41. ТОРГОВОЕ СОГЛАШЕНИЕ
— Вы слышали, что произошло на бирже?
— Нет, а что?
— Бегите, покупайте червонцы! Джек Кресслинг стоит за соглашение с Россией!
— Кресслинг? Вы спятили! Быть не может!
Но добрый знакомый махнул рукой и помчался распространять панику на всех перекрестках Бродвея.
В кожаной комнате биржи, куда допускались только денежные короли Америки, сидел Джек Кресслинг, устремив серые глаза на кончик своей сигары, и говорил секретарю Конгресса:
— Вы дадите телеграмму об этом по всей линии. Горвардский университет должен составить резолюцию. Общество распространения безобидных знаний — также. От имени негров необходимо организовать демонстрацию. Украсьте некоторые дома, предположим, через каждые десять, траурными флагами.
— Позвольте, сэр, — почтительно перебил секретарь, — я не совсем вас понял: вы говорите о радостной или о печальной демонстрации?
Кресслинг поднял брови и презрительно оглядел его:
— Я провел на бирже торговое соглашение с Советской Россией. Америка должна одеться в траур.
— Ага… — глубокомысленно произнес секретарь, покраснев как рак.
В глубине души он ничего не понимал.
— Но часть интеллигенции — заметьте себе: часть — выразит свое удовлетворение. Она откроет подписку на поднесение ценного подарка вождям Советской республики. Вы первый подпишетесь на тысячу долларов…
Секретарь Конгресса заерзал в кресле.
— Вздор! — сурово сказал Кресслинг, вынимая из кармана чековую книжку и бросая ее на стол. — Проставьте здесь необходимые цифры, я подписался на каждом чеке. Подарок уже готов. Это часы в футляре красного дерева — символ труда и экономии. Озаботьтесь составлением письма с родственными чувствами, вставьте цитаты из нашего Эммерсона и большевистского профессора Когана. Подарок должен быть послан от имени сочувствующих и поднесен через члена компартии, отправленного в Россию… Довольно, я утомился.
Секретарь выкатился из комнаты весь в поту. Ему нужно было снестись с Вашингтоном. В полном отчаянии он бросился с лестницы, гудевшей, как улей.
Большая зала биржи была набита битком. Черная доска то и дело вытиралась губкой. Цифры росли. Маленький человек с мелом в руке наносил на доску новые и новые кружочки. Белоэмигранты из правых эсеров честно предупредили Джека Кресслинга, что готовят на него террористическое покушение в пять часов три минуты дня у левого подъезда биржи.
Виновник всей этой паники докурил сигару, встал и медленно спустился с лестницы. Внизу, в вестибюле, его ждали две борзые собаки и ящик с крокодилами. Он потрепал своих любимцев, взглянул на часы — пять часов — и кивнул головой лакею. Тот поднял брови и кивнул швейцару. Швейцар бросился на улицу и закричал громовым голосом:
— Машина для собак мистера Кресслинга!
К подъезду мягко подкатил лакированный итальянский автомобиль, обитый внутри лиловым шелком. Лакей приподнял за ошейник собак; они уселись на сиденье, и шофер тронул рычаг.
— Машина для крокодилов мистера Кресслинга!
Тотчас же вслед за первым автомобилем к подъезду подкатил другой, в виде щегольской каретки с центральным внутренним отоплением и бананами в кадках. Лакей со швейцаром внесли в него ящик с крокодилами, и автомобиль отбыл вслед за первым.
— Кобыла мистера Кресслинга!
Лучший скакун Америки, знаменитая Эсмеральда, с белым пятном на груди, кусая мундштук и косясь карим глазом, протанцевала к подъезду, вырываясь из рук жокея. Шепот восхищения вырвался у публики. Даже биржевые маклеры забыли на минуту о своих делах. Полисмен, чистильщик сапог, газетчик, продавец папирос обступили подъезд, гогоча от восторга. Раздался треск киноаппарата. Часы над биржей показали ровно пять часов и три минуты.
В углублении между двумя нишами мрачного вида человек в мексиканском сомбреро и длинном черном плаще, перекинутом через плечо, сардонически скривил губы.
— Бутафория! — пробормотал он с ненавистью. — Я не могу жертвовать нашу последнюю бомбу на подобного шарлатана.
И, завернувшись в складки плаща, он тряхнул длинными прядями волос, сунул бомбу обратно в карман и мрачно удалился к остановке омнибуса, где ему пришлось выдержать множество любопытных взглядов, прежде чем он дождался вагона.
А Джек Кресслинг лениво сунул ногу в стремя, оглянулся вокруг в ожидании бомбометателя, пожал плечами, и через секунду его статная фигура покоилась в седле, как отлитая из бронзы, а укрощенная Эсмеральда понеслась по Бродвей-стрит, мягко касаясь асфальта серебряными подковами.
Между тем в нью-йоркскую таможню рабочие привезли великолепно упакованный ящик. Там на него наложили круглую сургучную печать. Он был адресован в Петроград, товарищу Василеву, от целого ряда сочувствующих организаций. Дежурный полицейский пожимал плечами и недовольно бормотал себе в усы:
— Подумаешь, какие нежности! И без таможенного сбора, и без осмотра! Пари держу, что избиратели намнут бока не одному депутату за такую фантазию. Эх, Вашингтон, Вашингтон… — как вдруг странный холодок прошел по его спине, и полицейский прервал свою речь, почувствовав на себе чью-то руку.
— Кто там? Какого черта вы делаете в таможне, сэр?
Перед ним стоял невысокий человек в черной паре. Глаза у него были унылые, тоскующие, как у горького пьяницы, с неделю сидящего без водки. Левую руку он положил на плечо полицейскому.
Холод снова прошел по спине таможенника; он поглядел на незнакомца с непонятным ужасом.
— Хороша ли упаковка, друг мой? — мягко спросил незнакомец, едва шевеля бескровными губами.
— За это, сэр, я не отвечаю… — лихорадочно пробормотал полицейский, начиная дрожать, как лист. — Рабочие принесли ящик зашитым и запечатанным.
— Выйдите отсюда!
Голос незнакомца, произнесшего эти слова, был так тих и безразличен, взгляд его, покоившийся на полицейском, совершенно невыразителен, — тем не менее ужас полицейского рос с каждой минутой, и зубы у пего начали стучать друг о дружку:
— Не-не-не… сэр, н-не имею такого права!
— Тотчас выйдите отсюда!
Полицейский вынул платок, вытер пот, холодными каплями заструившийся у него со лба, и медленно-медленно отступил в коридор, а оттуда на темную площадь.
— Что это с тобой случилось? — спросил проходивший мимо таможенник. — Уж не хватил ли ты вместо виски бензину?
— Понимаешь… — тяжело ворочая языком, ответил полицейский и оглянулся вокруг с выражением ужаса, — приходит сюда человек… такой какой-то человек… и спрашивает… спрашивает… погоди, дай вспомнить… Странно! — прервал он себя и дико взглянул на товарища. — Я не пьян и не сплю, а вот убей меня, коли я помню, о чем он такое спрашивал!
42. ЧИТАЙТЕ ГАЗЕТУ!
— Том Топс! — крикнул редактор «Нью-йоркской иллюстрированной газеты». — Том Топс!
— Я, сэр.
— Знаю, что вы. Уверен, что вы. Только мне теперь нужны советские иллюстрации, а не вы, сударь! Понимаете?
— Очень понимаю, сэр.
— На черта мне далось ваше понимание, нахал! — проскрежетал зубами редактор. — Я держу вас и плачу вам деньги не для понимания! Весь номер посвящен Советской России. Три статьи — о торговом соглашении, восемь — о съезде психиатров, и ни одной советской иллюстрации!
— Иллюстрации есть, сэр! Собачка лорда Сесиля в кабриолете президента, новый туалет принцессы Монако, чайный сервиз, приобретенный мистером Кресслингом за сорок тысяч долларов, и сбор шишек в штате Висконсин…
— Вы издеваетесь надо мной! Говорят вам, ни одной иллюстрации по существу дела! Я пропал! Меня засмеют! Социалисты расторгуют всю свою лавочку, а мы сядем на мель. И все из-за вас! Не могли вы, черт вас побери, достать хоть какой-нибудь вид или фабрику, хоть в три четверти, вполоборота, хоть задом наперед, наконец! Но с идеологией, парень!
— Ни слова больше, сэр! — воскликнул Том Топс, вставая с места и хватая свой фотографический аппарат. — Вы подали мне идею, которая даст блестящие результаты… Ждите, сэр… Ждите меня в редакции!
С этими словами Топс выбежал на улицу и, как безумный, понесся в автомобильный гараж.
Поздно вечером редактор и Топс лихорадочно сидели в цинкографии, пробуя многочисленные оттиски и обсуждая, с привлечением к делу наборщиков, важный вопрос о том, какую подпись проставить под каждой из фотографий.
А на следующее утро деловые нью-йоркцы с удовольствием разворачивали богатейший номер «Иллюстрированной газеты». В ней было все, чего только жаждет человеческое любопытство:
ЖИТЕЛИ ГОРОДА ТУЛЫ ПИШУТ ПИСЬМО ДЖЕКУ КРЕССЛИНГУ
Снимок собственного корреспондента
Повернувшись спиной к объективу, кучка людей, наклонив головы, что-то делает над столом, справа и слева утыканным красными флагами. Кучка напоминает, правда, по своей композиции цветную картину русского художника Репина — что-то насчет письма к султану, — но плагиатом ее назвать нельзя, поскольку толпа пишущих взята с тыла.