— А вдруг он найдёт нас?

— Чепуха. Знаешь, сколько деревенек на этом побережье?

Мегги пожала плечами.

— Один раз он тебя уже нашёл, когда ты был очень далеко отсюда.

— Он нашёл меня с помощью Сажерука, а тот наверняка больше помогать ему не будет. — Мо встал и поднял её на ноги. — Пойдём спросим Фенолио, где здесь можно переночевать. А потом, похоже, он мог бы немного воспользоваться нашим обществом.

Фенолио не поведал им, похож ли Сажерук на то, каким он его себе представлял. На обратном пути он был крайне немногословен. Однако, когда Мо сказал, что они с Мегги с удовольствием остались бы здесь ещё на денёк, его лицо немного просветлело. Он даже предложил им переночевать в квартире, которую время от времени сдавал внаём заезжим туристам.

Мо поблагодарил его.

Они проговорили со стариком до самого вечера, а внуки Фенолио тем временем гонялись за Мегги по всем коридорам и комнатам. Мужчины уединились в кабинете Фенолио. Он находился рядом с кухней, и Мегги всё время пыталась подслушать, о чём шёл разговор за запертой дверью. Но не успевала она разобрать и десяти слов, как Рико и Пиппо заставали её за этим занятием и тянули своими маленькими грязными ручонками к ближайшей лестнице.

Наконец она оставила эти попытки. Она поддалась на уговоры Паулы посмотреть котят, обитавших вместе с кошкой-матерью в маленьком садике за дедушкиным домом, а потом последовала за всей троицей туда, где они жили со своими родителями. Там они пробыли недолго, ровно столько, чтобы выпросить разрешение остаться у дедушки до ужина.

На ужин была вермишель с шалфеем. Пиппо и Рико с лицами, полными отвращения, отделяли горьковатую на вкус зелень от вермишели, но Мегги и Пауле хрустящие листья понравились. После еды Мо и Фенолио выпили почти целую бутылку красного вина, и когда старик наконец проводил Мо и Мегги до двери, он сказал на прощание:

— Что ж, Мортимер, договорились. Ты позаботишься о моих книгах, а я завтра же примусь за работу.

— Какую работу он имел в виду, Мо? — спросила Мегги, когда они шли по скудно освещённым улочкам.

Ночь почти не принесла прохлады, по деревне гулял странный, словно нездешний ветер — горячий, с запахом песка, будто он принёс сюда из-за моря пустыню.

— Ты меня очень порадуешь, если перестанешь думать об этом, — ответил Мо. — Давай пару дней поживём так, будто у нас каникулы. По-моему, здесь вполне подходящая обстановка для каникул, как ты считаешь?

В ответ Мегги лишь кивнула. Да, Мо в самом деле очень хорошо её знал — частенько он угадывал её мысли прежде, чем она их высказывала. Но порой он забывал, что ей уже не пять лет и нескольких ласковых слов уже недостаточно, чтобы отвлечь её от беспокойных мыслей.

«Ну ладно, — решила она, молча следуя за Мо по спящей деревне. — Если Мо не хочет мне рассказывать, что должен сделать для него Фенолио, я сама спрошу об этом у старикашки с черепашьим лицом. А если и он мне ничего не скажет, то это разузнает для меня кто-нибудь из его внучат!» Сама Мегги уже не могла прятаться под столом, оставаясь незамеченной, но вот Паула как раз была подходящего роста, чтобы шпионить.

Была уже почти полночь, когда Элинор наконец увидела на краю дороги ворота своего дома. Внизу, на берегу озера горели в ряд фонари, словно летел караван светлячков; огни, подрагивая, отражались в чёрной воде. Это так здорово — снова оказаться дома! Даже ветер, обдувавший лицо Элинор, когда она вылезла из машины, чтобы открыть ворота, казался старым знакомым. Знакомо было всё: и запах живой изгороди и земли, и воздух, не такой сухой и жаркий, как на юге. В нём больше не ощущался привкус соли. «Наверное, мне будет не хватать этого привкуса», — подумала Элинор. Море всегда вызывало у неё какое-то безотчётное стремление — она сама не знала к чему.

Она толкнула железные ворота, и те еле слышно заскрипели, словно говоря «добро пожаловать». Ни от кого другого приветствий она здесь не услышит…

— Что за глупая мысль, Элинор! — с досадой пробормотала она, снова садясь в машину. — Тебя поприветствуют твои книги. И этого вполне достаточно.

Уже в дороге она почувствовала странные желания, прежде ей не свойственные. Она не торопилась поскорее добраться до дому, избегала больших автострад и переночевала в маленькой горной деревушке, название которой уже позабыла. Она наслаждалась вновь обретённым одиночеством, ведь она уже так привыкла к этому состоянию… Однако затем ей вдруг захотелось отрешиться от тишины в кабине автомобиля, и в каком-то заспанном городишке, где не было даже ни одной книжной лавки, она пошла в кафе только затем, чтобы услышать чьи-нибудь голоса. Там она просидела недолго — наскоро выпила чашку кофе, потому что уже сердилась на себя.

— Что случилось, Элинор? — бормотала она, вновь садясь за руль. — С каких это пор ты стала тосковать по человеческому обществу? Ещё немного, и ты опять окажешься дома. Прежде, чем окончательно спятишь.

Когда она подъехала к дому, он был таким тёмным и покинутым, что показался ей до странности чужим. Только аромат её сада немного развеял неприятное чувство, пока она поднималась на крыльцо. Лампа над дверью, обычно горевшая по ночам, теперь погасла, и Элинор пришлось потратить до смешного много времени, чтобы попасть ключом в замочную скважину. Отворяя дверь и пробираясь по прихожей, где не было видно ни зги, она вполголоса ругала человека, который обычно ухаживал за домом и садом в её отсутствие. Перед отъездом она трижды пыталась до него дозвониться, но он, скорее всего, уехал навестить свою дочь. Почему никто не понимает, какие сокровища таятся в этом доме? Ну да, все бы поняли, будь эти сокровища из чистого золота, а то ведь они всего лишь из бумаги, из бумаги и типографской краски…

Было тихо, совсем тихо, и в какой-то момент Элинор почудился голос Мортимера, наполнявший жизнью пространство между красными церковными стенами. Она хотела бы сто лет напролёт слушать этот голос, да что там, хоть двести! «Когда он приедет сюда, попрошу его подольше почитать вслух! — бормотала она, стягивая туфли с усталых ног. — Уж наверное, найдётся книга, которую можно взять в руки, ничем не рискуя».

Почему она никогда не обращала внимания, как тихо порой бывает в её доме? Это прямо какая-то мёртвая тишина, и долгожданная радость возвращения в родные стены всё никак не могла целиком овладеть Элинор.

— Эй, здравствуйте, я опять с вами! — крикнула она навстречу тишине, нащупывая на стене выключатель. — Теперь-то, мои милые, я стряхну с вас пыль и расставлю по своим местам!

Лампочка под потолком загорелась, и Элинор отпрянула в таком испуге, что споткнулась о собственную сумочку, брошенную на пол, и упала.

— Господи! — прошептала она, вновь поднимаясь на ноги. — О милосердный Господи… Этого не может быть!

Полки вдоль стен, сделанные на заказ, ручной работы, опустели, а книги, которые хранились на них в безупречном порядке, корешок к корешку, грудами валялись на полу, растрёпанные, перепачканные, растоптанные, словно на них в тяжёлых сапогах отплясывали дикари. Элинор задрожала всем телом. Она ковыляла по своим осквернённым святыням, как по заболоченному лугу, отшвыривала их в сторону, поднимала некоторые и вновь бросала себе под ноги и брела дальше по направлению к длинному коридору, который вёл в её библиотеку.

В коридоре её взору предстало ничуть не менее ужасное зрелище. Горы книг вздымались так высоко, что Элинор с трудом прокладывала себе дорогу через завалы. И вот она добралась до двери в библиотеку. Дверь была не заперта, а только прикрыта, и Элинор бесконечно долго стояла перед ней с дрожащими коленками, прежде чем наконец решилась войти.

Библиотека была пуста.

Ни одной книги, ни одной-единственной, ни на полках, ни в витринах с разбитыми вдребезги стёклами. Ни одной книги не было и на полу. Они все исчезли. А к потолку был подвешен дохлый красный петух.

Увидев его, Элинор зажала себе рот ладонью. Голова петуха безжизненно свесилась, гребешок почти закрывал остекленевшие глаза. Только перья всё ещё переливались красками, как будто жизнь ещё теплилась в них — в роскошных, пурпурно-красных нагрудных перьях, в тёмных многоцветных крыльях и в длинных тёмно-зелёных перьях хвоста, сверкающих, точно шёлк.

Одно из окон оказалось распахнутым настежь. На белом лакированном подоконнике сажей была нарисована чёрная стрелка. Она указывала наружу, в сад. Элинор заставила свои ноги, онемевшие от страха, приблизиться к окну. Ночь была не настолько темна, чтобы скрыть то, что высилось на лужайке: бесформенный холмик из пепла, белёсо-серый в лунном свете, серый, как крылья мотыльков, как сгоревшая бумага.