Или, как сказал другой:
Я дивлюсь вопросам людей разумных, в какой земле
Вода жизни пьется и где течет поток ее.
Ее вижу я: на устах газели изнеженной,
Чьи так сладки губы и свеж пушок, на них выросший.
И дивлюся я, если б встретил Муса на месте том,
Этих струй поток он не вытерпел бы наверное.
И когда он сделался таким и достиг возраста мужей, его красота еще увеличилась. А затем у Тадж-аль-Мулука-Харана появились любимцы и друзья, и всякий, кто стремился к нему приблизиться, надеялся, что юноша станет султаном после смерти отца, а он будет у него эмиром.
Тадж-аль-Мулук привязался к охоте и ловле и не прекращал ее ни на один час. И его отец Сулейман-шах запрещал ему это, боясь бедствий пустыни и диких зверей, но юноша не слушался его. И случилось, что он сказал своим слугам: «Возьмите корму на десять дней», – и они последовали его приказанию».
Повесть о любящем и любимом (ночи 112–128)
Однажды Тадж-аль-Мулук поехал со свитой на охоту и ловлю. И они ехали пустыней и непрестанно подвигались четыре дня, пока не приблизились к земле, покрытой зеленью, и увидели они там резвящихся зверей, деревья со спелыми плодами и полноводные ручьи. И Тадж-аль-Мулук сказал своим приближенным: «Поставьте здесь сети и растяните их широким кругом, а встреча будет у начала круга, в таком-то месте». И его приказанию последовали и, расставив сети, растянули их широким кругом, и в круг собралось множество разных зверей и газелей, и звери кричали, ревели и бегали перед конями.
И тогда на них пустили собак, барсов и соколов. И стали бить зверей стрелами, попадая в смертельные места. И еще не дошли до конца загона, как было захвачено много зверей, а остальные убежали.
А после этого Тадж-аль-Мулук спешился у воды и приказал принести дичь и разделил ее, отобрав для своего отца Сулейман-шаха наилучших зверей, отослал их ему, а часть он раздал своим вельможам.
И он провел ночь в этом месте, а когда наступило утро, к ним подошел большой караван, где были рабы и слуги и купцы. И этот караван остановился у воды и зелени. И, увидев путников, Тадж-аль-Мулук сказал одному из своих приближенных: «Принеси мне сведения об этих людях и спроси их, почему они остановились в этом месте». И гонец отправился к ним и сказал: «Расскажите нам, кто вы, и поторопитесь дать ответ». И они отвечали: «Мы купцы и остановились здесь для отдыха, так как место нашего привала далеко от нас, и мы расположились здесь, доверяя царю Сулейман-шаху и его сыну. Мы знаем, что всякий, кто остановился близ его владений, в безопасности и может не опасаться. С нами дорогие материи, которые мы привезли для его сына Тадж-аль-Мулука».
И посланный вернулся к царевичу и осведомил его, в чем дело, и передал ему то, что слышал от купцов. А царевич сказал ему: «Если с ними есть что-нибудь, что они привезли для меня, то я не вступлю в город и не двинусь отсюда, пока не осмотрю этого!»
И он сел на коня и поехал, и невольники его поехали за ним, и когда он приблизился к каравану, купцы поднялись перед ним и пожелали ему победы и успеха и вечной славы и превосходства. А ему уже разбили палатку из красного атласа, расшитую жемчугом и драгоценными камнями. И поставили ему царское сиденье на шелковом ковре, вышитом посредине изумрудами. И Тадж-аль-Мулук сел, а рабы встали перед ним. И он послал к купцам и велел им принести все, что у них есть, и они пришли со своими товарами. Тадж-аль-Мулук осмотрел все, и выбрал то, что ему подходило, и заплатил им деньги сполна. А затем он сел на коня и хотел уехать, но его взор упал на караван, и он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, и у него был блестящий лоб и лицо, как месяц, но только красота этого юноши поблекла и его лицо покрыла бледность из-за разлуки с любимыми…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто одиннадцатая ночь
Когда же настала сто одиннадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что взор Тадж-аль-Мулука упал на караван. И он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, но только красота этого юноши поблекла, и лицо его покрыла бледность из-за разлуки с любимыми, и умножились его стоны и рыдания, и из глаз его текли слезы, и он говорил такие стихи:
«В разлуке давно уж мы, и длятся тоска и страх,
И слезы из глаз моих, о друг мой, струей текут.
И с сердцем простился я, когда мы расстались с ней,
И вот я один теперь, – надежд нет и сердца нет.
О други, постойте же и дайте проститься с той,
Чья речь исцеляет вмиг болезни и недуги».
И когда юноша окончил свои стихи, он еще немного поплакал и лишился чувств; и Тадж-аль-Мулук смотрел на него, изумляясь этому. А придя в себя, юноша бросил бесстрашный взор и произнес такие стихи:
«Страшитесь очей ее – волшебна ведь сила их,
И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен.
Поистине, черный глаз, хоть смотрит и томно он,
Мечи рубит белые, хоть остры их лезвия.
Не будьте обмануты речей ее нежностью –
Поистине, пылкость их умы опьяняет нам.
О нежная членами! Коснись ее тела шелк,
Он кровью покрылся бы, как можешь ты видеть сам,
Далеко от ног ее в браслетах до нежных плеч.
И как запах мускуса сравнить с ее запахом?»
И затем он издал вопль и лишился чувств, и Таджаль-Мулук, увидя, что он в таком отчаянии, растерялся и подошел к нему, а юноша, очнувшись от обморока и увидав, что царевич стоит над ним, поднялся на ноги и поцеловал перед ним землю.
«Почему ты не показал нам своих товаров?» – спросил его Тадж-аль-Мулук; и юноша сказал: «О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего для твоего счастливого величества». Но царевич воскликнул: «Обязательно покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я вижу, что глаза твои плачут и ты печален сердцем; и если ты обижен, мы уничтожим эту несправедливость, а если на тебе лежат долги, мы заплатим их. Поистине, мое сердце из-за тебя сгорело, когда я увидал тебя».
Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить две скамеечки; и ему поставили скамеечку из слоновой кости, оплетенную золотом и шелком, и постлали шелковый ковер. И Тадж-аль-Мулук сел на скамейку, а юноше велел сесть на ковер и сказал ему: «Покажи мне твои товары». – «О владыка, – отвечал юноша, – не напоминай мне об этом: мои товары для тебя не подходят». Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Это неизбежно». И он велел кому-то из своих слуг принести товары, и их принесли, против воли юноши, и при виде их у юноши потекли слезы, и он заплакал, застонал и стал жаловаться, и, испуская глубокие вздохи, произнес такие стихи:
«Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них,
И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так,
Вином твоих уст клянусь и сладостью меда их
И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, –
Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя,
Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему».
Потом юноша развернул товары и стал их показывать Тадж-аль-Мулуку кусок за куском и отрез за отрезом, и среди прочего он вынул одежду из атласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. И когда он развернул эту одежду, из нее выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и положил себе под бедро. И он забыл все познаваемое и произнес такие стихи:
«Когда исцеленье дашь душе ты измученной
Поистине, мир Плеяд мне ближе любви твоей!
Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье,
Отсрочки, оттяжки вновь – от этого гибнет жизнь.
Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет,
Вдали – не далеко я, не близок и ты ко мне,
Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости,
Не дашь ты мне помощи – бежать же мне некуда.
В любви к вам дороги все мне тесными сделались,
И ныне не знаю я, куда мне направиться».
И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, и не знал он причины всего этого. А когда юноша взял лоскут и положил его под бедро, Тадж-аль-Мулук спросил его: «Что это за лоскут?» – «О владыка, – сказал юноша, – я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него…»
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Сто двенадцатая ночь
Когда же настала сто двенадцатая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша сказал Тадж-аль-Мулуку: «Я отказывался показать тебе свои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него». Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: «Я непременно на него посмотрю!» И стал настаивать и разгневался. И юноша вынул лоскут из-под бедра и заплакал и застонал и стал жаловаться, и, испуская многие стенания, произнес такие стихи:
«Не надо корить его – от брани страдает он.
Я правду одну сказал, но слушать не хочет он.
Аллаху вручаю я в долине луну мою
Из стана; застежек свод – вот место восхода ей.
Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я,
А с ней не прощался бы – так было б приятней мне.
Как часто в разлуки день рассвет защищал меня,
И слезы мои лились, и слезы лились ее.
Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был
Покров оправдания, но я зачиню его.
И телу покоя нет на ложе, и также ей
Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы.
Во вред нам трудился рок рукою злосчастною,
Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей.
Заботу без примеси лил рок, наполняя нам
Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось».
А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: «Я вижу твое тяжелое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на этот лоскут?» И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал: «О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изображения». И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображение газели, вышитое шелком и украшенное червонным золотом, а напротив нее – изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее у нее было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолбленных топаза.