Вот как оно бывает, значит… оглянуться не успеешь, как всё превратилось во всё— и от прежней жизни никаких следов нет. Впрочем… смотри‑ка: до сих пор стоит в уголке Деревянная Лошадка — струганая такая палочка с конской головой — на ней только вчера ещё скакали! Она вот ни во что почему‑то не превратилась — так и стоит, как стояла: струганая палочка с конской головой, Деревянная Лошадка.

— Вы бы, Деревянная Лошадка, тут не стояли, как стояли! — строго сказала ей Кепочка‑с‑Пуговкой и насупилась.

— Да почему же? — весело спросила Деревянная Лошадка из своего уголка.

— Ну… потому что всё уже превратилось во всё — и детство кончилось, — объяснила Кепочка‑с‑Пуговкой. Потом подумала и со знанием дела добавила: — Бывают дни, когда всё начинает превращаться во всё.

— А вот и нет, — сказала Деревянная Лошадка. — Не всё начинает превращаться во всё. Кое‑что не начинает ни во что превращаться, я точно знаю!

— Вот это‑то и несправедливо! — в первый раз подал голос Господин Пиджак. — Если всё начинает превращаться во всё, то любое «кое‑что» тоже должно превращаться… превращаться в кое‑что другое. Потому что детство кончилось.

— Да кто ж Вам сказал, что оно кончилось‑то? — удивилась Деревянная Лошадка и даже слегка заржала.

— Кто сказал, кто сказал… — скучно отозвался Господин Пиджак. — Никто не сказал! Об этом вообще не говорят… просто меняются — и баста! Была Бескозырка‑с‑Лентами — стала Кепочка‑с‑Пуговкой, была Матроска — стал Господин Пиджак, был Ящик‑с‑Игрушками — стал Ранец‑с‑Письменными‑Принадлежностями… И иначе быть не может, потому что… потому что… — Господин Пиджак никак не мог найти нужных слов, но Ранец‑с‑Письменными‑Принадлежностями помог ему:

— …потому что время идёт!

— Да, потому что время идёт! — хором подхватили Кепочка‑с‑Пуговкой и Господин Пиджак.

Деревянная Лошадка с грустью посмотрела вокруг и вздохнула:

— Вы правы. Время идёт. И многое превращается во многое другое. Только не всё, я точно знаю. Кое‑что остается без изменений.

— Да Вы посмотрите только вокруг себя! — воззвал к ней Господин Пиджак. — Здесь уже просто всё иначе — и никаких следов прежней жизни! Даже Маленький Стульчик превратился в Большой Стул, даже Трёхколёсный Велосипед — в Двухколёсный! Вы одна стоите тут, как стояли, и только тормозите время в своем уголке. Ну, подумайте сами: кому Вы нужны? Тот, кто скакал на Вас, теперь вырос — и Вы ему больше никогда не понадобитесь… на что ему, взрослому, струганая палочка с конской головой?

Тут струганая палочка тряхнула конской своей головой и твёрдо произнесла:

— Но если он вернётся сюда — особенно, если не сейчас… особенно, если через много лет… как же он тогда узнает свое место жительства, когда всё вокруг так сильно переменилось? Поглядит вокруг — а вокруг всё незнакомо… и даже то, к чему с детства привык, выглядит совершенно иначе, чем прежде. А уж хватится того или другого — ни за что не найдёт! Вроде под рукой лежало, ан нет теперь… А посмотрит в уголок — стоит там до сих пор его струганная палочка с конской головой, Деревянная Лошадка. И всё опять станет на свои места!

— Вы думаете, что это так важно? — с сомнением спросил Господин Пиджак и усмехнулся.

Деревянная Лошадка ничего не ответила, но продолжала стоять, как стояла — маленьким маяком, по которому какой‑нибудь пожилой корабль, заблудившийся в морских просторах, обязательно найдёт однажды обратный путь.

Цапля в одиночестве стояла у кромки воды и вслух размышляла о своей невероятной красоте. А красоты она была действительно невероятной, но дело не в этом. Дело в том, что ей явно не хватало собеседника, который мог бы с ней согласиться. Впрочем, совсем неожиданно услышала она голос, показавшийся ей знакомым, и голос этот произнёс:

— Да‑а‑а… таких грациозных птиц, как мы с Вами, на свете и правда раз‑два и обчёлся.

— Мы с Вами? — переспросила Цапля обиженно.

Оно и понятно, что обиженно: Цапле совсем не понравилось, что кто‑то ещё так же невероятно красив, как она.

Оглядевшись вокруг, Цапля поняла, чей это голос. Из воды на неё смотрело её отражение. Облегченно вздохнув, Цапля сказала:

— Что касается Вас, то Вы вообще не птица.

— То есть… как это? — обмерла Цапля‑на‑Поверхности‑Воды.

— Да так, — беспечно прозвучало в ответ. — Вот если взять меня, то я — птица. Я существую на самом деле. А Вы только отражаетесь от меня.

Цапля‑на‑Поверхности‑Воды осторожно переступила с ноги на ногу и задумалась. Через некоторое время она сказала:

— Кто из нас от кого отражается — это ещё надо доказать.

— Доказать? — Цапля‑у‑Кромки‑Воды даже взъерошилась от возмущения. — Тут и доказывать нечего! У меня всё натуральное — и клюв, и перья, и… всё! А у Вас всё отражённое.

— Это никакое не доказательство, — сухо заметила Цапля‑на‑Поверхности‑Воды. — Я тоже могу сказать: у меня всё натуральное — и клюв, и перья, и… всё, а у Вас — отражённое!

Цапля‑у‑Кромки‑Воды опешила. Она внимательно осмотрела себя, приосанилась и с презрением произнесла:

— Не вижу смысла в этом разговоре. Подумайте, что с Вами случится, если я возьму да и улечу отсюда!

— Со мной ничего плохого не случится! — заверила её Цапля‑на‑Поверхности‑Воды. — Постою‑постою здесь да и тоже улечу отсюда. Или вот…

— Никуда Вы без меня не улетите! — перебила её Цапля‑у‑Кромки‑Воды. — Вы просто пропадёте из виду. Исчезнете, понятно?

— Да как Вы можете такое говорить? — возмутилась Цапля‑на‑Поверхности‑Воды. — Если Вы улетите отсюда, то перестанете меня видеть! Откуда же Вам будет известно, чем я здесь останусь заниматься? Может быть, я танец живота танцевать начну… как Вы об этом сможете узнать?

Цапля‑у‑Кромки‑Воды задумалась, походила по берегу взад‑вперёд, но ничего не придумала. По всем статьям получалось, что она и правда не сможет наблюдать за своим отражением, если улетит. А стало быть, не сможет и знать, чем отражение это в её отсутствие занимается. Но вместо того чтобы так и сказать, она воскликнула:

— Никакой танец живота Вы танцевать не начнёте… по крайней мере, до тех пор, пока я не начну! Потому как Вы полностью зависите от меня. Что я буду делать, то и Вы!

— А вот и не буду, — обиделась Цапля‑на‑Поверхности‑Воды и отвернулась.

Цапля‑у‑Кромки‑Воды тоже хотела немедленно отвернуться, но не смогла, потому что если бы она отвернулась, то перестала бы видеть своё отражение.

— Понятно? — спросила Цапля‑на‑Поверхности‑Воды. — Вот Вам и доказательство того, кто из нас от кого зависит! Когда Вы перестанете видеть меня, Вы вообще не будете знать, существуете или нет. Да Вы и существуете только до тех пор, пока видите меня!

Последнее замечание настолько вывело Цаплю‑у‑Кромки‑Воды из себя, что она всё‑таки отвернулась. Отвернулась и, конечно, тут же перестала видеть своё отражение. И очень растерялась. И, не поворачивая головы, громко спросила:

— Эй, Вы… в воде, что Вы там делаете?

Ответа не было.

— Что Вы там делаете? — повторила Цапля‑у‑Кромки‑Воды. — Я серьёзно спрашиваю!

Вода молчала.

Цапля поспешно обернулась: никакого отражения перед ней не оказалось. Отражение её вышагивало далеко в стороне — причём двигаясь в направлении от берега. С той кромки, где всё ещё стояла Цапля, отражение это было уже плохо различимо. Тем не менее Цапля заметила, что несколько перышек на его хвосте в полном беспорядке.

— Погодите! — закричала она вслед бывшему своему отражению и тоже заспешила в направлении от берега. — Не уходите так быстро… мне надо поправить несколько перышек на хвосте!

Тут бывшее её отражение взмахнуло крыльями и полетело — причём в обратную сторону, к берегу. Тогда и Цапле тоже пришлось взмахнуть крыльями и лететь вслед. С большим трудом нагнав бывшее своё отражение у самой кромки воды, она сказала задыхаясь:

— Ну, хорошо, хорошо! Таких грациозных птиц, как мы с Вами… — тут Цапля сделала паузу, потому что на самом деле у неё язык не поворачивался сказать такое, — …на свете и правда раз‑два и обчёлся.

Тогда её отражение остановилось и ответило:

— Вот это совсем другое дело. Вот теперь поправляйте, пожалуйста, свои перышки, я обещаю стоять спокойно!

Цапля аккуратно поправила перышки на хвосте и на всякий случай ещё раз осмотрела себя со всех сторон, вперив глаза в водную поверхность. Что ж… наконец всё опять выглядело вполне и вполне опрятно — потому, замерев у кромки воды, Цапля снова принялась (сначала про себя, а потом вслух) размышлять о невероятной своей красоте.

А есть ещё странное слово «бутафория»…

Так называется кое‑что из того, что ставят на сцену во время спектакля. Оно ненастоящее, но должно выглядеть как настоящее. Взять вот хоть, например, фрукты… Если мы в каком‑нибудь спектакле видим на столе в вазе яблоки‑груши‑апельсины‑и‑всё‑такое, можно не сомневаться: это бу‑та‑фо‑ри‑я. То есть фрукты, сделанные из прессованной бумаги и потом раскрашенные. Они очень похожи на настоящие яблоки‑груши‑апельсины‑и‑всё‑такое, но, конечно же, совершенно несъедобные.