– Эй, приятели! Подождите! – кричал он.

Но парни даже не оглянулись.

Наконец Петер догнал их и схватил одного за руку.

– Повтори-ка, что ты пел! – закричал он, задыхаясь.

– Да тебе-то что за дело! – ответил парень. – Что хочу, то и пою. Пусти сейчас же мою руку, а не то…

– Нет, сперва скажи, что ты пел! – настаивал Петер и еще сильнее стиснул его руку.

Тут два других парня недолго думая накинулись с кулаками на бедного Петера и так отколотили его, что у бедняги искры из глаз посыпались.

– Вот тебе на закуску! – сказал один из них, награждая его увесистым тумаком. – Будешь помнить, каково задевать почтенных людей!..

– Еще бы не помнить! – сказал Петер, охая и потирая ушибленные места. – А теперь, раз уж вы меня все равно отколотили, сделайте милость – спойте мне ту песню, которую вы только что пели.

Парни так и прыснули со смеху. Но потом все-таки спели ему песню от начала до конца.

После этого они по-приятельски распрощались с Петером и пошли своей дорогой.

А Петер вернулся в хижину дровосека, поблагодарил хозяев за приют и, взяв свою шляпу и палку, снова отправился на вершину горы.

Он шел и все время повторял про себя заветные слова «воскресный – чудесный, чудесный – воскресный»… И вдруг, сам не зная, как это случилось, прочитал весь стишок от первого до последнего слова.

Петер даже подпрыгнул от радости и подбросил вверх свою шляпу.

Шляпа взлетела и пропала в густых ветках ели. Петер поднял голову, высматривая, где она там зацепилась, да так и замер от страха.

Перед ним стоял огромный человек в одежде плотогона. На плече у него был багор длиной с хорошую мачту, а в руке он держал шляпу Петера.

Не говоря ни слова, великан бросил Петеру его шляпу и зашагал с ним рядом.

Петер робко, искоса поглядывал на своего страшного спутника. Он словно сердцем почуял, что это и есть Михель-Великан, о котором ему вчера столько рассказывали.

– Петер Мунк, что ты делаешь в моем лесу? – вдруг сказал великан громовым голосом.

У Петера затряслись колени.

– С добрым утром, хозяин, – сказал он, стараясь не показать виду, что боится. – Я иду лесом к себе домой – вот и все мое дело.

– Петер Мунк! – снова загремел великан и посмотрел на Петера так, что тот невольно зажмурился. – Разве эта дорога ведет к твоему дому? Ты меня обманываешь, Петер Мунк!

– Да, конечно, она ведет не совсем прямо к моему дому, – залепетал Петер, – но сегодня такой жаркий день… Вот я и подумал, что идти лесом хоть и дальше, да прохладнее!

– Не лги, угольщик Мунк! – крикнул Михель-Великан так громко, что с елок дождем посыпались на землю шишки. – А не то я одним щелчком вышибу из тебя дух!

Петер весь съежился и закрыл руками голову, ожидая страшного удара.

Но Михель-Великан не ударил его. Он только насмешливо поглядел на Петера и расхохотался.

– Эх ты, дурак! – сказал он. – Нашел, к кому на поклон ходить!.. Думаешь, я не видел, как ты распинался перед этим жалким старикашкой, перед этим стеклянным пузырьком. Счастье твое, что ты не знал до конца его дурацкого заклинания! Он скряга, дарит мало, а если и подарит что-нибудь, так ты жизни рад не будешь. Жаль мне тебя, Петер, от души жаль! Такой славный, красивый парень мог бы далеко пойти, а ты сидишь возле своей дымной ямы да угли жжешь. Другие, не задумываясь, швыряют направо и налево талеры и дукаты, а ты боишься истратить медный грош… Жалкая жизнь!

– Что правда, то правда. Жизнь невеселая.

– Вот то-то же!.. – сказал великан Михель. – Ну да мне не впервой выручать вашего брата. Говори попросту, сколько сот талеров нужно тебе для начала?

Он похлопал себя по карману, и деньги забренчали там так же звонко, как то золото, которое приснилось Петеру ночью.

Но сейчас этот звон почему-то не показался Петеру заманчивым. Сердце его испуганно сжалось. Он вспомнил слова старика о страшной расплате, которую требует Михель за свою помощь.

– Благодарю вас, сударь, – сказал он, – но я не желаю иметь с вами дело. Я знаю, кто вы такой!

И с этими словами он бросился бежать что было мочи.

Но Михель-Великан не отставал от него. Он шагал рядом с ним огромными шагами и глухо бормотал:

– Ты еще раскаешься, Петер Мунк! Я по твоим глазам вижу, что раскаешься… На лбу у тебя это написано. Да не беги же так быстро, послушай сперва, что я тебе скажу!.. А то будет поздно… Видишь вон ту канаву? Это уже конец моих владений…

Услышав эти слова, Петер бросился бежать еще быстрее. Но уйти от Михеля было не так-то просто. Десять шагов Петера были короче, чем один шаг Михеля. Добежав почти до самой канавы, Петер оглянулся и чуть не вскрикнул – он увидел, что Михель уже занес над его головой свой огромный багор.

Петер собрал последние силы и одним прыжком перескочил через канаву.

Михель остался на той стороне.

Страшно ругаясь, он размахнулся и швырнул Петеру вслед тяжелый багор. Но гладкое, с виду крепкое, как железо, дерево разлетелось в щепки, словно ударилось о какую-то невидимую каменную стену. И только одна длинная щепка перелетела через канаву и упала возле ног Петера.

– Что, приятель, промахнулся? – закричал Петер и схватил щепку, чтобы запустить ею в Михеля-Великана.

Но в ту же минуту он почувствовал, что дерево ожило у него в руках.

Это была уже не щепка, а скользкая ядовитая змея.

Он хотел было отшвырнуть ее, но она успела крепко обвиться вокруг его руки и, раскачиваясь из стороны в сторону, все ближе и ближе придвигала свою страшную узкую голову к его лицу.

И вдруг в воздухе прошумели большие крылья.

Огромный глухарь с лета ударил змею своим крепким клювом, схватил ее и взвился в вышину. Михель-Великан заскрежетал зубами, завыл, закричал и, погрозив кулаком кому-то невидимому, зашагал к своему логову.

А Петер, полуживой от страха, отправился дальше своей дорогой.

Тропинка становилась все круче, лес – все гуще и глуше, и наконец Петер опять очутился возле огромной косматой ели на вершине горы.

Он снял шляпу, отвесил перед елью три низких – чуть не до самой земли – поклона и срывающимся голосом произнес заветные слова:

– Здравствуй, Петер Мунк!

И в ту же минуту он увидел под корнями старой ели крошечного старичка в черном кафтанчике, в красных чулочках, с большой остроконечной шляпой на голове. Старичок приветливо смотрел на Петера и поглаживал свою небольшую бородку – такую легкую, словно она была из паутины. Во рту у него была трубка из голубого стекла, и он то и дело попыхивал ею, выпуская густые клубы дыма.

Не переставая кланяться, Петер подошел и, к немалому своему удивлению, увидел, что вся одежда на старичке: кафтанчик, шаровары, шляпа, башмаки – все было сделано из разноцветного стекла, но только стекло это было совсем мягкое, словно еще не остыло после плавки.

– Этот грубиян Михель, кажется, здорово напугал тебя, – сказал старичок. – Но я его славно проучил и даже отнял у него его знаменитый багор.

– Благодарю вас, господин Стеклянный Человечек, – сказал Петер. – Я и вправду натерпелся страха. А вы, верно, и были тем почтенным глухарем, который заклевал змею? Вы мне спасли жизнь! Пропал бы я без вас. Но, уж если вы так добры ко мне, сделайте милость, помогите мне еще в одном деле. Я бедный угольщик, и живется мне очень трудно. Вы и сами понимаете, что если с утра до ночи сидеть возле угольной ямы – далеко не уйдешь. А я еще молодой, мне хотелось бы узнать в жизни что-нибудь получше. Вот гляжу я на других – все люди как люди, им и почет, и уважение, и богатство… Взять хоть бы Иезекиила Толстого или Вильма Красивого, короля танцев, – так ведь у них денег что соломы!..

– Петер, – строго перебил его Стеклянный Человечек и, запыхтев трубкой, выпустил густое облако дыма, – никогда не говори мне об этих людях. И сам не думай о них. Сейчас тебе кажется, что на всем свете нет никого, кто был бы счастливее их, а пройдет год или два, и ты увидишь, что нет на свете никого несчастнее. И еще скажу тебе: не презирай своего ремесла. Твой отец и дед были почтеннейшими людьми, а ведь они были угольщиками. Петер Мунк, я не хочу думать, что тебя привела ко мне любовь к безделью и легкой наживе.

Говоря это, Стеклянный Человечек пристально смотрел Петеру прямо в глаза.

Петер покраснел.

– Нет, нет, – забормотал он, – я ведь и сам знаю, что лень – мать всех пороков, и все такое прочее. Но разве я виноват, что мое ремесло мне не по душе? Я готов быть стекольщиком, часовщиком, сплавщиком – кем угодно, только не угольщиком.