— Возвышенному уму вашего величества, — продолжал он, обращаясь к королю, — без сомнения, ясны бесчисленные выгоды, вытекающие из этого удивительного упрощения. Положим, молодому человеку хочется жениться; нет никакой надобности наводить справки о его положении и состоянии; его нумер говорит всё. Пусть попробует кокетка скрывать свои года, пусть какой-нибудь интриган нарядится в павлиньи перья, пусть заважничает какой-нибудь мещанин, их можно сразу осадить одним словом: покажите ваш нумер. И так как высший идеал и последняя цель правительства состоит в том, чтобы вести и дисциплинировать народ, как армию, то может ли быть что-либо прекраснее такой системы, где всякий подведён под ранжир, внесён в список, отмечен и занумерован. Какое торжество однообразия! Я надеюсь, что на этом дело не остановится и что ваше величество прославите ваше царствование, доведя реформу до конца. К чему эти собственные имена, нарушающие административную правильность? Равенство не терпит этих устарелых отличий. С какого права один называется де-Розье, де-ла-Фрамбуазьер, или де-ла-Шене, а другой носит скромное имя Пуаро, Поммье или Ла-Пьер? Гораздо проще сказать: я — 734,1926,2345; жена моя — 321, 9258, 2345; а старший сын — 734, 7542, 133.

Две последние цифры с первого взгляда показывают звание: 33 — патентованный фабрикант, 45 — зажиточный чиновник, 56 — важный чиновник. Что может быть замысловатее и яснее? География, хронология, биография, статистика, финансы — всё совмещается в этой чудотворной арифметике. Это — единство в науке и в государстве.

Поставленная выше пространства и времени, королевская власть бессмертна. У венценосца нет семейства — он отец своих подданных; у него нет особого состояния — ему принадлежит всё то, чем владеют его дети; они с восторгом повергают к его стопам свои деньги, свои силы и свою жизнь.

— Всё это очень остроумно, — сказал Гиацинт, — и я начинаю понимать ту поговорку, что для успехов в свете главное дело — получить хороший нумер.

— Я прошу ваше величество приступить к очередным делам, — продолжал Туш-а-Ту, ворочая свои бумаги. — Это — счастье страны, что ваша юная мудрость с первого дня отрывается от удовольствий и празднеств, потому что администрация не ждёт. С нынешнего утра я принуждён был произвести сто новых назначений, и теперь необходимо их подписать.

— Сто вакансий в шесть часов? — спросил Гиацинт с некоторым изумлением.

— Так точно, государь, — ответил Туш-а-Ту, не переставая писать. — По последним статистическим данным, мы имеем 885,657 чиновников на жалованье, 15,212 сверхштатных и 12,525 сверхштатных кандидатов. Итого 413,394 чиновника, посвящающие себя государственной службе. Принимая среднюю норму повышения в пять лет, мы получаем на год по 32,678 4/5 назначений, на месяц по 6,889 9/10, а на день по 229 З/6.

— Это целая армия, — сказал Гиацинт.

— Увы! Государь, — сказал барон Плёрар, возводя очи к небу, — этого слишком мало. Этот негодный народ так ленив, так строптив, так лукав, что по-настоящему надо было бы к каждому жителю приставить по два чиновника, чтобы один принуждал его работать, а другой заставлял его молчать. Да к тому и придёт дело когда-нибудь. Дай Бог только, чтобы спохватились вовремя, и чтобы революция…

Он вздохнул, открыл табакерку и с умилением посмотрел на юного короля.

— Государь, — заговорил Туш-а-Ту, — я полагал, что воцарение вашего величества должно быть ознаменовано некоторыми из тех великих дел, которые упрочивают бессмертие за королями и отпечатлеваются неизгладимыми чертами в жизни народов. Доставить счастье вашим подданным и оставить имя в истории — таковы, я в том уверен, высокие стремления вашего величества.

— Вы меня поняли, — сказал Гиацинт, тронутый этим приступом.

— Государь, — продолжал Туш-а-Ту, — ваши предки основали величественную систему, одинаково изумительную по своей обширности и по своей прочности; но ничто не сделано, пока ещё остаётся дело впереди. Уже каждый Ротозей находится в наших руках в течение всей своей жизни. Мы вносим его в списки при рождении, мы его обучаем, подчиняем конскрипции, ведём, наказываем, облагаем податями, дисциплинируем, женим, украшаем орденами и хороним. Но от рождения до смерти сколько раз он от нас ускользает, сколько пробелов остаётся пополнить!

— О, друг мой! — завопил барон Плёрар со слезами в голосе. — Да благословит вас Бог, вас и ваш подвиг! Обуздывайте это мятежное племя; отнимите у него возможность делать зло и оставьте ему свободу только на делание добра.

— Вот, — сказал Туш-а-Ту, — эти маленькие законопроекты удовлетворят до некоторой степени благородным желаниям моего добродетельного друга.

Он стал читать:

«Общее инспектирование юных Ротозеев от годового до десятилетнего возраста

Гиацинт, милостью судьбы и покровительством фей, король Ротозеев, князь Зевачества, герцог Суеты я проч., всем ныне существующим и грядущим привет.

Принимая во внимание, что государство не существует для гражданина, но что гражданин существует для государства, по той убедительной причине, представленной некогда великим Аристотелем, что целое больше части и что, по теории, оно существует раньше её;

принимая во внимание, что отцы и матери семейств обязаны фабриковать для государства будущих плательщиков податей, будущих управляемых и рекрутов;

принимая во внимание, что государство не только имеет право, но что на нбм даже лежит обязанность удостоверяться в том, что продукты этой фабрикации не портятся и не ослабляются дурным управлением — и что таким образом на хорошем правительстве оказывается священный долг наблюдать за всеми детьми, которые однажды сделаются силою и богатством страны.

В силу нашей полной мудрости и нашего верховного могущества мы повелеваем нижеследующее:

Статья 1. Учреждаются инспектор и инспектриса для каждого из кантонов государства, всего 66,686 инспекторов и инспектрис второй степени для 33,333 подвластных нам кантонов.

Статья 2. Учреждаются 3,000 инспекторов и инспектрис первой степени для надзора за 66,666 инспекторами и инспектрисами второй степени.

Статья 3. Учреждаются 300 генеральных инспекторов для надзора за 3,000 инспекторов первой степени.

Статья 4. Каждый инспектор и инспектриса второй степени будут производить ежемесячный смотр всем маленьким мальчикам и всем маленьким девочкам кантона. Они будут наблюдать за тем, чтобы родители, няньки и кормилицы, под страхом штрафа и тюремного заключения, исполняли во всей точности все пункты правил, предписывающих, каким образом следует кормить грудью, питать, поить, поднимать, класть в постель, обмывать, чесать, приглаживать, одевать, раздевать, обувать, разувать, забавлять и водить на прогулку юных граждан и юных гражданок. Они будут подвергать этих юных управляемых самому тщательному осмотру, отмечая положение их зубов, свежесть их кожи, длину и цвет их волос, чистоту их ногтей; они свесят их, одного за другим, в узаконенных весах, дабы удостовериться в том, увеличивается ли или уменьшается их полнота; наконец, они будут отвечать со всею точностью на триста двадцать пять вопросов, заключающихся в статистической таблице, которая будет приложена к сему указу.

Статья 5, Ежемесячные доклады будут отсылаться в течение недели к инспектору первой степени, который, снабдив их своими примечаниями, препроводит все вместе к генеральному инспектору, который, снабдив их своими примечаниями, препроводит все вместе к министру; после чего все эти доклады, тщательно прошнурованные и занумерованные, будут сложены в государственные архивы, дабы служить назиданием грядущим поколениям.

Дан в нашем дворце Фиалок, в нашем верном городе Утеха-на-Золоте…»

— Вы, стало быть, думаете, — скромно сказал Гиацинт, — что матери недостаточно сильно любят своих детей, чтобы хорошо их воспитывать.

— Упаси меня Боже от такого богохульства! — воскликнул Туш-а-Ту. — Сердце матери — сокровище; материнский инстинкт — самый возвышенный из инстинктов. Надо только регулировать его; надо только подчинять его внушениям мудрой политики. Надо во что бы то ни стало избавиться от бича благоустроенных государств, от язвы индивидуализма. Если мы дозволим семьям воспитывать по их благоусмотрению наших будущих управляемых, если мы предоставим капризу отцов или матерей цвет нашей державы — тогда конец спасительному однообразию. Тогда основы государства подорваны. Что вы станете приказывать народу, когда он пестрее платья арлекина? Если же, напротив того, мы будем следовать здоровым началам Ликурга, Платона, Моруса, Фенелона, все наши подданные будут до такой степени похожи друг на друга, что их невозможно будет распознавать. То же платье, та же причёска, та же покорность, то же повиновение. Будут говорить — не нация, а полк Ротозеев. Какой идеал!