, кто был виновником.
Но с той ночи, как у него погибла вся семья, все переменилось для Йу в родном селении.
Днём, пока звенели топоры, со стуком опускались и шуршали по доскам рубанки, пока со всех сторон раздавался перестук молотков, там шла привычная жизнь, и на берегу все теснее становилось от строящихся лодок, которые стояли бок о бок, сгрудившись, как птицы на гнездовье.
Но едва наступал вечер и смолкал дневной шум, к Йу приходили гости.