Геша ждет Кешу на лавочке у подъезда, сидит пригорюнившись, прижимая к груди КГ-1, завернутый в чистую простыню. У Кеши возникает сильное подозрение, что простыню Геша стащил у бабки: это хорошая индийская простыня с цветочками, новая, крахмальная. Геша качает модель, как мать любимого ребенка, только колыбельную не поет. Кеша садится рядом:

— Ты чего раскис?

Несмотря на общее марсианское имя, Кеша и Геша абсолютно не похожи друг на друга. В их дружбе проявляется всесильный закон единства противоположностей. Кеша рыж, коренаст, шумен. Геша — черен, щупловат, тих. Геша типичный интеллигентный ребенок. Ему бы скрипку в руки, на шею бант и: «А сейчас, товарищи, юный вундеркинд Геннадий Седых, тринадцати лет, исполнит полонез Огинского!» Но нет, не исполнит: слуха у Геши нет. У него нет ни слуха, ни голоса, но он любит петь и поет все без разбору.

Геша всегда несколько томен и грустен: он считает, что это ему идет. Он поднимает воротник школьной курточки, скрещивает руки на груди, прислоняется к стенке. Он мыслит, не тревожьте его. Может быть, он пишет стихи? Опять-таки нет: за свою жизнь Геша сочинил лишь одно двустишие такого сомнительного содержания: «А у Кешки, а у Кешки не голова, а головешка», в коем намекал на цвет волос своего друга, за что и был бит другом.

У интеллигентного Гешки была одна, на взгляд бабушки, ужасная страсть: он любил паять. То есть не просто паять — кастрюли там и чайники. Нет, он паял схемы.

Это красиво звучит — паять схемы. Геша паял схемы радиоприемников, припаивал конденсаторы, сопротивления, полупроводники всякие, потом укладывал все это в пластмассовый корпус, купленный на нетрудовые доходы в магазине «Пионер», что на улице Горького, и поворачивал колесико, которое должно было включить этот приемник, дать ему голос или просто звук. Вы думаете, звука не было? Звук был, и в этом-то и заключалась великая сила Геши: его приемники всегда работали, и работали не хуже магазинных.

Конечно, у него валялось дома два-три приемничка, еще не доведенных до совершенства. А остальные давно нашли своих хозяев: Геша был щедр и раздаривал поделки друзьям. Он дарил их, грустно улыбаясь, просто запихивал в руки: «Берите, берите, мне не нужно, я еще сделаю».

Например, у Кеши имелось восемь разноцветных коробочек, до отказа набитых радиодеталями. Коробочки принимали «Маяк» и прочие программы с музыкой и песнями, которые не умел, но любил исполнять безголосый Геша. А Кеша, напротив, исполнял их с некоторым умением.

У Кеши, конечно, внешность не тянула на высокую интеллигентность. Таких, как Кеша, снимают для книг о детском питании, что в раннем детстве с ним и произошло: какой-то залетный фотограф, знакомый отца, щелкнул его своим «никоном» и поместил в журнале «Здоровье» с зовущей надписью: «Он ест манную кашу».

К слову сказать, Кеша действительно ел манную кашу. И что самое ужасное, он писал стихи. И стихи эти печатались. Правда, пока лишь в стенной газете, но вы же сами знаете, как трудно начинают великие…

В довершение ко всему перечисленному Кеша не умел паять. Когда дело доходило до молотка, рубанка или паяльника, таланты Кеши заканчивались. Нет, он не был мастером и даже не мог быть подмастерьем. Но зато он умел руководить и вдохновлять.

И Геша высоко ценил это довольно распространенное среди человечества умение. Геша говорил, что в присутствии Кеши ему гораздо лучше работается.

Модель КГ-1 была сработана Гешей как раз в присутствии Кеши. Кеша скромно хотел зачеркнуть букву «К» на фюзеляже самолета, но друг воспротивился.

— Я без тебя бы сто лет возился…

А так сто лет сжались до размеров недели, и вот вам финал: запуск модели на пустыре возле детских песочниц. Финал — это торжество, а Геша был грустен…

— Ты чего ра'скис? — повторил Кеша, потому что видел, что Гешка действительно чем-то всерьез расстроен.

— Плакали наши испытания.

— Это почему?

— Козлятники победили.

— Когда?

— Почем я знаю? Сегодня утром, наверно…

Кеша посмотрел на пустырь. Рядом с песочницами стоял крепко врытый в землю двумя ногами-столбами зеленый стол, стол-великан, могучий плацдарм для домино. И плацдарм этот был занят прочно и, видимо, навсегда. Козлятники действительно победили.

— Где же теперь в футбол играть? — растерянно спросил Кеша.

Известно, в минуту растерянности на ум приходят самые что ни на есть нелепейшие мысли. Ну, спрашивается, при чем здесь футбол, когда на руках у Геши модель нелетанная, неиспытанная, можно сказать, еще не родившаяся? Поэтому Геша и сказал саркастически:

— На проезжей части улицы — где ж еще!

Гешу футбол в этот момент не волновал, хотя лучшего вратаря не существовало во всех дворах на правой стороне Кутузовского проспекта. Но футбол в текущий момент был делом двадцать пятым. А первым делом была, конечно же, кордовая модель, чудо-аэроплан с красными крыльями и бензиновым моторчиком. Ее на проезжей части улицы не запустишь: это вам не в футбол играть.

Конечно же, козлятники заняли лишь малую часть пустыря, но и это уже было катастрофой. Разве какой- нибудь взрослый человек допустит, чтобы рядом с местом его раздумий кто-то гонял рычащее и воняющее бензином создание или грязный мяч, которым можно попасть в голову, в руку, в комбинацию костяшек домино на столе.

«Бобик сдох», как говаривал слесарь Витя, принимая скромную трешку от Гешиной бабушки или Кешиной мамы в благодарность за мелкий ремонт водопроводной аппаратуры.

— Слушай, Гешка, — загорелся Кеша, — а давай пойдем к ним и попросим разрешения пустить самолет, а?

— Ты идеалист, — сказал Геша. — Такие никогда не разрешат.

— О людях надо думать лучше, — настаивал идеалист Кеша.

— О людях надо думать так, как они того заслуживают, — недовольно сказал Геша, но все же встал, оправил индийскую простыню на модели, вздохнул тяжело: — Пошли попробуем?

— Рискнем…

Они медленно — так идут на казнь или к доске, когда не выучен урок, что почти одно и то же, — пошли сначала по асфальтовой дорожке, потом по траве мимо школьного забора — словом, привычным маршрутом «бега по пересеченной местности». Они подошли к свежеврытому столу и остановились. За столом шла баталия.

— Дубль-три! — орал пенсионер Петр Кузьмич, общественник, член общества непротивления озеленению, активный домкор стенной газеты при домоуправлении, личность несгибаемая, поднаторевшая в яростной борьбе с пережитками капитализма в квартирном быту. — Дубль- три! — орал он и шлепал сухонькой ладошкой о зеленое поле стола, сухонькой ладошкой, к которой намертво приклеилась черная костяшка «дубль-три». А может, вовсе и не приклеилась, а просто ускорение, с которым Петр Кузьмич бросал сверху вниз свою ладошку, превышало земное, равное девяти и восьми десятым метра в секунду за секунду и присущее свободно падающей костяшке.

— Это хорошо, — спокойно ответствовал Петру Кузьмичу другой пенсионер — Павел Филиппович, полковник в отставке, тоже общественник, но менее усердный в общественных делах. — Это хорошо, — ответствовал он и аккуратно, тихонько прикладывал свою костяшку к еще вибрирующему «дублю» Петра Кузьмича.

— Смотри, Витька! — угрожающе говорил Петр Кузьмич своему напарнику — как раз тому самому слесарю Витьке, имеющему неприглядную кличку Трешница.

— Я смотрю, Кузьмич, — хохотал Витька, — я их щас нагрею, голубчиков! — И удар его ладони о стол, несомненно, зарегистрировала сейсмическая станция «Москва».

А у Павла Филипповича напарником был некто Сомов — тихий человек из второго подъезда. Он был настолько тих и незаметен, что кое-кто всерьез считал Сомова фантомом, призраком, человеком-невидимкой. Был, дескать, Сомов, а потом — ф-фу! — и нет его, испарился в эфире. Но Кеша и Геша знали совершенно точно, что Сомов существует, и даже были у него дома: ходили с депутацией за отобранным футбольным мячом. Помнится, они мяч гоняли, и кто-то пульнул его мимо ворот и попал в этого самого Сомова. А тот — тихий человек, не ругался, не дрался, просто взял мяч и пошел домой во второй подъезд. Тихо пошел — не шумел, как некоторые. А мяч отдал только с третьего раза. С ним дело ясное: для него этот стол — кровная месть за тот случайный удар. Он этот стол под угрозой расстрела не отдаст. Вот он посмотрел на Кешу с Ге- шей, на их модель под простыней тоже посмотрел, заметил, что на мяч она не похожа, успокоился и приложил свою костяшку к пятнистой пластмассовой змее на ядовитой зелени стола. Тихо приложил, под стать своему напарнику.

— Товарищи, — сказал Кеша, прежде чем Петр Кузьмич снова замахнулся для богатырского удара, — мы к вам с просьбой.

Петр Кузьмич досадливо обернулся, проговорил нетерпеливо:

— Ну, пионеры, давай быстрее.